Заратустра: Смеющийся пророк - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" (прочитать книгу TXT) 📗
Его озарения необычайно свежи и новы. Он говорит: "Лучше быть гордым, чем тщеславным, потому что, если ваша гордость уязвлена... А она неминуемо будет уязвлена, поскольку вы здесь не одни — миллионы других гордецов соревнуются с вами. Но если оскорблена гордость, из нее всегда вырастает нечто лучшее. Чтобы доказать свое превосходство, чтобы вернуть гордость и достоинство, вы должны совершенствоваться".
Настоящая проблема — это тщеславный человек, который абсолютно пуст, который пытается показать свое смирение, кротость и простоту. Вы не можете оскорбить его — как вы можете оскорбить смиренника, как вы можете задеть кроткого человека? Он всегда будет одинаковым. Он никогда не станет лучше, поскольку для него не будет никакого вызова.
Обычно религии восхваляли смирение и осуждали гордость, но у Заратустры на каждом шагу есть нечто оригинальное. С ним можно соглашаться или не соглашаться, но нельзя сказать, что то, что он говорит — незначительно.
Все в мире, чем может гордиться человечество, создано гордыми; оно не создавалось так называемыми скромниками. Знаете ли вы скромного художника, скромного поэта, знаете ли вы скромного творца, скромного танцора, скромного певца? По-видимому, скромным кажется, что самой своей скромностью они оказывают человечеству великую службу. Но их смирение не много стоит.
Возможно, за скромностью они просто пытаются спрятать свою трусость, творческое бессилие. Возможно, в своей кротости они просто уходят от соревнования, состязания. Возможно, их скромность — не что иное, как бегство от жизненной борьбы. Это не позитивная ценность, это негативная ценность.
Чтобы на жизнь было интересно смотреть, нужно, чтобы игра ее была хорошо сыграна, а для этого требуются хорошие актеры.
Хорошими актерами находил я всех тщеславных, они играют и хотят, чтобы смотрели на них — весь дух их сосредоточен в этом желании.
Скромный человек скромен лишь для того, чтобы его уважали. Это очень противоречивое желание: быть скромным и быть уважаемым; быть смиренным и почитаемым.
Заратустра говорит: "Все они — хорошие актеры, и все их желание — в том, чтобы о них узнали".
У Калила Джибрана есть прекрасная история... Жил-был один очень святой пес, и единственным отличием его философии от философии всех остальных собак было то, что собаки не развиваются оттого, что все время лают понапрасну и тратят свою энергию зря.
— Почему вы лаете на луну? — И бедные псы переглядывались друг с другом: "Ну что тут скажешь?" — Почему вы лаете на всех людей в форме? — Собаки очень против формы — полицейских, почтальонов, саньясинов. Как только собака видит человека в форме, она сразу начинает подозревать неладное.
Этого святого пса все больше и больше почитали и уважали. Бедные-несчастные собаки говорили:
— Ты — великий пес, а мы — всего лишь самые обыкновенные собаки. Нам стыдно, но что мы можем поделать? Мы не можем контролировать; побрехать для нас — слишком большое искушение. Мы всячески стараемся держать себя в рамках. Нам понятна твоя идея — если мы перестанем лаять, у нас накопится столько энергии, что сама эта энергия превратится в развитие.
Святой становился все более и более великим, и собаки поклонялись ему. В конце концов, однажды в полнолуние они решили: "Хотя бы раз в году — а эта ночь полнолуния приходилась на день рождения великого святого — хотя бы в день его рождения мы должны помолчать. Конечно, не лаять целую ночь — да еще в ночь полнолуния — будет очень трудно, но мы должны сделать это, хотя бы в честь великого святого".
Они решили: "Что бы ни случилось, каждый должен забиться в темный уголок, закрыть глаза и лечь. И не смотреть всю ночь туда-сюда. Это вопрос всего-то одной ночи, а завтра мы можем налаяться всласть, но этой ночью..." Великий святой был крайне озадачен. Прошел час, луна поднялась высоко; два часа прошло, но нигде не было видно ни одной собаки. Куда они все подевались? И нигде не было слышно лая. Ощущение было очень странное.
Близилась полночь, и впервые великий святой понял, как ему до сих пор удавалось сдерживаться от искушения полаять. В конце концов, он тоже собака. Он мог удержаться, потому что ему было некогда. Вся его энергия уходила на проповеди, которые он произносил по всему городу, на то, чтобы держать собак в руках и поучать их: "Ваш лай — наше падение".
Он весь день напролет лаял на других собак! Но этой ночью внезапно в его горле возникло ужасное раздражение, непреодолимое... Прошло полночи, и он впервые обнаружил, что он — тоже собака. Надо было что-то делать; это становилось уже слишком.
Он пошел в темный уголок и залаял. Другие собаки услышали, что кто-то нарушил договор. Они тоже страдали полночи, и раз уж один нарушил соглашение, они тоже не обязаны больше соблюдать его, контракт окончен.
Весь город внезапно наполнился собачьим лаем, и святой вернулся и снова начал учить:
— Я столько раз повторял вам, но даже в день моего рождения вы не можете помолчать хотя бы одну ночь. Это падение. Именно поэтому другие животные достигли высших стадий развития, а собаки, обладающие таким огромным потенциалом, все еще отстают.
Собаки сказали:
— Прости нас. Просто кто-то нарушил соглашение, но мы не знаем кто. Мы продержались полночи... ты понимаешь, как это было трудно. Это под силу только святым вроде тебя. Мы — самые обычные шавки, совсем безнадежные. Мы готовы поклоняться тебе, мы готовы верить в тебя, мы — твои последователи, но мы не можем измениться.
Все тщеславные люди — притворщики, лицемеры, актеры. Они могут играть святых — фактически, они играют святых; все, что им необходимо — это уважение.
В тот день, когда святым перестанут поклоняться, святые исчезнут. Чем больше вы почитаете святых, тем больше людей готовы делать противоестественные веши, вещи против самих себя. Желание признания, желание уважения, желание считаться "праведнее всех" так велико, так непреодолимо.
