Энциклопедический словарь (П) - Брокгауз Ф. А. (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Под страхом проклятия воспрещено было восстановление города на этом месте. Большая часть пленных была продана в рабство; карфагенская область стала римской провинцией, столицей которой была Утика. Так кончились П. войны. Следствием их было исчезновение самой крупной державы, сдерживавшей до тех пор Рим. Лишь победа над Карфагеном сделала возможным распространение римского владычества на все берега Средиземного моря. Ср. Jager, «Die Punischen Kriege» (Галле, 1869 — 70); Neuman, «Das Zeitalter der Punischen Kriege» (1883); Otto Gilbert, «Rom u. Karthago in ihren gegenseitigen Beziehungen 513 — 536 und с. 241 — 218 v. Chr.», (Лпц., 1876); W. Streit, «Zur Geschichte des zweiten Punischen Krieges in Italien nach der Schlacht von Cannae» (Б., 1887).
Д. К.
Пураны
Пураны (санскр. Рurana = «старина, былина») — особый вид эпических поэм в индийской литературе, сменивший в ней так называемые итихасы , от которых его отделяет довольно большой промежуток времени. Следует отличать памятники, дошедшие до нас под именем П., от древних П.. упоминаемых еще в ведийской литературе (в брахманах) и представлявших собою космогонические рассуждения о «начале вещей» (agra). Со временем имя П. было придано и другим произведениям баснословно-исторического содержания. В то время, как итихасы изображают подвиги смертных героев, П. прославляют, главным образом, деяния богов, являясь как бы Священными книгами индуизма. Наряду с древними мифами и преданиями, П. представляют и очевидные черты позднейшего происхождения. Повторения одних и тех же мифов, нередко даже буквальные повторения текста в разных П. указывают на существование каких то более древних памятников (тоже П. ?), послуживших источником для уцелевших П. По определению индийского лексикографа Амарисинхи (VI в. по Р. Хр. ?), П. изображают: 1) сотворение мира, 2) его разрушение и возобновление, 3) генеалогию богов и патpиapxoв, 4) царствования разных Ману, образующие особые периоды — Манвантары, 5)историю солнечной и лунной царских династий. Ни одна из дошедших до нас П. не отвечает вполне точно этому определению; наиболее выдержанной в данном отношении является одна лишь Вишну-П. Обстоятельство это легко объясняется большим хронологическим расстоянием, которое отделяет эпоху Амарасинхи от времени окончательной редакции дошедших до нас П., древнейшая из коих (Ваю-П.) не старше Х в. по Р. Хр., а прочие принадлежат XIII — XVI в. Таким образом, сохранившиеся П. являются памятниками сравнительно очень позднего происхождения, древние же их редакции утрачены. Значение П. как исторических памятников ничтожно. В изображении древнейших событий П. следуют Махабхарате и Рамаяне, а в своих генеалогических построениях самым резким образом противоречат друг другу и хронологии вообще. Зато для истории индийских верований П. дают ценный материал. По словам знатока П., проф. Вильсона, значительная часть их содержания имеет подлинный, древний характер. Позднейшие вставки, сделанные в целях той или другой индуистской секты, легко могут быть выделены из первичного содержания, так что П. служат хорошим источником для характеристики круга верований, сменившего ведийское религиозное мировоззрение, хотя сами они принадлежат более позднему периоду. Теогония и космогония П. в своих элементах восходит почти к ведийскому периоду; знакомство с ведами проглядывает в них довольно часто. Схема первичного творения заимствована от философской школы Санкхья. Одна из характерных черт П. — пантеизм, лежащий в основе их учения; хотя специальное божество, прославляемое в той или другой П., варьируется, согласно ее принадлежности к тому или другому сектантскому учению, но везде оно отождествляется со всем существующим, исходящим из него и к нему возвращающимся. Вообще, П. носят очевидные признаки своей принадлежности к разным эпохам и составления под различными влияниями. Так как процесс образования современного индуизма из смеси брахманизма и других религиозных учений древней и средневековой Индии происходил между IX — XIV вв. по Р. Хр., то и возникновение П. в их окончательном виде должно быть отнесено к этой эпохе. Bcе П. написаны стихами, в неизменной форме диалога между двумя лицами, одно из которых задает разные вопросы, а другое излагает в своих ответах пуранические учения. Этот диалог прерывается другими, происходившими, будто бы, между другими лицами по поводу аналогичных вопросов. Постоянным рассказчиком является Ломагаршана или Ромагаршана, ученик мифического мудреца Вьясы, носящий титул суты, т. е. рапсода или панегириста, имеющего особое право и обязанность прославлять деяния царей и богов. Кроме основных 18 П., имеется столько же так называемых упапуран ,или побочных П., в которых эпическое содержание оттеснено на задний план ритуальным элементом. Основные П. делятся индуистами на три класса, смотря по преобладанию в них «чистоты, тьмы и страсти». К первой серии (с преобладанием чистоты = санскр. sattva) принадлежат: 1) «Вишну П.» (изд. Дживананды Видьясагары с туземн. комментарием, Калькутта, 1876; английский перевод с обширным введением и примечанием Вильсона, Лонд., 1840; переиздан с дополнениями Фицэдвардом Галлем, Л., 1864 — 77); 2) «Нарадия П.»; 3) «Бхагавата П.» (изд. с туз. коммент., Бомбей, 1860, 1880, 1887 и т. д.; текст и франц. перевод Бюрнуфа и Hauvette-Besnault, Пар., 1840 — 84); 4) «Гаруда П.» (часть изд. в Бомбее, 1863); б) «Падма П.» (отрывки изд. в Бомбее, 1857, 1861, полное изд. Вишванатха Нараяны Мандлика, Пуна, 1893 — 94; 6) «Варага П.» (изд. Гришикеши Шастри, Кальк., 1887 — 89). Эти П. принадлежат секте вайшнава (вишнуитам), и, поэтому, главную роль в них играет бог Вишну. Вторую группу (с преобладанием «невежества или тьмы» = санскр. tamas) составляют: 1) «Матсья П.» (изд. Дживананды Видьясагары, Кальк., 1876);. 2) «Курма П.» (изд. в Мадрасе, 1876); 3) «Линга П.»(изд. с туземн. комм., Бомбей, 1857); 4) «Шива П.» (изд. Бомбей, 1884); 5) «Сканда П.» (часть изд. в Бомбее, 1861); 6) «Агни П.» (изд. в «Bibliotheca Indica», Калькутта, 1870 — 79). П. этой группы принадлежат шиваитам, и главный герой их бог Шива. Наконец, третью серию, посвященную Брахме и представляющую преобладание «страсти» (санскр. rajas), образуют: 1) «Брахма П.»; 2) «Брахманда П.»; 3) «Брахма-вайварта П.» (отрывок изд. с лат. перев. и комм. Штенцлер, Б., 1829, другой в Бомбее, 1854); 4) «Маркандея П.» (изд. Banerjea в «Bibl. Iпdica», Кальк., 1855 — 62; Дживананды Видьясагары, Кальк., 1876, в Бомбее, 1888 и т. д.; отрывок с лат. перевод, и примеч. Poley, Берлин, 1831); 5) «Бхавишья П.» и 6) «Вамана П.». Кроме этих П., есть еще очень древняя «Ваю П.» (изд. Раджендралала Митра, Кальк., 1879 — 85), которая в туземных перечнях П. заступает место Агни П. или Шивы П. Ее относят к VI в. по Р. Хр., тогда как прочие П. принадлежат позднейшему времени (ХIII — XVI вв.). Все П. отличаются своим обширным объемом. По показанию Бхагавата П., во всех 18 П. насчитывается 400 тысяч строф. Самая объемистая, Сканда П., имеет 81000 строф, а две самые краткие — Брахма и Вамана П. — по 10000. Из упапуран изданы лишь немногие: «The vrihannaradiya P.» (Гришикешой Шастри, Кальк., 1866 — 91) и «Саура» («Saura P.» ed. by Pandit Kasinatha Sastri Sele, Пуна, 1880). Прочие известны в рукописях или только по имени. Ср. Wilson, «Analysis of the P.» («Journ. of the Roy. As. Soc.», т. V, 1838; перепечат. в его «Select Works», Л., 1862 — 71, т. Ill); его же предисловие к переводу Вишну П.; Weber, «Verzeichniss der Sanskrit Handschriften der K. Bibliothek zu Berlin» (1855, стр. 127 — 48); Th. Aufrecht, «Catalogus Codicum MSS Sanscriticorum quotquot in Biblioth. Bodleiana adservantur» (1869, стр. 7 — 87). Мифология П. — у Vans Kennedy, «Researches into the Nature and Affinities of Ancient Hindu Mythology» (Лонд., 1831).
С. Б — ч.
Пуризм
Пуризм — преувеличенное стремление к чистоте литературного языка, к изгнанию из него всяких посторонних элементов. Сознание, что язык есть органическое целое, служащее живым выразителем народного миросозерцания и, в свою очередь, оказывающее на мысль значительное влияние, ведет естественным образом к заботе о том, чтобы развитие языка протекало свободно от внешних, случайных влияний и чтобы в наличный состав его не входили чуждые и ненужные ему примеси. В этом же направлении действует идея о литературном языке, как о выделившемся из разговорной речи целом, состав которого освящен применением в произведениях лучших писателей и потому не подлежит произвольным преобразованиям. Несомненно, что, несмотря на свободное, целесообразное развитие языка, есть посторонние стихии и новообразования, которые должно по возможности удалять из литературной и разговорной речи; они не вяжутся с составом и строем языка, неспособны к дальнейшему развитию, наводят мысль на ложные ассоциации, наконец, не отвечают особым требованиям благозвучия, свойственным данному языку, и режут ухо, привыкшее даже в совершенно новом слове встречать все-таки нечто знакомое, нечто вполне сливающееся со старыми элементами языка. Естественно желание освобождать язык от таких новообразований, иногда ненужных (если есть соответственное народное слово, а вносится иностранное), иногда сообщающих мысли неверный оттенок и, во всяком случае, не обещающих сделаться органической частью языка. С этой точки зрения теория чистой литературной речи восстает против неуместных варваризмов, неологизмов, архаизмов и провинциализмов. Особенно горячо ведется борьба против двух первых, и это объясняется тем, что в основе П. лежат нередко не литературные и лингвистические, а иные соображения. Борьба против нового слова бывает внешним проявлением борьбы против новой идеи, застоем под прикрытием П. Утрированное национальное чувство, в связи с недостаточной осведомленностью в вопросах языкознания, легко усматривает в усвоении языком иностранных слов падение народной самобытности; введение в язык иностранного слова рассматривается как преступление не только против чистоты литературного языка, но и против устоев народнообщественной жизни (шовинизм под прикрытием П.). Когда немцы негодуют против употребления французских слов, когда греки изгоняют из своего словаря турецкие слова, когда венгерцы и чехи переводят даже собственные имена с немецкого, они переносят в область языка борьбу, которая здесь неуместна и бесплодна, как бы ни была она законна сама по себе. Борьба против заимствованных слов вообще не может быть оправдана уже потому, что заимствования стары как цивилизация, и без них не обходились самые самостоятельные языки. Народ не боится заимствованных слов, как не боится усвоенных идей: и то, и другое необходимо станет его достоянием, получив своеобразный национальный отпечаток. Развитой язык утилизирует самые нелепые и ненужные заимствования — и раз такие заимствования получили право гражданства в обиходе, нет нужды изгонять их, как бы ни противоречили они в своем происхождении идее чистоты и ясности речи; уродливый галлицизм «не в своей тарелке» (assiette значит не только тарелка, но и настроениe) настолько водворился в языке и настолько ясно выражает известное понятие, что нет основания восставать против него. Было удачно замечено, что «язык не терпит бесполезных двойников» (Габеленц): если в языке есть слово даже тождественное с заимствованным, оно получит лишь новый оттенок значения. Однако, несомненно, злоупотребления возможны; язык может быть загроможден заимствованиями, новообразованиями, провинциализмами, делающими его неудобопонятным без всякой нужды. Очевидно, есть мера для этих посторонних элементов — и это рождает вопрос о критерии чистоты речи. Едва ли возможно дать ему какое-либо общее решение, формулировать всегда пригодные наставления. Оценивать новообразования с точки зрения неподвижной теории невозможно: окончательным судьей и ценителем является история языка. При внесении нового слова писатель необходимо обращается не к какому-либо кодексу раз навсегда определенных правил, но к своему чутью, источник которого — бессознательная связь писателя с народом — творцом языка; это чутье, этот внутренний такт и дают возможность во всяком отдельном случае определить, необходимо ли здесь новое слово, выражает ли оно новое движение мысли, суждено ли ему найти общее признание, войти в употребление. Отвергать новшества, опираясь при этом на состав языка избранных писателей-классиков, очевидно неправильно, так как признание классического периода в истории литературы и языка ни в чем не противоречит идее его дальнейшего развития. В виду связи П. с общественными и политическими воззрениями, объекты его нападений меняются. Русская литература прошлого века, отрезанная от народа, не признавала права гражданства за провинциализмами, избегая «подлых» слов и выражений. В шестидесятых годах нынешнего столетия смеялись над архаизмами, реакция возмущается неологизмами. Воззрение, усматривающее в усвоении иностранных слов преступление против народности, получает особенную силу в эпохи подъема национализма. Так, в Германии еще с конца прошлого века тянется длинный ряд полемических произведений и обществ, имеющих целью очищение родного языка от иностранных, особенно французских заимствований (Verwalschung). Во Франции, где вопрос о чистоте языка был еще до классиков предметом тщательных изысканий и забот и где он не сходил с литературной почвы, он не имел такого острого, боевого характера, тем более что французский язык никогда не был загроможден в такой степени заимствованными словами, как немецкий. Усилия немецких пуристов — в связи с поддержкой правительства — имеют некоторый успех; официальная терминология понемногу вытесняет из языка иностранные названия (напр. Schaffner вместо Conducteur, Weitbewerb вм. прежнего Conkurrenz и т. п.); устраивают конкурсы с премиями за удачные слова для замены иностранных; получают свои особые названия предметы обихода, повсюду известные под международными названиями: Fernsprecher — телефон, Fahrrad — велосипед и др. — В русский язык заимствования хлынули с реформой Петра I, но поток их был задержан, как только на вопросы языка было обращено серьезное внимание. Приступив к составлению словаря, российская академия приняла к сведению переданные ей через кн. Дашкову указания императрицы: «в сочиняемом академией словаре избегать всевозможным образом слов чужеземных, а наипаче речений, заменяя оные слова или древними или вновь составленными». Деятельность академии в этом направлении была мало удачна (ср. заседания 17 сент. 1804 г. и 23 марта 1805 г.); постановлено говорить вм. аудитория — слушалище, вм. адъюнкт — приобщник, вм. актер — лицедей, вм. акростих — краестишие и т. п.); вновь изобретенные слова не вытеснили из употребления иностранных. К началу XIX века относится и деятельность Шишкова, составившего себе знаменитость ярым П. на шовинистской основе. Дальнейшие стремления наших пуристов отразились в деятельности Погодина (его доклады в Обществе Люб. Росс. Словесности 7 и 9 сентября 1860 г.; см. «Жур. Мин. Нар. Пр.», 1860); отметим также статьи Покровского («Москвитянин», 1854; т. 1) и Мейера («Филолог. Зап.», 1876; май). В последнее время образовалось в СПб. общество со специальной целью заботиться о чистоте русского языка. Проявило некоторое стремление к замене иностранных слов коренными и русское правительство. Так, например, не говоря о переименовании Дерпта, Динабурга, Динаминда, термин «ипотечный» предположено заменить термином «вотчинный» («Правит. Вестн.», 1887, №100). В новой иностранной литературе интересна статья Мишеля Бреаля «Qu'appelle-t-on purite de langage?» («Journal des savants», 1897, апрель), по поводу книги Noreen, «Om sprakrigtighet» (Упсала, 1888).
