Куда ворон костей не приносил - Бельский Симон Федорович (читать книги онлайн без регистрации .TXT) 📗
Потом бледный хворый рассвет,— разом выцвели и вылиняли все краски. Вместо сверкающего и кружащегося водоворотагрязная отмель, на которой осколки битой посуды, растрепанная, грузная фигура Султанова, объедки фрукт, залитая вином мебель.
Акулов сжимает в руке пачку двадцатипятирублевок и шатаясь идет по длинному коридору, рассовывая деньги каким-то женщинам, лакеям, ресторанным распорядителям.
— А Париж!— Акулов даже привстал со стула, стараясь лучше рассмотреть в глубине степи картины, которые разом всплыли в его воображении. Высокий бритый проводник,— агент Кука, с лицом пастора, идет впереди по лестнице, устланной красным ковром, уставленной пальмами, и ободряюще! говорит:
— Первоклассный дом! С разрешения правительства, под контролем государства! Тут есть гобелены и мебель из Версаля, кушетка Марии Антуанетты. .
Потом Акулов сидит на этой настоящей или поддельной мебели из дворца „короля солнца", за столом, украшенным бронзой, по которому агент Кука стучит пальцем, и кричит:
— Нет ему цены! Историческая реликвия!.
А кругом гирлянда красивых девушек, почти девочек, в розовых и белых рубахах, через которые просвечивается горячее тело.
Агент Кука дремлет в дальнем углу, ожидая Акулова, и время от времени повторяет все одну и ту же фразу:
— Не бойтесь, это учреждение государственное. Тут были принцы и короли. Я сам тут с одним высоким гостем три дня в гроте жил. Ходили голые, питались устрицами и омарами от Прюнье.
— Еще бы!— будь она проклята, эта степь!— вслух сказал
Акулов.
— Ну и пропили все,— продолжал Сиганов.— Четыре десятины, на долго ли хватит? Да еще Елохину за водку и вино сорок целковых задолжал.
— Пропащий ты человек, Сиганов! Что же ты теперь будешь делать?
— Вот то-то, что делать! Тут уж ничего не придумаешь.
Сиганов говорил равнодушно, как будто дело шло не о нем и его совершенно не занимал вопрос, как будет жить без земли рыжий великан, голову и плечи которого он видел в зеркале против себя.
— Выселяйся в Сибирь, на Дальний Восток. Там теперь люди нужны.
Сиганов вздохнул и молчал.
Повезут тебя даром, кормить будут даром, а там...— Акулов
104 неопределённо махнул рукой в алмазную даль,— там столько богатства, что если бы оно досталось не таким дуракам, как мы, так в золоте зарыться можно.
— Где уж нам!— уныло ответил Сиганов.
— Ну едешь, что ли? все равно пропадать!
— Помирать все равно одинаково, что тут, что там. Хуже не будет, некуда!
— Ну вот,—Акулов закурил папиросу и примирительно сказал:
— Ты и России послужишь, государству. . Знаешь, что такое государство?
Сиганов улыбнулся.
— А как же, очень даже знаю! Когда мужики бунт делают, мне от помещика Иваницкого зеркало преогромное досталось.
Больше сажени. Не знаю, кто мне его на двор приволок. В хату не влезало, я его возле стены поставил. Так его от Павловки верст за пять видно было. Простояло два дня и бык его рогами разбил.
Потом наказание было. Приехал виц.
— Вице-губернатор,— поправил Акулов.
— Плаксивый, как баба. Нас, как полагается, пороли, а виц сидит на крыльце в волости и каждому мужику наставление дает:
— Жалко,— говорит,— мне вас. Я понимаю, что порка обидна. Это, говорит, вы, мужики, понять не умеете, а просвещенные народы не любят пороться. Кто выслушал наставление,— скидывай штаны и иди под сарай, а виц плачет и кричит вдогонку: „Помни, что не люди тебя порят; а государство.
Это мы знаем...
— Эх, Сиганов, все это не так. Голова у тебя большая, а глуп ты на удивление.
— За умными живем,— усмехаясь ответил Сиганов.
Ну поговори мне еще! Писать тебя в Сибирь, что ли?
— Мне все одно.
— Ну так я запишу.
— Записывайте, куда хотите!— Сиганов хлопнул дверью и вышел на залитую солнцем улицу.
— Эй, помещик, иди сюда!— закричал с угла лавочник
Елохин, маленький, грязный, с красным носом и злыми, колючими глазами, славившийся своим сластолюбием.
У Елохина была установлена такса на девок, замужних баб, солдаток и вдов. Такса эта, переписанная четким почерком, висела у него в спальне за ситцевым пологом и служила предметом бесконечных разговоров для приятелей Елохина.
Зимой, когда подъедался хлеб, и в темных, грязных избах плакали голодные дети, бабы осаждали лавочника и Елохин уплачивал по таксе не деньгами, а товаром: гнилой мукой, ржавыми селедками и баранками.
На высоком крыльце рядом с Елохиным, стоял молодой, щеголеватый дьякон из соседнего села. На дьяконе была новенькая шуршащая ряса, лакированные ботинки, белая шляпа и весь он казался таким чистеньким и сияющим, как обмытый камень в ручье.
Вот, обратите внимание,— визглявым голосом говорил Елохин, указывая на Сиганова. Чемпион безводной степи, силу имеет неимоверную, а девать ему этой силы некуда! всего имущества — курица с перешибленной ногой, да ведро без дна. Ну, плати проценты! Вы, отец дьякон, станьте сюда в холодок и посмотрите на представление.
— Брось!— сказал Сиганов,— доиграешься когда-нибудь!
— А ты плати.
— Ну ладно уж, командуй.
Сиганов снял ситцевую розовую рубаху и стоял около весов с гирями. Лавочник протянул ему крепкую бечёвку. Великан зажал зубами один конец бечёвки, а другой привязал к пятипудовой гире.
— Пиль! — закричал Елохин.— Сиганов взял в каждую руку еще по гире.
— Алле!
Великан медленно выпрямился и напрягая мускулы осторожно двинулся по крутой лестнице.
— Мускулатура, отец дьякон! обратите внимание! Дьявол, а не человек. Музейная вещь,— кричал Елохин, размахивая тонкими руками.
Тело Сиганова казалось отлитым из темного металла, ветер растрепал его рыжие волосы и они беспорядочно падали ему на лоб, окружая голову огненным сиянием.
— Чемпион!— кричал Елохин.— В нем такая сила, что дуб вывернет, да еще с корней землю отрясет, а между тем баба его по таксе приходила.
Сиганов бросил гири на пыльную дорогу и угрюмо сказал:
— Довольно — давай водки!
Виноградов подмигнул дьякону и подбоченившись заговорил наставительным тоном:
— Как же я могу в присутствии духовной особы поощрять пьянство? Лимонаду или клюквенного кваса выпей, а водки нет.
— Не ломайся!— крикнул Сиганов таким голосом, что дьякон от испуга соскочил с ящика и зашептал Елохину:
— Дайте ему водки! Ведь он дикий совсем. Чего ему жалеть; ни впереди, ни позади.
— Ну хорошо, хорошо. На, пей!— Сиганов залпом опорожнил стакан, взял из кадки огурец и молча спустился с крыльца.
— Такого человека да за границу бы,— сказал Елохин.Смотрите мол на Русь, какая она в естественную величину!
— Погибают, потому что нравственность упала,— сладким голосом ответил дьякон.— Устоев нет, о церкви забывают.
Солнце опускалось к далекой линии курганов; степь сбросила грязные, пыльные лохмотья, стала ясной и печальной.
Высокие бурьяны и колючие, важные чертополохи, с красными, мягкими цветами, запутались в золотой солнечной пряже; на серой, истомленной земле переплелись тонкие тени.
Мелководная реченка, разлившаяся под мостом в конце площади, улыбнулась и зарделась среди кованных, серебряных отмелей.
Сиганов пошел было домой, но увидев с угла свою хату, в которой было скучно и пусто, повернул к реке. Ему было стыдно, что он ходит по селу без дела, и чтобы скрыть стыд, он начал громко ругать непременного члена, Елохина, дьякона и отца
Димитрия, который ехал к мосту на дрожках, застланных новеньким, пестрым ковром.
Отец Димитрий недавно окончил семинарию и пошёл в священники, потому что женился на дочери благочинного и получил хорошее приданое. В гостиной у него стояла зелёная плюшевая мебель и стол с бронзовыми львами на выгнутых ножках. Пол был застлан ковром с пунцовыми цветами, разбросанными по желтому полю.
Такой роскошной обстановки не было ни у кого в степи и отец
Димитрий требовал, чтобы его гости держали себя у него так, чтобы видно было, что они ни на минуту не забывают об окружающем их великолепии.
