Остроумие мир. Энциклопедия - Артемов Владимир Львович (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT) 📗
— Хорошо, — сказал Павел. — Сто душ!
Проситель от страха и радости упал ниц. Так пролежал он довольно долго, придумывая слова благодарности.
— Мало? — сказал император. — Двести! Тот замешкался еще больше и не шевелился.
— Мало? — повторил император. — Триста! Проситель лежал по-прежнему, не двигаясь.
— Мало? — четыреста! Мало? — пятьсот! Мало? — ни одной!
* * *
Император Павел I, подходя к Иорданскому подъезду Зимнего дворца после крещенского парада, заметил белый снег на треугольной шляпе поручика.
— У вас белый плюмаж! — сказал государь.
А белый плюмаж составлял тогда отличие бригадиров, чин которых в армии, по табели о рангах, соответствовал статским советникам.
— По милости Божьей, ваше величество! — ответил находчивый поручик.
— Я никогда против Бога не иду! Поздравляю бригадиром! — сказал император и пошел во дворец.
* * *
Однажды проезжал император мимо какой-то гауптвахты. Караульный офицер в чем-то ошибся.
— Под арест! — закричал император.
— Прикажите сперва сменить, а потом арестуйте, — сказал офицер.
— Кто ты? — спросил Павел.
— Подпоручик такой-то.
— Здравствуй, поручик.
* * *
Павел приказал всем статским чиновникам ходить в мундирах и в ботфортах со шпорами.
Однажды он встретился с каким-то регистратором, который ботфорты надел, а о шпорах не позаботился.
— Что, сударь, нужно при ботфортах?
— Вакса, — отвечал регистратор.
— Дурак, сударь, к ваксе нужны и шпоры. Пошел!
На этот раз выговор этим и ограничился, но могло бы быть гораздо хуже.
* * *
Во время своих ежедневных прогулок по Петербургу император Павел встретил офицера, за которым солдат нес шпагу и шубу. Государь остановил их и спросил солдата:
— Чью ты несешь шпагу и шубу?
— Моего начальника, прапорщика, — ответил солдат, указывая на офицера.
— Прапорщика? — сказал государь с изумлением. — Так поэтому ему, стало быть, слишком трудно носить свою шпагу, и она ему, видно, наскучила. Так надень-ка ты ее на себя, а ему отдай свой штык с портупеей, которые будут для него полегче и поспокойнее.
Таким образом, этими словами государь разом пожаловал солдата в офицеры, а офицера разжаловал в солдаты.
* * *
При одном докладе М. Брискорна император сказал решительно:
— Хочу, чтобы было так!
— Нельзя, государь.
— Как нельзя? Мне нельзя?
— Сперва перемените закон, а потом делайте как угодно.
— Ты прав, братец, — ответил император, успокоившись.
* * *
По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.
— Где мое место? — спросил он чиновников.
— Здесь, ваше превосходительство, — отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.
— Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! — заметил Нарышкин.
— Уже несколько лет, — продолжали чиновники, — как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
— Так мне нечего здесь делать, — сказал Нарышкин, — мое место занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в конторе.
* * *
Когда Нарышкин находился в отставке и жил в Москве весьма уединенно, к нему приехал родственник некто Протасов, молодой человек, только что поступивший на служоу.
Войдя в кабинет, Протасов застал графа лежащим на диване. На столе горела свеча.
— Что делаешь, Александр Павлович? Чем занимаешься? — спросил Нарышкин.
— Служу.
— Служи, служи, дослуживайся до наших чинов.
— Чтобы дослужиться до вашего звания, надо иметь ваши великие способности, ваш гений! — отвечал Протасов.
Нарышкин встал с дивана, взял со стола свечку, поднес ее к лицу Протасова и сказал:
— Я хотел посмотреть, не смеешься ли надо мной?
— Помилуйте! — возразил Протасов. — Смею ли я смеяться над вами?
— Так, стало быть, ты и вправду думаешь, что у нас надобно иметь гений, чтобы дослужиться до знатных чинов? Если ты так действительно думаешь, то никогда до высоких чинов не дослужишься. Человек умный, со способностями проживет и так, а вот ежели человек скудоумный, да без способностей, то ему без чина никак не прожить, он никто, а потому он из кожи вон лезет, чтобы заполучить должность.
* * *
Сын графа Нарышкина сильно гулял в Париже, задолжал значительные суммы денег. Кредиторы, зная, что у него нет собственного имения, с требованием об уплате обратились к отцу. Старик решительно отказался платить долги за сына, предоставив кредиторам поступать с ним по закону. Молодого Нарышкина по приговору суда не замедлили заключить в тюрьму, где он и высидел определенное время. По окончании срока Нарышкина выпустили, и он, по законам Франции, не подлежал уже более преследованию своих кредиторов. После этого старик Нарышкин немедленно пригласил их всех к себе и, к крайнему их удивлению, заплатил каждому одолженную сыном сумму, при этом сказал:
— Я и прежде мог это сделать, но хотел проучить молодого человека, а то вы сами знаете, что русские не любят быть в долгу у французов.
* * *
Раз Нарышкин слишком грубо подшутил над одним вельможей.
Тот потребовал от Нарышкина удовлетворения.
— Согласен, — отвечал последний, — с тем только, чтобы один из нас остался на месте поединка.
Вельможа одобрил предложение и, захватив с собою пару заряженных пистолетов, отправился с Нарышкиным за город.
Отъехав верст десять, Нарышкин велел экипажу остановиться около одной рощи. Лакей отпер дверцы со стороны вельможи, который тотчас же выпрыгнул. Лакей быстро захлопнул дверцы, вскочил на козлы и закричал: «Пошел!» А Нарышкин, высунувшись из окна и заливаясь смехом, сказал противнику:
— Я сдержал свое слово: оставил вас на месте!
Кучер ударил по лошадям, и экипаж исчез, обдав одураченного вельможу целым столбом пыли.
* * *
Нарышкин оригинальным образом получил Андреевский орден.
Находясь однажды утром в уборной государя, когда тот одевался к выходу, и воспользовавшись его веселым настроением духа, Нарышкин испросил позволения примерить лежавшую на столе андреевскую ленту. Надев ее, он пошел в другую комнату, говоря:
— Там большое зеркало, и мне будет удобнее видеть, идет ли мне голубой цвет.
Из другой комнаты Нарышкин перешел в третью, четвертую и, наконец, возвратился смущенный.
— Государь! — воскликнул он в величайшем волнении. — Не погубите, не выдайте меня на посмеяние.
— Что с тобой случилось? — спросил государь в изумлении.
— Ах, государь, — продолжал Нарышкин, — погиб, да и только, если не спасете!
— Да говори же скорее, почему ты так встревожен?
— Вообразите, государь, мой стыд, мое изумление: выхожу с поспешностью в третью комнату от уборной, в ту самую, где большие зеркала… Вдруг откуда-то взялись придворные, окружают меня — и военные, и статские, и Бог знает кто. Один жмет мне руку, другой душит в своих объятиях, третий заикается от досады, обращаясь с поздравлениями, четвертый, кланяясь в пояс, стряхивает на меня всю пудру со своего парика. С большим трудом вырвался я из шумной толпы, где множество голосов как будто нарочно слились в один, приветствуя меня с монаршей милостью. Что мне теперь делать? Как показаться? Пропал, да и только.
Император рассмеялся и успокоил встревоженного Нарышкина, сказав, что жалует его Андреевским орденом.
* * *
Был какой-то торжественный день. Весь двор только что сел за парадный стол; комендант генерал-лейтенант Башуцкий стоял у окна с платком в руке, чтобы, как только будет произнесен тост, подать сигнал для пальбы из крепости. Нарышкин, как гофмаршал, не сидел за столом, а распоряжался. Заметив важную позу коменданта, Нарышкин подошел и сказал:
