Самые знаменитые ученые России - Прашкевич Геннадий Мартович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
Тем не менее, Лебедев продолжал работу.
Для космических явлений, считал он, основное значение должно иметь не давление на твердые тела, а давление на разреженные газы, состоящие из изолированных молекул. О строении молекул и их оптических свойствах в то время было известно крайне мало. Неясно было даже, как, собственно, следует переходить от давления на отдельные молекулы к давлению на тело в целом. Известный шведский исследователь Сванте Аррениус, например, утверждал, что газы в принципе не могут испытывать светового давления, Он выдвинул так называемую «капельную» теорию строения кометных хвостов. По теории Аррениуса хвосты комет могли состоять из мельчайших капелек, образующихся при конденсации углеводородов, испаряющихся из загадочных недр кометы. Астроном К. Шварцшильд обосновал мнение Аррениуса теоретически.
Попытка решить задачу, вызвавшую к жизни множество самых противоречивых гипотез и теорий, заняла у Лебедева почти десять лет.
Но он решил эту задачу.
В приборе, построенном Лебедевым, газ под давлением поглощаемого света получал вращательное движение, передающееся маленькому поршню, отклонения которого могли измеряться смещением зеркального «зайчика». Тепловой эффект на этот раз был преодолен остроумным приемом подмешивания к исследуемому газу водорода. Водород – прекрасный проводник тепла, он моментально выравнивал все неоднородности температуры в сосуде.
Опубликованные Лебедевым результаты опытов без колебаний были приняты самыми серьезными учеными. К. Шварцшильд, обосновывавший в свое время теорию Аррениуса, написал Лебедеву:
«Глубокоуважаемый коллега!
Я еще хорошо помню, с каким сомнением я в 1902 году отнесся к Вашему намерению измерить давление излучения на газы, и с тем большим восхищением я прочел сейчас, как Вы преодолели все препятствия. Сердечно благодарю за Вашу статью. Она пришла как раз в тот момент, когда я писал маленькую статейку, в которой доказывал преимущество «резонаторной теории» кометных хвостов перед «капельной теорией» Аррениуса… Поскольку теперь уже нельзя более сомневаться в том, что давление излучения и диффузия света связаны соотношением Фитцджеральда, то внимание теперь должно быть направлено на изучение резонансного свечения чрезвычайно разреженных газов…»
Вдохновленный полученными результатами, Лебедев готов был развить успех.
«…У Вас, княгиня, – писал он Голицыной, – есть шестое чувство. Право, я опять влюблен в свою науку, влюблен как мальчик, ну совсем как прежде: я сейчас так увлекаюсь, работаю целыми днями, точно я и больным не был – опять я такой же, каким был прежде: я чувствую свою психическую силу и свежесть, я играю трудностями, я чувствую, что я Сирано де Бержерак в физике, а потому я и могу, и хочу, и буду Вам писать: теперь я имею на это нравственное (т. е. мужское) право. И я знаю, что Вы не только простили меня – больше: я чувствую, что Вы рады так, как может и умеет быть рада только женщина – и далеко не всякая.
Но позвольте мне быть еще большим эгоистом и начать Вам писать о том, что я выдумал, что я теперь делаю.
Конечно, мысль очень проста: по некоторым соображениям, на которых я останавливаться не буду, я пришел к выводу, что все вращающиеся тела должны быть магнитными – та особенность, что наша Земля магнитна и притягивает синий конец магнитной стрелки компаса к северному полюсу, обусловлена именно ее вращением вокруг оси. Но это только идея – нужен опыт, и теперь я его подготовляю: я возьму ось, которая делает более тысячи оборотов в одну секунду – как раз конструкцией этого прибора я сейчас занят, – на ось я буду насаживать шарики в три сантиметра диаметра из разных веществ: меди, алюминия, пробки, стекла и т. д. – и буду приводить во вращение; они должны сделаться магнитными так же, как Земля; чтобы в этом убедиться, я возьму крохотную магнитную стрелку – всего в два миллиметра длины, – подвешу ее к тончайшей кварцевой ниточке – тогда ее конец должен притягиваться к полюсу вращающегося шарика.
И вот я теперь как Фауст в первом действии перед очаровательным видением: как прялка Маргариты, жужжит моя ось, я вижу тончайшие кварцевые нити… Для полноты картины недостает только Маргариты… Но главное тут даже не оси и не нити, а чувство радости жизни, жажда ловить каждый момент, ощущение своей цели, своей ценности для кого-то и для чего-то, яркий теплый луч, пронизывающий всю душу…»
В 1911 году, вместе с другими известными учеными, Лебедев покинул Московский университет в знак протеста против действий министра просвещения Л. А. Кассо.
Это решение стоило Лебедеву больших страданий.
Больше всего он боялся того, что уход из университета разрушит тщательно и кропотливо создаваемую им школу русских физиков.
Этого, к счастью, не произошло.
Ученики и последователи Лебедева – П. П. Лазарев, С. И. Вавилов, В. К. Аркадьев, А. Р. Колли, Т. П. Кравец, В. Д. Зернов, А. Б. Млодзеевский, Н. А. Капцов, Н. Н. Андреев – внесли огромный вклад в науку.
Чрезвычайно жаль было Лебедеву оставлять созданную им физическую лабораторию. Блестящий экспериментатор, он не имел теперь возможности ставить задуманные сложные опыты. Тем не менее, Лебедев отказался от весьма лестного приглашения Сванте Аррениуса переехать в Стокгольм. «Естественно, – писал Лебедеву Аррениус, – что для Нобелевского института было бы большой честью, если бы Вы пожелали там устроиться и работать, и мы, без сомнения, предоставили бы Вам все необходимые средства, чтобы Вы имели возможность дальше работать… Вы, разумеется, получили бы совершенно свободное положение, как это соответствует Вашему рангу в науке…»
Оставив лабораторию, Лебедев перенес экспериментальные работы в частную квартиру, снятую в подвале дома № 20 по Мертвому переулку.
«…Пишу Вам, княгиня, только Вам – несколько строчек.
Мне так тяжело, кругом ночь, тишина, и так хочется стиснуть покрепче зубы и застонать. Что случилось? – спросите вы. Да ничего необычного: просто здание личной жизни, личного счастья – нет, не счастья, а радости жизни – было построено на песке, теперь дало трещины и, вероятно, скоро рухнет, а силы строить новое, даже силы, чтобы разровнять новое место, – нет, нет веры, нет надежды.
Голова набита научными планами, остроумные работы в ходу; не сказал я еще своего последнего слова – я это понимаю умом, понимаю умом слова «долг», «забота», «свыкнется» – все понимаю, но ужас, ужас постылой, ненавистной жизни меня бьет лихорадкой. Старый, больной, одинокий, я знаю ощущение близости смерти, я пережил его секунду за секундой в абсолютно ясном сознании во время одного сердечного припадка (врач тоже не думал, что я переживу) – знаю это жуткое чувство, знаю, что значит готовиться к этому шагу, знаю, что этим не шутят, – и вот, если бы сейчас, как тогда, вот тут, когда я Вам пишу, ко мне опять подошла бы смерть, я теперь не препятствовал бы, а сам пошел ей навстречу – так ясно мне, что жизнь моя кончена…»
«Обилие мыслей и проектов, – писал Лебедев одному из своих друзей, – не дает мне спокойного времени для работы: кажется, что то, что делаешь, уже сделано, а народившееся важно, важнее предыдущего и требует наискорейшего выполнения – руки невольно опускаются, и происходит толчея, и результаты, вместо того, чтобы сыпаться дождем, не двигаются с места…»
Умер Лебедев 1 марта 1912 года.
Завершал начатые Лебедевым работы физик А. Комптон, окончательно разгадавший вопросы светового давления.
