Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям (мир книг .txt) 📗
ГЛАВА XLVII
Воскрешение Лазаря
Эти прощальные свидания и поучения принадлежат, может статься, к тем двум дням, перед которыми Иисус, будучи еще в Вифании Перейской, получил из другой Вифании, где так часто находил себе пристанище, извещение, что тот, кого Он любит болен [524]. Лазарь был один из тех задушевных личных друзей, которые были у Иисуса вне среды апостольской, и быстрое извещение выражало конечно просьбу, чтобы пришел Тот, в чьем присутствии, как нам известно, смерть была бездейственна.
Но Иисус не пошел. Занимаясь постоянно великим делом учения, Он удовольствовался посылкой ответа, что сия болезнь не к смерти, но к славе Божией, и, промедлив еще два дня, сказал ученикам: пойдем опять в Иудею. Вспомнивши, что еще так недавно иудеи искали побить Его камнями, ученики спросили Его, зачем желает Он идти туда снова. Ответ Его состоял в том, что в течение двенадцати часов Его трудового дня Он будет находиться в безопасности, потому что свет Его обязанностей, заключающихся в исполнении воли Отца, будет хранить Его. А затем Он прибавил, что Лазарь уснул и что Онидет разбудить Его. Трое из учеников должны были бы припомнить, что при другом достопамятном случае Иисус называл смерть сном: но или они молчали, а говорили другие, или память их отяжелела для того, чтобы припомнить это. Таким образом, когда им вообразилось, что Он говорит о натуральном сне, то Иисус счел нужным объявить им прямо, что Лазарь умер и что Он рад за себя, потому что пойдет возвратить ему жизнь.
Пойдем и мы, — сказал всегда увлекавшийся, но и всегда отчаивавшийся Фома, — умрем с ним, — как будто хотел выразить: «дело бесполезное и опасное, а все-таки пойдем туда».
Вставши рано утром, Иисус мог свободно совершить эти почти тридцать верст до заката солнца; но, по прибытии, остановился вне небольшого поселения. Соседство Вифании с Иерусалимом, отстоявшей от него не далее трех верст, и очевидная зажиточность и высокое положение самого семейства привлекли множество именитых иудеев для утешения сестер и разделения с ними скорби. Поэтому, при появлении в среду отъявленных врагов, желательно было действовать с осторожностью. Но пока Мария, верная расположению к уединению и созерцательности, сидела в доме, не зная о приближении Учителя, более деятельная Марфа получила уже сведение, что Он близко, и тотчас вышла, чтобы встретить Его. Лазарь умер в тот же день, как получено известие о его болезни: после двух дней промедления в Перее, четвертый провел Иисус в путешествии. Марфа не могла понять такой грустной медлительности. Господи, — сказала она тоном кроткого упрека, — если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Однако же слова но и теперь означали, что она питала смутную надежду, что Иисус выскажет относительно ее потери какое-нибудь слово утешения. Заявление Иисуса воскреснет брат твой успокоило не только Марфу, но миллионы людей и будет успокаивать их до конца мира.
Марфа очевидно и не мечтала, что Лазарь проснется от смертного сна, а потому отвечала: знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день.
Я есмь воскресение и жизнь, — сказал Иисус, — верующий в Меня, не умрет во веке. Веришь ли сему?
Не Марфе с ее духом, преданным хозяйственным распоряжениям, понять смысл и значение физической и духовной смертей, соединенной в одном и том же глубоком выражении: но, не стараясь и вникнуть, ее исполненная веры любовь приготовила надлежащий ответ: так, Господи! Я верую, что Ты Христос, Сын Божий, грядущий в мире.
Высказав это великое исповедание, она пошла позвать свою сестру, о которой уже спросил Иисус и которой сердце и разум, как вероятно Марфа инстинктивно чувствовала, были более способны постичь высокие истины. Она застала Марию в доме. Таинственность, с которой Марфа исполнила поручение, и молчание, с которым встала Мария, чтобы встретить Господа, доказывали, что предосторожность была необходима и что посещение Иисуса было для Него небезопасно. Собравшиеся для утешения сестер иудеи, которых она внезапно оставила, поднялись тоже с мест, чтобы отправиться к гробнице, куда, думали они, Мария пошла плакать. Но в скором времени они увидели личность, к которой она поспешила. Вне селения они застали Иисуса, окруженного друзьями, и Марию, торопившуюся к Нему и бросившуюся к Его ногам с тем же самым отчаянным упреком, какой высказала сестра: Господи! если бы Ты был здесь, не умер бы брат мой. Душевное волнение, выразившееся в немногих словах, и потеря духа от скорби не дали ей возможности прибавить что-нибудь более. Может статься, что ее скорбь была слишком глубока для того, чтобы в ней родилась такая же уверенность, как и в сестре; может быть, почтительное смирение заставило ее возложить всю надежду на Господа. Вид подобной любви и горя, грустное зрелище людских лишений, крайняя ничтожность в такой момент человеческих утешений, пронзительный крик наемных, притворных плакальщиц, смешанный с истинною скорбью, недосказанный упрек «о! зачем Ты не пришел прежде, чтобы вырвать жертву у ее врага, спасти Твоего друга от жала смерти, а меня от горчайшего жала подобной разлуки?» — все это сочетание бедствий глубоко тронуло благостное сердце Иисуса. Много усилий надо было употребить Ему, чтобы подавить свои чувства: трепет пробегал по всему Его телу, пока Он нашелся что сказать и только спросил: где вы положили Его? Говорят Ему: Господи, пойди и посмотри! Немые слезы текли из очей Его, когда Он следовал на место погребения, и слезы эти не остались незамеченными. Некоторые из иудеев с почтительным сочувствием смотрели на это доказательство привязанности Его к покойному; другие с сомнением и коварством спрашивали: неужели Тот, кто открыл зрение слепому, не мог спасти друга от смерти? Они не слыхали, каким образом Он, в отдаленном галилейском селении, воскресил мертвого, но знали, что в Иерусалиме открыл глаза слепорожденному, и это показалось им чудом не менее изумительным. Но Иисус знал и слышал их толки, которые вместе с прочим зрелищем, где истинная скорбь соединялась с покупными воплями и с неутомимой завистью, так сильно поразили дух Его. Хотя Ему было известно, что идет пробудить уснувшего, но тем не менее Он был в сильном волнении. Селение Вифания нынче называется Ель-Азарийег, от испорченного имени Лазаря и постоянной памяти о чуде. В средине ее показывают глубокую пещеру за Лазареву могилу. Но, посетив сам эту местность, я не верю этому: действительно Ель-Азарийег — древняя Вифания, но гробница Лазаря не могла быть в центре. Гробница, к которой шел Иисус, подобно большей части мест погребений, принадлежавших зажиточным иудеям, представляла впадину, горизонтально выдолбленную в скале, с плитой или массой камней для закладки хода. Иисус велел отодвинуть голаль, как называлась эта плита. Тогда Марфа, отчасти вследствие существовавшего между евреями убеждения, что душа уже окончательно удалилась от разложившегося тела, частью устрашенная, по своей нежной природе, возмутительным зрелищем, которое может открыть удаление камня, стала было отговаривать, потому что в этом жарком климате, при необычной быстроте разложения трупов, похороны совершаются тотчас после смерти. Один из еврейских раввинов умер в Иерусалиме в 2 часа, а погребен в 4 ч. 30 м. Между тем был уже вечер четвертого дня, как умер Лазарь, почему надо было опасаться, что в течение такого времени он мог разложиться окончательно. Иисус торжественно напомнил ей свое обещание, и камень был отодвинут от места, где лежал покойник. Иисус стал при входе; прочие теснились сзади, устремив пристально взоры на мрачную молчаливую впадину. Все онемели, когда Он, возведя взоры к Небу, возблагодарил Бога за наступающее исполнение Его молитвы, а затем, возвысив голос, тогда как обыкновенно говаривал тихо, воскликнул: Лазарь! иди вон! Слова эти раздались по всей стране непроходимого мрака, который отделяет нас от грядущего мира, и едва только Он произнес их, как из каменной могилы, подобно привидению, выступила фигура, завернутая в белый, ужасающий саван, с белым платком на голове, поддерживавшим четыре дня тому назад отвалившуюся челюсть. Фигура связана была по рукам и по ногам, но не со страшным мертвенным лицом, а с таким, в котором дышала юность. В ее жилах билась горячая кровь; жизнь, свет и любовь возвратились к Лазарю еще на тридцать долгих лет, как говорит предание [525].
