Самые знаменитые ученые России - Прашкевич Геннадий Мартович (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
О Тамме сохранилось множество воспоминаний.
«…То, что мы увидели, – писал один из бывших его студентов, – совсем не походило на все виденное мною раньше и на то, что строило мое воображение. В аудиторию вбежал или, точнее, даже влетел человек небольшого рост. За ним из двери влетели искры от брошенной за дверью папиросы. Он пробежал до противоположной стены, быстро вернулся, снова дошел до середины аудитории и только тогда повернулся лицом к студентам. Мы увидели доброе, подвижное, улыбающееся лицо.
…Во время выступлений он быстро передвигался по аудитории и говорил о физике с таким зажигательным энтузиазмом и подъемом, что никто не мог оставаться безразличным. Когда доска оказывалась исписанной и оставался только ее верх, до которого он не доставал, Тамм подпрыгивал, чтобы на лету написать букву или снабдить ее штрихом».
«…В научной среде вопросы приоритета играют немалую роль, – вспоминал академик В. Л. Гинзбург. – Но не помню, чтобы у И. Е. Тамма и в созданном им отделе, где я работаю с 1940 года, когда-либо возникали какие-нибудь существенные споры, а тем более дрязги, связанные с приоритетом. Не помню, чтобы И. Е. когда-либо даже упоминал о своем приоритете, думаю, что он считал это ниже своего достоинства».
При этом Тамм выступал против любой несправедливости, которая становилась ему известной. Он, например, горячо протестовал против несправедливого решения Нобелевского комитета, присудившего премию за открытие комбинационного рассеяния света индийскому физику Чандрасекару Раману, а не советским физикам Л. И. Мандельштаму и Г. С. Ландсбергу, в чьих работах это явление описано было несравненно более полно, и более правильно физически истолковано. Кстати, это повлияло на уход из Нобелевского комитета знаменитого физика Макса Борна, как и Тамм, возмутившегося несправедливым решением.
В Казани во время эвакуации лаборатория Тамма была размещена в помещениях этнографического музея. Огромный выставочный зал разделили фанерными перегородками, в некоторых местах даже не доходивших до потолка. К большому своему удовольствию физики быстро обнаружили, что многие исторические экспонаты нисколько не потеряли былой реальной ценности. Например, горстки ржи, иногда выдаваемые в скудных военных пайках, физики размалывали на примитивных жерновах, снятых прямо с экспозиции. Об этом с улыбкой не раз позже вспоминал Тамм.
«…Человек увлекающийся, – писал о нем физик В. Карцев, – он спорил с друзьями о том, что „уже к осени“ найдут снежного человека, развил бешеную энергию, чтобы получить разрешение раскопать несколько курганов, расположенных в пяти километрах от его дачи в Жуковке, организовал (практически за свой счет) экспедицию для исследования труднодоступной пещеры, где, как он полагал, могли оказаться неисчислимые сокровища (там действительно обнаружили большие археологические ценности). Человек, считавший, „как же без альпинизма“, был большим любителем розыгрышей, ребусов, шахмат, головоломок, шарад, произведений Хайяма, Пастернака.
…Тамма отличала бескорыстная доброта – получив Государственную премию, он вызвал одного из ближайших сотрудников и сказал: «Эти деньги мне совершенно не нужны. Не знаете ли вы каких-нибудь молодых людей, которым необходимо помочь, чтобы они могли заниматься наукой?» Среди тех, кому досталась анонимная «стипендия» Тамма, оказалась дочка дворничихи, ухаживавшая за слепой сестрой. Благодаря помощи Тамма ей удалось окончить институт, но она так никогда и не узнала, кто ей помог».
Еще до войны, в 1937 году, Тамм разработал (совместно с И. М. Франком) теорию излучения быстро движущегося в среде электрона, так называемый «эффект Черенкова – Вавилова». За эту работу, вместе с Франком и Черенковым, он был удостоен Государственной премии – в 1946 году, а в 1958 году – Нобелевской.
«Насколько мне известно, – вспоминал профессор Фейнберг, – для Игоря Евгеньевича эта награда оказалась совершенно неожиданной. Услышав о решении Нобелевского комитета, я бросился к Игорю Евгеньевичу в кабинет и стал возбужденно поздравлять его. Спокойно и даже несколько медленнее, чем обычно, расхаживая по комнате с заложенными за спину руками, он серьезно ответил: „Да, конечно, это очень приятно… Я рад… Очень рад… Но, знаете, к этому примешивается и некоторое огорчение…“ Догадаться было нетрудно: „Потому что премия присуждена не за ту работу, которую вы сами считаете лучшей своей работой – не за бета-силы?.“.
Тамм кивнул».
«Он был легок, быстр, всегда торопился, будто боялся опоздать. Увлекался многими видами спорта, был великолепным альпинистом, играл в теннис, – вспоминал научный журналист В. Губарев. – Ну, а шахматы – это постоянная страсть. Причем Тамм зачастую был непредсказуем. К примеру, прогуливался по берегу Женевского озера (там проходила международная конференция) и вдруг увидел, как катаются на водных лыжах. Оказывается, за плату это мог сделать каждый. Игорь Евгеньевич тут же покупает себе „тур“. Первая попытка, и маститый, известный на весь мир ученый плюхается в воду – не смог удержаться на лыжах. Но вторая попытка была уже успешной. Тамм гордился тем, что ему так быстро удалось встать на водные лыжи».
В 1945 году Тамм организовал кафедру в Московском инженерно-физическом институте, где начал исследования по проблеме термоядерного синтеза. Тогда же он дал приближенный метод трактовки взаимодействия ядерных элементарных частиц – «метод Тамма». А 1950 году, совместно с Сахаровым, предложил применить электрический разряд в плазме, помещенной в магнитном поле, для получения управляемой термоядерной реакции.
С 1954 по 1957 год Тамм – профессор Московского университета.
Учебник Тамма «Основы теории электричества» выдержал много изданий. Среди учеников Тамма – В. Л. Гинзбург, М. А. Марков, С. А. Альтшуллер, Д. И. Блохинцев, А. С. Давыдов, С. И. Пекар, Л. В. Келдыш, Е. С. Фрадкин, С. З. Беленький, А. Д. Галанин, Д. А. Киржниц, В. Я. Файнберг, В. П. Силин, Е. Л. Фейнберг.
Любопытно, что, подобно академику Ландау, Тамм чувствовал себя крайне неуютно при виде ручки и чистого листа бумаги. Он мог выразить устно любую самую сложную мысль, но изложить ту же мысль на бумаге было ему всегда чрезвычайно трудно. За ночь он мог исписать формулами кипу бумажных листов, но вот выразить ее словами на бумаге – это для него являлось работой почти непосильной.
Академик с 1953 года.
Всю жизнь Тамм был на редкость здоровым человеком, никогда не болел серьезно. И вот этот подвижный человек, из-за перерождения нерва, управляющего диафрагмой, был подвергнут тяжелой операции и переведен на искусственное дыхание. В трахею, перпендикулярно шее, снаружи была вставлена металлическая трубка, которая равномерно, в ритме естественного дыхания, вдувала воздух в легкие.
«…Я часто навещал Игоря Евгеньевича, – вспоминал известный историк науки Б. Г. Кузнецов. – Он лежал на специальной кровати, иногда перебирался в кресло (авиационное кресло с регулируемым наклоном, подаренное, если не ошибаюсь, А. Н. Туполевым) и все реже – к рабочему столу. В комнате круглосуточно дежурили сиделки. Время от времени беседа с Игорем Евгеньевичем прерывалась, сиделки поворачивали кровать так, что тело больного принимало почти вертикальное положение: работа искусственных легких требовала таких крайне болезненных операций.
Тамм знал о неотвратимом финале болезни. Ожидание смерти – «жестокий эксперимент». Но иногда такой «жестокий эксперимент» выявляет не противоречия бытия и сознания, а их гармонию. Ожидание смерти может опустошить душу, но может, освободив от всего преходящего, направить ее целиком на вне личное и тем самым наиболее глубоким образом выявить личность в ее индивидуальной неповторимости.
Написанные только что слова «освободив от всего преходящего» применительно к Игорю Евгеньевичу отнюдь не означали ослабление интереса к деталям жизни отдельных людей, к повседневным событиям, к судьбам окружающих. Все это не было для него «преходящим». Он интересовался не только Всем с большой буквы, но и всем с маленькой буквы – всеми людьми, всеми сторонами их жизни. Его реплики в беседах, иногда произносимые с трудом, стоившие усилий и боли, относились по-прежнему не столько к тому, что Спиноза назвал «творящей природой», сколько к «сотворенной природе». Вернее, Игорь Евгеньевич опять-таки не столько понимал, сколько ощущал единство Космоса и Микрокосма – столь характерную презумпцию науки.
