Символика тюрем - Трус Николай Валентинович (онлайн книга без TXT) 📗
И все-таки я против даже самых выгодных сделок с ГБ! Мне будет трудно забыть эту их слабость. Но жизнь продолжается. 6 и 7 лет лагерей — это страшно. Наши лагеря только называются так невинно, почти по-пионерски. Если называть вещи своими именами, то их отправили на каторгу — так это несколько веков называлось! Но и каторга одних убивает, а других закаливает. Они обманули мои ожидания во время следствия и на суде, но главное-то впереди! И потому я все еще люблю их, как братьев…
6 и 7 лет — уму непостижимо! Ущерб — 10 000 рублей. Что за чушь, если для ликвидации лозунгов властям понадобилось всего несколько часов, а самая большая надпись на Петропавловке была, сделана в Государевом бастионе, который уже был предназначен к пескоструйной очистке. Теперь они представляют дело так, что чуть ли не из-за надписи началась реставрация стен крепости: на самом деле она началась еще в мае. Только борзописец Викторов в своей статье «Пачкуны» назвал эти лозунги «сквернословием». Ну что ж, если слова «партия», «СССР», «КПСС» — сквернословие, то уж я-то спорить с ним не стану!
В 1973 году новгородский житель облил кислотой из огнетушителя фреску Феофана Грека. Ему, видите ли, туристы надоели! Идиотом его не признали. Ущерб был определен в 300 — 400 рублей. Приговор — два года.
Последовательность и законность нашего судопроизводства умилительны!
(Юлия Вознесенская. Записки из рукава. // Юность. 1991. № 1)
Правосудие: что не продано, то пропито?
В здание Военного трибунала их доставляли из СИЗО «Володарки» в наручниках и под конвоем. В металлической клетке зала судебного заседания за ними тут же закрывали дверь, снимали «браслеты» — так шестеро дюжих ребят из конвоя бдили своих «подопечных» на протяжении пяти месяцев судебного процесса. Лишь 22 месяца спустя после своего задержания в феврале 1994 года они услышали оправдательный приговор Военной коллегии Верховного Суда под председательством Михаила
Клопова и Эдуарда Хроменкова — освободить из-по стражи немедленно!
А ведь казалось бы, так все удачно начиналось: пламенная речь бывшего Генпрокурора Шолодонова с парламентской трибуны о взятии под стражу двух судей-взяточников, внушающее оптимизм сообщение для СМИ следователя по особо важным делам при Генеральном Прокуроре республики Козаченко. И все же под занавес судебного процесса прозвучало: согласно статье 60 УПК РБ в связи с незаконным привлечением к ответственности участники этой судебной драмы имеют полное право на возмещение ущерба…
Разговор с Михаилом Клоповым, судьей Первомайского района г, Бобруйска состоялся в редакции «СН-плюс» спустя две недели после описанных событий, когда на смену эмоциям пришло более или менее спокойное осмысление пережитого…
— Михаил Петрович, как же вас, судью с 11-летним стажем, угораздило так вляпаться?
— Все началось с того, что в один из дней я почувствовал за собой слежку. Вначале «играли» в таинственность, а потом стали следить в открытую. В субботу 15 января 1994 года около 9 часов утра в моей квартире раздался звонок. На пороге стоял старший оперуполномоченный 6-го отдела МВД Савельев и группа неизвестных мне людей, пришедших, как выяснилось, с целью проведения обыска.
Этого делать они не имели права, поскольку в отношении меня вначале должны были возбудить уголовное дело. А это право, согласно закону о статусе народного судьи, имел только Генеральный Прокурор республики и только с согласия сессии Верховного Совета. Разумеется, ничего этого не было, мне лишь предъявили постановление на производство обыска, подписанное зампрокурора Могилевской области. Затем произвели обыск в служебном кабинете.
— Что было потом?
— Я продолжал работать, а затем взял отпуск и поехал в ставропольский санаторий для лечения: все знали, что ранее я переболел гепатитом. Позвонив домой, я узнал от жены, что сессия Верховного Совета дала согласие на приостановление моих служебных полномочий, возбуждение в отношении меня уголовного дела и взятие под стражу, посчитав при этом мое присутствие необязательным, что, опять же, противоречит закону.
— С подачи Генеральной Прокуратуры СМИ сообщили, что вы были в бегах, но вас поймали.
— Это чушь. Мой руководитель знал, где я и когда у меня заканчивается срок лечения. 27 февраля, когда я возвращался домой, в купе поезда опять вошла команда Савельева, у всех расстегнуты кобуры — как будто они поймали опасного рецидивиста. Привезли в Бобруйск, где ждал приехавший из Минска руководитель следственно-оперативной группы из Генпрокуратуры Козаченко. Продержав ночь в изоляторе временного содержания (ЛВС. — Авт.), меня под охраной Савельева повезли в Минск…
В следственном изоляторе КГБ меня ждала камера-одиночка, затем перевод в другую камеру — так называемую «пресс-хату». Хотя по моему положению сажать в одну камеру с уголовниками не имели права.
— И тем не менее пошли на это?
— Чтобы сломать. Они понимали: уголовники — у одного за плечами 15 лет отбытия срока, у другого — чуть меньше, как только узнают, кто я, начнут предъявлять претензии, пойдут разборки. Глядишь, и Клопов «расколется». К счастью, мы с ними нашли общий язык без мордобоя. Основной мотив моего содержания под стражей был таков: мол, я мог оказать воздействие на свидетелей, что препятствовало бы восстановлению истины в суде.
— Как ни пытались свидетелей «оградить от вашего влияния», а они все равно не поддержали версию предварительного следствия во время судебного процесса.
— Причем невзирая на угрозы государственного обвинителя Жингеля привлечь их к ответственности за дачу якобы ложных показаний. Ясное дело. Жингель выполнял в суде социальный заказ, его роль — «вытягивание» версии обвинения. Это естественно, поэтому он и оказывал давление на свидетелей. А как сработало следствие, рассказали и сами работники прокуратуры. Тот же зампрокурора т. Борисова Клещенок поведал суду: «Сижу в выходной день дома, звонит Козаченко и говорит: „Езжай на работу, так как придет свидетель с повинной“.» Не зря на суде 30 свидетелей один за другим отказывались от ранее данных показаний. Того же Овсянникова предварительное следствие «давило» тем, что 6-ым отделом против него возбуждено уголовное дело. Его на этом и взяли. Если человека в 9 утра вызывают на допрос, а в 18 выпускают, стоит ли удивляться, что на суде он говорил то, что меньше всего бы хотелось услышать Жингелю. Или другой «добровольный» свидетель — Фурсова. Она рассказала, как утром шла к дизель-поезду, но вдруг подъехал на машине Савельев и «пригласил» проехать вместе с ним.
— Михаил Петрович, на суде упоминалось о тех издевательствах и произволе, которые чинят в отношении подследственных в местах лишения свободы. Вы что, раньше об этом не подозревали?
— Почему же, мне, как судье, подсудимые рассказывали, как во время предварительного следствия из них «выбивали» показания. Верилось где-то процентов на 50, поскольку на все нужны доказательства. Когда сам оказался в камере с несовершеннолетними, своими ушами слышал, что они говорили после допросов. Рассказывали, как на малолеток надевают противогаз — это новая «мода» нынче пошла: перекрывают клапан, и ты трепыхаешься в наручниках, пока не «расколешься».
— Можно себе представить, что терпел «взрослый» контингент.
— Скажу однозначно, что к подследственным применяют меры не только психологического, но и физического воздействия. На «Володарке» в СИЗО, где при вместимости 1800 человек содержат четыре с лишним тысячи и люди спят в три смены, падают в обморок, особенно летом, из-за непроветриваемости помещений, рассказывали более страшные вещи. Не хочу называть конкретно один из РОВД г. Минска, где издеваются над людьми. Привозят, например, в подвал, завязывают глаза, поворачивают лицом к стене, перезаряжают пистолет и предупреждают: «Последний раз спрашиваю, будешь говорить правду?». Затем звучит выстрел в воздух. После этого ты готов уже подписать все, что от тебя потребуют.
