Рыбы России. Том первый - Сабанеев Леонид Павлович (книга регистрации TXT) 📗

Самая крупная рыба известна под названием буркунца или бешака, который к осени достигает еще большего весу и называется заломом.

Осенью начинается обратный переход сельди — из Азовского моря в Черное. Переход этот рыбаки объясняют боязнью льда и доказывают это тем, что однажды, когда появился у берега, где было много сельдей, шерех (т. е. шуга), то вся стая бросилась на берег, так что до 2 миллионов рыбы осталось на суше. Кроме того, охлаждение воды гонит отсюда и снетков. В Керченском проливе первая се ладь показывается в начале сентября, именно снетковая, очень жирная, вкусная и чрезвычайно нежная. За нею идут все более и более крупные сельди, так что ход самой большой (залома) продолжается до тех пор, пока не покажется тонкий лед. В южной части пролива, где вода солонее и замерзает поздно, а то и вовсе не замерзает, сельди держатся иногда всю зиму. Стаи их вообще подвигаются очень медленно и часто, особенно при обратном ветре, возвращаются назад в Азовское море. Выходящая отсюда сельдь вдет на запад не далее Феодосии; большая же часть ее направляется к юго-востоку и доходит до малоазиатского берега, даже, хотя в небольшом количестве, до Трапезуцда. В западной части Черного моря встречаются, следовательно, особые стаи сельдей, которые осенью и зимою держатся здесь уже далеко не так грудно, как в восточной. Тоже и в Днепр они входят уже далеко не в таком множестве, как в Дон, и ход этот замечается здесь немного ранее — около Благовещения; сельдь ловится до конца мая, сначала мелкая, потом средняя (подтумок) и, наконец (в мае), крупная.

Ловля сельдей производится всегда неводами, реже плавными сетями (в Днепре), но мы не станем здесь распространяться о ней [224]. Наибольшее количество этой рыбы ловится в низовьях Волги, Дона и в Керченском проливе, и здесь нередко удавалось захватить неводом до 50 000 штук зараз. Ловля сельдей производилась с давних времен лишь на Дону и по берегам Черного моря; астраханская же сельдь долгое время оставалась без всякого употребления, и только в Саратовской губ. она солилась в тридцатых годах; потом стали топить из нее жир, которым она проникнута насквозь, подобно семге. Сама же она употреблялась в пищу только чувашами и мордвинами и считалась русскими ядовитой рыбой; даже и теперь голова этой рыбы считается вредной. Академик Бэр, имея в виду недостаток привозных заграничных сельдей во время Крымской войны, посоветовал некоторым арендаторам рыбных промыслов солить бешенок по голландскому способу. Опыт оказался настолько удачным, что в 1855 году было посолено их на разных промыслах до 10 милл., которые под именем каспийских сельдей нашли себе сбыт на Нижегородской ярмарке, в Москве и отчасти Петербурге. Затем с каждым годом количество соленых сельдей увеличивалось, а количество вытапливаемого из этой рыбы жира уменьшалось. Теперь жир добывается только из миноги, но и эта рыба находит более выгодное употребление, и, вероятно, жиротопление на Волге скоро и вовсе прекратится. Оно находило себе извинение единственно в том обстоятельстве, что бешенка шла в таком большом количестве и проходила так скоро, что при всем желании невозможно было успеть посолить всю пойманную рыбу. Притом сельдь очень нежна, быстро снет и в теплую погоду скоро портится.

Хорошо приготовленная астраханская и азовская сельдь очень вкусная рыба и нисколько не уступает в этом норвежской и даже шотландской сельди (настоящей). Дешевизна ее причиной того, что она вошла в употребление между простонародьем: в средних губ. и по всему Поволжью это самая любимая закуска всего рабочего люда. На месте цена тысячи соленых сельдей, напр. в Астрахани (за последнее десятилетие), — от 8 до 25 руб. (в 1882 г.). Количество улова увеличивается с каждым годом и от 166 милл. штук (в устьях Волги) в 1879 г. постепенно возросло до 315 милл. (в 1885 г.). В прошлом десятилетии только один год (1872) оказался небывало высоким по улову, именно до 350 милл.

Несмотря на то, что в Дону и в Азовском море производится гораздо более интенсивный лов сельди, чем в низовьях Волги, и что в самом Каспии селедочного лова еще не производится, что количество уловов на Волге не только уменьшается, а увеличивается, в последние годы возник довольно странный и по меньшей мере преждевременный вопрос — об урегулировании ловли каспийской сельди. Основываясь на том, что будто бы в устьях Волги вылавливается почти вся сельдь, входящая в реку, и таким образом лишается заработков население большей части Астраханской губернии, и сельди не дают возможности выметать икру, владельцы заводов, расположенных выше Астрахани, имея, конечно, в виду только свои собственные интересы, добились значительных ограничений лова в устьях.

Ограничения эти не имеют, однако, никакого смысла. Лов в устьях и без того ограничен обширным пространством, ими занимаемым, и тем, что сельдь вдет здесь в течение нескольких дней. Затем, что касается населения, то, в сущности, совершенно безразлично, на кого из рыбозаводчиков оно будет работать. Наконец, улов сельди не только не уменьшается, но и с каждым годом увеличивается; следовательно, достаточная часть сельдей успевает выметать икру. Известно, что значительный лов этой рыбы производится даже вне пределов Астраханской губернии, напр. в Саратовской, где она продается уже за бесценок — как по причине еще господствующего здесь предрассудка, так, вероятно, еще по причине своего дурного качества, вызванного дальним поднятием против течения и продолжительным постом. Лучшая, т. е. самая жирная и ценная, сельдь ловится именно в устьях, и не в интересах потребителей получать дурной рыбный товар вместо хорошего.

Если уж заботиться об том, чтобы дать возможность сельди выметать икру в возможно большем количестве, то логичнее всего было бы ограничить лов именно выше Астрахани, в пределах Астраханской губернии, где она, потеряй уже часть своей ценности, еще не нерестится. Дело в том, что ловля этой рыбы на местах нереста и во время метания ею икры не может быть признана так же безусловно вредною, как такая же ловля других карповых рыб Волги, потому что неприлипающая икра сельдей немедленно уносится водой с нерестилища. Ловля и момент нереста или незадолго до него, способствуя, как всегда, вытеканию зрелых половых продуктов, при таком свойстве икры менее, чем при ловле других рыб, может послужить причиною уменьшения рыбы. А так как не подлежит сомнению, что в море возвращается лишь самая ничтожная часть сельди и что большая часть ее, выметав икру, погибает совершенно непроизводительно от истощения сил, то необходимо прийти к заключению, что в нижней Волге прямой расчет вылавливать всю сельдь, как бы дешево она ни ценилась. Во всяком случае, выгоднее, если эта сельдь будет съедена мордвой, чем воронами и чайками.

Вообще об оскудении волжского сельдяного лова еще не может быть и речи. Напротив, следовало бы озаботиться о том, чтобы найти новые рынки для сбыта соленой астраханской сельди, падающей в цене до 8 р. за тысячу, т. е. около копейки за фунт, в свежем виде продававшейся в 1885 году даже до 74 коп. за тысячу. Между тем в Западной Европе речные сельди (Alosa vulgaris и Alosa finta), близкие к нашим и вряд ли превосходящие их вкусом, ценятся весьма дорого. Так, в устьях Рейна весною 1887 года было поймано несколько десятков тысяч Alosa, причем каждая ценилась около 65 коп!

Когда же наступит время действительного уменьшения уловов наших сельдей или даже когда спрос на них усилится, то по аналогии с североамериканской Alosa praestabilis размножение их не может представить никаких затруднений. Двадцать лег назад Сес-Грином были произведены первые опыты разведения Shad, и в настоящее время каждогодно в североамериканских реках оплодотворяются сотни миллионов икринок этой рыбы, так что не только было достигнуто прежнее ее изобилие, но она стала ловиться в большем количестве. Икра, выделенная из рыб, пойманных во время нереста, оплодотворялась на блюдах молоками и бросалась в плавучие ящики с решетчатым дном, утвержденные посредине реки таким образом, чтобы течение направлялось на дно и таким образом поддерживалось движение воды в ящике. Уход заключался в удалении мертвых икринок. Через 3–5 дней выклевывалась молодь, и ее в первую же ночь (для большей безопасности от рыб) выпускали из ящика, предоставляя собственным силам, так как наибольшие опасности, угрожавшие ей в эмбриональной жизни, уже пережиты.