Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы - Корец Марина Александровна
Местная практика выработала особенный взгляд на каторжную женщину, существовавший, вероятно, во всех ссыльных колониях: не то она человек, хозяйка, не то существо, стоящее даже ниже домашнего животного.
Поселенцы селения Сиска подали окружному начальнику такое прошение: „Просим покорнейше ваше высокоблагородие отпустить нам рогатого скота для млекопитания в вышеупомянутую местность и женского пола для внутреннего хозяйства“. Начальник острова, беседуя в моем присутствии с поселенцами селения Ускова и давая им разные обещания, сказал, между прочим:
— И насчет женщин вас не оставлю.
— Нехорошо, что женщин присылают сюда из России не весной, а осенью, — говорил мне один чиновник. — Зимой бабе нечего делать, она не помощница мужику, а только лишний рот. Потому-то хорошие хозяева берут их осенью неохотно» (А. Чехов. Остров Сахалин).
Так рассуждали осенью о хороших лошадях, когда предвиделись зимою дорогие корма. На женственность и стыдливость каторжанки попросту закрывали глаза. Всего этого как бы не существовало, все это как бы терялось на этапах и в тюрьмах. Каторжанка бесстыдно унижалась, однако ее никогда не принуждали к сожительству и не выдавали замуж насильно.
СПИДОМОГИЛЬНИК
Если бы еще два года назад она могла предугадать, что от нее отречется мама, а мужчины станут в ужасе шарахаться, что ее запрут в сырую клетку и во всем мире пожалеют лишь два гомосексуалиста, таких же, как она, отверженных, Вера бы просто расслабилась и тихо умерла в тот вечер, когда жизнь горячей струйкой крови покидала ее организм. Но (идиотка, спортсменка, красавица!) она боролась со смертью с мужеством заправской фронтовички. Ползала, кричала, царапалась в чью-то дверь, даже в «скорой» шутила. Потеряла сознание лишь тогда, когда, въехав на каталке в операционную, поняла, что теперь спасена. Вот уж ирония судьбы: не пьяные подростки, с их самодельной финкой, а люди в белых халатах оказались се могильщиками.
Жуткую эту новость Вера узнала не сразу. Вначале все шло хорошо: и привезли не в худшую из киевских больниц, и заштопали прилично, и кровь ее группы нашлась, и заживало, как на собаке.
— Вот что значит — ни капельки жира! — игриво нахваливал врач, не без удовольствия пальпируя живот.
Хлопотала без устали мама, приходили брат и сестра. А он присылал ей цветы. И представлялся медсестрам мужем. И щекотно шептал на ухо: «Все хорошо, малыш!» Не знал, что на юридическом языке зовется не любимым, а сожителем. И не обручальные кольца, о которых она нет-нет и заводила осторожно речь, а каменный мешок тюрьмы окольцует вскоре каждого по отдельности.
Шли дни. Веру выписали из горбольницы, и она опять обшивала клиенток, и целилась в бегающие мишени, готовясь к соревнованиям по стендовой стрельбе. Шов на животе уже не беспокоил, когда ее срочно вызвали к врачу. Утром в ателье она иронично обронила девчонкам: «Во сервис, как на Западе. Так пекутся о моем здоровье! Целый консилиум собрался, и кровь сдать заставили». Посмеялись. А неделю спустя ее снова вызвали в поликлинику. И без лишних церемоний сообщили новость:
— Вы ВИЧ-инфицированы. Пройдете курс лечения в республиканском Центре по СПИДу.
Это надо было пережить. Верин дом погрузился в траур. Сестра гоняла племяшку — не трогай кружку тети Веры! Мама, виновато пряча глаза, подсунула отдельный тазик. Отец вообще не вылезал из спальни и там же прятал свою тарелку.
Только в Центре Вера узнала правду — тогда, на операции, ее «зарядили» отравленной кровью. Пострадала она не одна. В число девяти несчастных попала студентка Таня, смешливая, веселая девчонка, с глазами медового цвета. В больнице она героически справилась с перитонитом, а здесь, в Центре, бродила, как бледная тень, и жалобно скулила в подушку: «Я даже с мужчиной не была. Все берегла себя единственному». Лежала в их палате официантка Люся. Та часами смолила сигареты и хрипло твердила, как заклинание: «Ну, б… всех перезаражу!» Перед выпиской с них взяли расписку — «предупреждена об уголовной ответственности…»
А болезнь, затаившись в крови, себя ничем не проявляла. Вера цвела, как дикая лилия, и черная скорбь прорывалась в глазах роковой и влекущей тайной. К ней неистово клеились мужики (по закону мотыльков, летящих на огонь). И будь она стервой, как Люся, не один десяток ловеласов могла бы прихватить с собой в могилу. Но Вера взяла на душу единственный грех: не смогла отказаться от Ивана…
Этот разговор она прокручивала мысленно десятки раз. Большой и сильный, он посадит ее на колени, коснется губами виска: «Ну, что за проблемы, малыш?» — «Я труп, Иван. Меня заразили СПИДом». — «Но я же с тобой, малыш. Мы просто будем осторожней».
А если случится не так?! И он стряхнет ее с колен, как лишайную кошку? И, хлопнув дверью, уйдет навсегда? И будет ласкать других, и, может быть, скажет, смеясь и поеживаясь: «Фу-у, ты знаешь, я ведь чуть было не влип…»
«Мы просто будем осторожней», — решила она про себя. И ничего не сказала Ивану.
Он тоже имел свои тайны, куда ее ножкам 33-го размера не позволено было ступать. Исчезал на неделю, на две, а возвращался с большими деньгами, и тогда шампанское лилось рекой, а Вера забывала о реальности. Однажды он приехал за ней с друзьями: «Собирайся, едем на пикник». Веселились всю ночь, до утра, на даче каких-то знакомых. Под утро девчата устроились спать, а парни куда-то исчезли. Вернулись они через час, груженые фирменными коробками.
— Грабанули дачу одного товароведа, — сообщил, посмеиваясь, Иван.
Он был возбужден, даже взвинчен. Врубил магнитофон и под божественный голос Фредди Меркыори потащил ее танцевать.
— А если бы я заболел СПИДом, ты бы меня бросила? — шепнул он вкрадчиво на ушко.
— Ни за что! — клятвенно отозвалась Вера. И робко подняла глаза:
— А ты?
— Я бы с тебя не слезал, — серьезно ответил Иван.
— И ты бы умерла от любви, а не от этого СПИДа…
Три месяца спустя в компании тех же друзей, но под аккомпанемент не бессмертного Фредди, а бесстрастного народного суда Иван собственноручно столкнул Веру в пропасть, поставив ее вне закона. Друзей судили за воровство, Веру — за недонесение и по статье 108 (заведомое поставление другого лица в опасность заражения вирусом иммунодефицита человека). Не заражение (уж она-то Ивана берегла!), а его теоретическую возможность!
Ее арестовали дома, когда облетали листья, а Вера и думать забыла про тот дурацкий дачный эпизод. В тесной каморке следователя она рассказала что знала: да, видела какие-то коробки, да, слышала, что грабанули ворюгу-товароведа.
— Вот этот товаровед и оборвет теперь вам бошки! — добродушно посмеялся следователь. Но домой не отпустил. — Посиди, — говорит, — пока в СИЗО вместе со своими друзьями, уж больно много подвигов числится за тем дачным кооперативом.
— Мне нельзя! — закричала она испуганно. — Я не имею к этому никакого отношения!
— Разберемся, — хладнокровно ответил следователь.
— Я смертельно больной человек! У меня ВИЧ-инфекция! — взмолилась женщина.
— Значит, бери с собой презервативы, — сострил мужчина.
В столичном СИЗО Вера опять поспешила раскрыть свою страшную тайну. Наивная, она рассчитывала на сочувствие! Но в ответ услыхала циничное: «Нас твой сифилис не волнует». Впрочем, жизнь показала обратное: волнует, и даже очень. Убедившись, что Вера не врет, двое дюжих охранников волокли ее в одиночку, облачившись в сапоги, перчатки и… противогазы.
— Так ты еще и заразная! — укорил ее на утро посуровевший следователь. — Ну, матушка, это меняет дело. Таких, как ты, надо на остров и за колючую проволоку!
Теперь враждебность била электрическим током от всех, кто с ней контактировал. Даже адвокат, и та не смогла удержаться:
— Кому ты нужна, заразная? Сожитель тебя бросил, мать отреклась.
На следующий день, в суде, Вера отказалась от защиты. Свой приговор — 4 года лишения свободы в ИТК общего режима — она встретила в полном одиночестве. В зале не было ни родителей, ни брата, ни сестры.
