Новейший философский словарь. Постмодернизм. - Грицанов Александр А. (серии книг читать бесплатно .txt) 📗
Согласно Б., “банальная стратегия” контроля рационального или ироничного субъекта над объектом более невозможна. Шизофрения не оставляет выбора: в нашем распоряжении только “фатальная стратегия” перехода на сторону объекта, признания его гениальности и его экстатического цинизма, вхождение в игру по его правилам. Объект должен нас совратить, а мы должны отдаться объекту Очарование “совращения” и бессмысленности аннулирует метафизический “принцип Добра” Фатальная стратегия следует “принципу Зла”, который находится вне логики стоимости и исключает позицию и категории субъекта — причинность, время, пространство, целепола- гание и т. д.
Следовать фатальной стратегии в “прозрачности Зла” и требует постмодерный мир, который Б. характеризует как состояние “после оргии” Оргия закончена, все уже сбылось, все силы — политические, сексуальные, критические, производственные и пр. — освобождены, утопии “реализованы” Теперь остается лишь лицедействовать и симулировать оргиастические судороги, бесконечно воспроизводить идеалы, ценности, фан- тазмы, делая вид, что этого еще не было. Все, что освобождено, неизбежно начинает бесконечно размножаться и мутировать в процессе частичного распада и рассеивания. Идеи и ценности (прогресса, богатства, демократии и пр.) утрачивают свой смысл, но их воспроизводство продолжается и становится все более совершенным. Они расползаются по миру, как метастазы опухоли, и проникают везде, просачиваясь и друг в друга. Секс, политика, экономика, спорт и т. д. теперь присутствуют везде и значит нигде. Политика сексуальна* бизнес это спорт, экономика неотличима от политики и т. д. Ценности более невозможно идентифицировать, культура стала транскультурой, политика — трансполитикой, сексуальность транссексуальностью, экономика — трансэкономикой. Все подверглось “радикальному извращению” и погрузилось в ад воспроизводства, в “ад того же самого” Другой как принцип различения стал знаком-товаром на рынке, стал ресурсом рыночной игры отличий, стал сырьевым ресурсом, который уже исчерпан. На место Другого, по мысли Б. возведен Тот же самый (=объект) главный участник Оргии, которого мы старательно маскируем под Другого. На симулякре Другого, на теле Того же самого паразитируют и вынашивают свое могущество машины: сверхскоростной и сверхпродуктивный аутичный разум- мутант компьютеров так эффективен потому, что он “отключен от Другого” Как полагает Б. нет больше сцены, нет спектакля, нет иллюзии, нет Другого, который единственный “позволяет мне не повторяться до бесконечности”
По Б., “между тем, все наше общество с присущими ему антисептическими излияниями средств коммуникации, интерактивными излияниями, иллюзиями обмена и контакта нацелено на то, чтобы нейтрализовать отличия, разрушить Другого как естественное явление. При существовании в обществе средств массовой коммуникации оно начинает страдать аллергией на самое себя... Весь спектр отрицаемых отличий воскресает в виде саморазрушительного процесса. И в этом тоже кроется прозрачность Зла. Отчужденности больше не существует. Нет Другого, который ощущался бы нами как взгляд, как зеркало, как помутнение. С этим покончено” Мир культуры Запада препарируется дискурсивным си- мулякром гиперкритики Б. как тело гигантского полуживого и одновременно сверхактивного мутанта — бессмертного и вечно самотождественого в своей оргиастической симуляции воспроизводства. Имя и совершенное воплощение этого мутанта — Америка. По мысли Б., ничто и никто больше не приходит извне; все исходит только от нас самих. Мы не ждем гостей и чужды гостеприимства. Другие культуры очень гостеприимны, — замечает Б., — именно это делает их культурами, ибо гость — это всегда Другой.
События 1990-х годов (вооруженная экспансия США в Персидском заливе и демонстрация этой трагедии мировыми электронными СМИ) наложили отпечаток на тексты Б. этого времени. Ранее, в книге “Символический обмен и смерть” он писал: “Страшный Суд уже происходит, уже окончательно свершился у нас на глазах это зрелище нашей собственной кристаллизованной смерти”
В 1992 Б. отмечает: “Нашим апокалипсисом является само наступление виртуальности, которое и лишает нас реального события апокалипсиса” По Б., вместо “подлинной” метаисторичес- кой катастрофы конца света — западная цивилизация последних десятилетий 20 в. переживает ее в ослаблен- но-симуляционных формах. Случаются как “возвратные ходы” истории, под “серьезный” государственно-идеологический заказ возрождающие из руин собственное прошлое (пышное празднование 200-летнего юбилея Французской революции), так и запоздавшие “на целую войну” попытки судебного разбирательства с коллаборационистами и военными преступниками. Происходят прецеденты тотальной замены реального развития событий видеопоказом “реального времени” современных систем информации. Данный феномен позволил Б. в 1991 объявить “несосто- явшейся” войну в Персидском заливе, от начала до конца демонстрировавшуюся в режиме “виртуальной реальности” телекамерами Си-Эн-Эн. Мыслитель даже предложил получать удовольствие от подобного хода событий: “Наш Апокалипсис не реальный, а виртуальный. И он не в будущем, а имеет место здесь и теперь [...]. Такое обращение знака катастрофы является исключительной привилегией нашей эпохи. Это избавляет нас от всякой будущей катастрофы и от всякой ответственности на сей счет. Конец всякому превентивному психозу, довольно паники, довольно мучений совести! Утраченный объект остался позади. Мы свободны от Страшного Суда”
Таким же образом Б. характеризует в книге “Иллюзия конца, или прекращение событий” “разморозку Востока” в 1990-е годы. По его мысли, либерализация экономики и политики постком- мунистических осколков СССР являет собой “псевдоисторическое” “псевдособытие” лишь имитирующее восстановление демократического строя с многолетним запозданием.
На Западе Б. нередко именуют и культовым идеологом постмодернизма, и апостолом технокультуры, и “новым Хербертом Маршаллом Маклюэ- ном” (канадский философ и социолог (1911 — 1980), теоретик коммуникационных технологий. Автор популярнейшей концепции “Галактика Гуттенбер- га” Создал концептуальную модель исторической динамики общества, в основании которой лежит критерий типа и способа коммуникаций; смена коммуникационных технологий была положена им в основу периодизации истории. — Д. Г., А. Г.).
Интеллектуальная деятельность и личная судьба Б. убедительно подтвердили, что отказ от причисления себя к представителям той или иной профессиональной корпорации (в случае самого мыслителя “психоаналитической” ли, “неомарксистской” ли) есть самый успешный и продуктивный вариант творческой самоидентификации. Как отметил комментатор Б. Д. Келлнер в работе “Жан Бодрийяр: от марксизма к постмодернизму и за его пределы” (1989), “Бодрийяр ополчается против любого мыслителя, идеи которого он принимает всерьез” Б. отверг в рамках привычного для себя радикального гиперкритицизма как Марксово “зеркало материального производства” (“Зеркало производства” 1973), так и психоаналитическое “зеркало желания” (“Символический обмен и смерть”, 1976).
“В “Символическом обмене и смерти” вы, если можно сказать, еще были социологом” заметил журналист Филипп Пети в беседе с Б. Тот возразил: “Нет, я никогда не был социологом в таком смысле. Я очень быстро отошел от социологии институтов, права, общественных структур, от всех тех подходов, которые зиждутся на понятии какой-то воображаемой социальности, трансцендентной настоящей социальности. Моим предметом является скорее общество, теряющее трансцендентность, где исчезает социальность и само понятие социальности”
Согласно распространенной точке зрения, симулякр Б. — не что иное, как новая трактовка хода времени, темпораль- ности. Б. таковым способом описывает особую ситуацию, когда время утрачивает свой линейный характер, начинает сворачиваться в петли и предъявлять человеку вместо реальностей их призрачные, уже отработанные копии.
В “Символическом обмене и смерти” акцент делается уже на чисто действенных аспектах симуляции, где нет ни вещи как таковой, ни даже чего-то материального. В дальнейшем (“В тени молчаливых болыиинств”...) Б. отметил, что “мы живем в режиме референдума именно потому, что больше нет референции. Каждый знак, каждое сообщение (будь то бытовая “функциональная” вещь, или какая-нибудь модная причуда, или же любая телепередача, социологический опрос или предвыборное обследование) предстает нам как вопрос/ответ. Вся система коммуникации перешла от сложной синтаксической структуры языка к бинарно-сигналети- ческой системе вопрос/ответ системе непрерывного тестирования. ...Тест и референдум представляют собой идеальные формы симуляции: ответ подсказывается вопросом, заранее моделируется/обозначается им. Таким образом, референдум это всегда не что иное, как ультиматум: односторонний вопрос, который никого больше не вопрошает, а сам сразу навязывает некоторый смысл, чем и завершается цикл” (курсив автора. Д. Г., А. Г.).
