Книгоедство - Етоев Александр Васильевич (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно .txt) 📗
Поняли, кем на самом деле были эти мнимые папаша и его дочка? Гитлеровскими шпионами, под видом музыкантов собирающими сведения о красноармейских резервах, вот кем
Далее у Шейнина идет короткое резюме: «Беженцы, слепцы, гадалки, добродушные с виду старушки, даже подростки – нередко используются гитлеровцами для того, чтобы разведать наши военные секреты, выяснить расположение наших частей, направления, по которым продвигаются резервы Одним из методов, наиболее излюбленных немцами, является засылка лазутчиков под видом раненых, бежавших из плена, пострадавших от оккупантов, вырвавшихся из окружения и т. п.».
Таких шпионских историй в книжке Шейнина несколько Особо драматичен рассказ об Адаме Иваныче, клубном работнике, руководителе драмкружка в маленьком городке недалеко от границы. Этот одинокий старик из родственников не имел никого – «кроме внучки Тамуси, десятилетней девочки-пионерки, оставшейся сиротой после смерти дочери Адама Иваныча, погибшей от туберкулеза». Весь город восхищался любовью этого человека к сиротке-внучке Но восхищение это длилось не вечно Однажды, рассказывает нам Шейнин, Адам Иваныч вернулся домой с работы, когда девочка уже спала
Адам Иваныч подошел к ее кроватке, поправил сбившееся одеяло и потушил лампу. Потом прошел в свою комнату, плотно притворил дверь, закрыл ставни и сел к столу Минуту Адам Иваныч сидел в кресле, закрыв глаза и вытянув ноги. Потом поднялся, включил какой-то провод, пропущенный незаметно под пол через ножку стола, и стал возиться с рычажком передатчика…
Вот вам и дедовская любовь к сиротке! Оказывается был этот Адам Иваныч никакой не Адам Иваныч, а матерый немецкий шпион, заброшенный в Россию еще в 1913 году и окопавшийся в маленьком городке с запасом ампул с ядовитыми веществами, которые в нужное время он должен был пустить в ход.
Но передавая фашистам сведения, «Адам Иваныч, сам того не замечая, стал вслух произносить все, что передавал „Дедушка, что ты делаешь?“ – внезапно раздался взволнованный крик Тамуси Адам Иваныч оцепенел. На пороге комнаты стояла внучка Глаза ее были широко раскрыты от ужаса, она дрожала, как в приступе лихорадки Она слышала все» Далее, после секундной заминки, «этот высокий худой старик, изогнувшись, прыгнул к ребенку, и цепкие пальцы сомкнулись вокруг горла девочки, рухнувшей под тяжестью его тела Потом он медленно поднялся и вытер руки, испачканные детской слюной».
На этой жестокой сцене обрываю затянувшуюся цитату Урок бдительности закончен Спасибо, товарищ Шейнин.
Этот образ весельчака-поэта прочно вошел в культуру 70-х годов, когда впервые был прочитан по-русски «Заповедник гоблинов» Клиффорда Саймака. Понятно, это ничуть не значит, что, прочитав Саймака, люди моего поколения тут же бросились покупать Шекспира и читать взахлеб его сочинения Тем более что не всё у Шекспира громкие веселые песенки и нескромные простонародные шутки Хотя и этого, конечно, хватает Люди поколения постарше воспринимали Шекспира в основном через актера Иннокентия Смоктуновского, сыгравшего в кинофильме Гамлета. И еще – через народного любимца Владимира Высоцкого, Гамлета которого хоть и не любому отечественному зрителю посчастливилось наблюдать на сцене, но знали про которого все. У Высоцкого был Гамлет с гитарой, положивший на простые аккорды философские стихи Пастернака
Все это свидетельствует о том, что Шекспир современен любой эпохе, любое поколение читателей воспринимает его как своего парня, вроде барда Высоцкого или странного, пусть с тараканами в голове, но все же милого и любимого Смоктуновского
На Западе Шекспир свой, мы западного Шекспира не знаем. То есть знаем по отдельным кинокартинам, но они проходят как-то бесследно и не очень-то западают в душу.
У нас одних только шекспировских переводчиков наберется несколько сотен Как всякий уважающий себя человек сцены мечтает сыграть роль Гамлета, так и всякий уважающий себя переводчик желает перевести Шекспира.
Так писал в свое время Иван Тургенев по поводу переводов английского классика, выполненного Николаем Кетчером, врачом по профессии и другом Белинского и Герцена.
На русский Шекспира перепирали, наверное, все врачи, писатели и поэты, владевшие хоть малость английским. А не владевшие переводили с подстрочника
Лучшее издание последнего полувека – это восьмитомник 1957 года, выпущенный «Искусством», который вобрал в себя лучшие переводы классика, проверенные временем и читателями. Жаль, в нем только нет Пастернака. В те годы Борис Леонидович был опальным поэтом, нобелиатом, что приравнивалось к измене родины
Отец художника Константина Сомова пишет сыну в феврале 1989 года:
На ваше декадентское направление я смотрю только как на резкий протест против того бесчувственного фотографирования природы, которому в течение сорока лет предавались наши художники, например, Шишкин, Крамской и иные…
Действительно, все новое русское искусство конца XIX – начала XX века было намеренным выпадом против натурализма в искусстве живописи, представляемого художниками-передвижниками. Шишкин был ярчайшим представителем натуралистической школы
Споры эти остались в прошлом Для меня и моего поколения Шишкин с его «Медведями» (не помню точного названия картины), растиражированными на конфетных обертках, стал таким же архетипом сознания, как маленький Владимир Ильич на октябрятской звездочке, которую мы носили, или Юрий Гагарин в шлеме с надписью «СССР».
Сам Шишкин был человеком замкнутым, любил выпить и не любил людей Люди, в отличие от природы, которую он всю жизнь рисовал, были непредсказуемы и назойливы при его-то нелюдимом характере Примечателен исторический анекдот о поездке художника в Париж, где устраивалась выставка работ передвижников. Он как заперся в гостиничном номере, так ни разу оттуда не вылезал, написав на двери следующую гениальную фразу: «Здесь пьет русский художник Шишкин. Просьба без дела не беспокоить»
Шишкин давно уже стал символом нашей родины «Утро в сосновом лесу» – несомненный его шедевр Что ни говори, а русская природа у Шишкина нас трогает и волнует не меньше чем знаменитые есенинские березки. Или саврасовские грачи. Или айвазовские волны бушующего Черного моря.
Революционер формы и автор теории остранения, Виктор Борисович Шкловский приезжал в Куоккалу в гости к Корнею Ивановичу Чуковскому не как все, по железной дороге, а на лодке по морю из Сестрорецка. Лодка у него была собственная, и, пока он гостил на даче, лодку, оставленную без присмотра на берегу, у Шкловского всякий раз крали. Действовали грабители своеобразно, но всегда одинаково, – отводили лодку в другое место, вытаскивали на берег и перекрашивали После чего Шкловский долго бегал по берегу в поисках своей похищенной собственности.
Так вспоминает об отце русского формализма сын Чуковского Николай Корнеевич. Правда, ни знаменитой лысины, ни знаменитых «ZOO» и «Сентиментального путешествия» тогда, в 1916 году, у Шкловского и в помине не было Лысина появилась в девятнадцатом, три года спустя, а две его первые книги прозы – еще позже, в 23-м году, в Берлине
Отец Шкловского был учителем На Надеждинской в Петрограде, на доме, где отец жил, висела вывеска: «Школа Б. Шкловского» Иначе как «кретинами», «дураками» и «дурами», своих воспитанников Шкловский-старший не называл, но науку вдалбливал в их головы крепко
Учителем в прозе был у Шкловского Велимир Хлебников. В этом он признается в «ZOO»: «Прости меня, Велимир Хлебников… за то, что я издаю свою, а не твою книжку Климат, учитель, у нас континентальный» И эпиграф к «ZOO» длинный, из хлебниковского «Зверинца»: «О Сад… где в зверях погибают какие-то прекрасные возможности, как вписанное в Часослов Слово о Полку Игореве».
