Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям (мир книг .txt) 📗
Врата узки и путь тесен, но они ведут к бессмертию. По жизни и действиям исповедников надо судить — справедливо или ложно их учение. Надо беречься лжепророков, которые приходят в овечьей одежде, а внутри волки хищные. Они могут быть узнаны по плодам их.
Наконец Он утверждал, что выслушавший эти слова и исполнивший их подобен человеку благоразумному, который построил дом свой на камне. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и устремились на дом тот, и он не упал, потому что основан был на камне. А кто слушает и не делает этого, тот подобен человеку безразсудному, который построил дом свой на песке. И пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.
Таково было, но в более ярких, более осязательных очертаниях содержание этой могучей проповеди. Неудивительно, что те, которые слышали ее, дивились учению Его. Удивительней же для них всего было то, что Он учил их, как власть имеющий, а не как книжники и фарисеи.
Книжники, или соферимы (от «сефер» — книга), существовали со времен Эздры: их обязанность состояла в переписке, чтении, исправлении, изложении и защите книг закона, который разделялся на закон устный (Тора себеалпи) и закон письменный (Тора себекетеб). Устный закон или предания вошли всецело в Талмуд. Читая в нем это учение книжников, нельзя не удивляться узкости, догматичности и материальности взгляда. Оно холодно по изложению, пусто по содержанию, изветшало и заключает в себе беспрестанное повторение одного и того же. В нем нет ни свежести, ни силы, ни огня; оно рабствует перед властями, противится всякой независимости; в нем чувствуется в одно время ученость и малоумие, заносчивость и низость. Оно ни на волос не отступает от известной линии комментарий и предвзятых мыслей, полно колеблющихся выводов и в истинных верованиях придерживается до безрассудства буквы закона. В этом учении вы тотчас заметите путаницу законных мелочей и целый лабиринт систем, предпочтение памяти и повторения задов перед гениальностью и оригинальностью. Оно постоянно вращается около священников и фарисеев, в храме, в синагоге, в школе, в синедрионе и ужасно хлопочет о самых ничтожнейших мелочах. Нельзя сказать, чтобы оно лишено было вовсе нравственного значения: там и сям, между кучей вздора, попадается и высокая мысль. Но оно в тысячу раз больше занято левитскими обрядами относительно мяты, анису и тмину, длиною каемок, шириною филактерий, мытьем чаш и блюд, приметами при появлении нового месяца и при начале суббот.
Само собою разумеется, что учение Иисусово было настолько отлично по своему характеру, настолько возвышеннее по своему содержанию, насколько храм голубого неба, под которым оно преподавалось, был выше душной синагоги или тесной школы. Оно преподавалось там, где представлялся случай: на горе, при озере, на дорогах, в доме фарисея, на пиршестве у мытаря: но, передаваемое в царском портике учителям израильским, оно не становилось лучше и возвышеннее, чем тогда, когда единственным слушателем был невежественный народ, которого надменность фарисейская считала проклятым. Оно не допускало исключений и передавалось равно величественно и прекрасно как одному слушателю, так и восторженной толпе. Некоторые из величайших откровений слышали не правители, не народ, а беглец из еврейской синагоги, робкий посетитель в тиши полночи или слабая женщина в полдень при колодце. Это учение относилось не к мелочным десятинам, не к обрядовым очищениям, а обнимало собой человеческую душу, человеческую будущность, человеческую жизнь: оно поучало Надежде, Любви и Вере. В нем не найдешь определений, изъяснений, схоластических систем, философских теорий или запутанных трудностями и сомнениями споров, — но быстрый проницательный взгляд в глубину человеческого сердца, — неоспоримые положения, которые не под защитой исключений и ограничений, а сами по себе обращаются прямо к совести с непреодолимой простотой, овладевая сердцем и господствуя над ним полновластно. Происходя из глубины святых побуждений, это учение электрическим пламенем проникает все существо каждого слушателя. Одним словом, авторитетом этого учения был авторитет Воплощенного Божества: оно было голосом Бога, говорящего языком человеческим. Бесконечная чистота его была проникнута нежнейшим сочувствием, строгость — невыразимой любовью.
Теперь имея возможность сличить Христово учение, учение бывшего плотника в Назарете, со всем тем, что есть на свете лучшего и величайшего в философии, красноречии и поэзии, не должны ли и мы в сердечном восторге воскликнуть, что это учение лица, имеющего власть, что Он говорит так, как не говаривал ни один человек в мире? Произносили, по Божьему милосердию, и другие учителя слова, исполненные мудрости, но кому же из них довелось переродить человечество? Чем был бы в настоящее время мир, если бы у него не было ничего лучшего, кроме сухих афоризмов и осторожных колебаний Конфуция или сомнительных принципов Платона? Сделало ли бы человечество такой громадный нравственный шаг вперед, как теперь, если бы величайший из пророков не предоставил нам свыше лучшее, чем Сакия Моуни, с ее неестественным аскетизмом, или магометанство, с его циничным освящением многоженства и деспотизма? Христианство, может быть, отступило от своего древнего великого идеала, может быть, утратило нечто из первобытной девственной чистоты, нынешняя борьба и разделение церквей в течение длинного ряда веков омрачили немного блеск нового Иерусалима, сошедшего с небес от Бога. Но за всем тем христианство не лучше ли, чем были древние Рим и Греция; не лучше ли, чем теперь, в настоящем положении, Турция и Аравия, покрытые плесенью исламизма, или Китай, пораженный атрофией буддизма? Даже, как нравственная система, — хотя христианство бесконечно выше всякой моральной системы, — оно совершенно своеобразно и при этом мы смело утверждаем, что ни одно из вероисповеданий не обладает подобной способностью привлекать к себе людские сердца. Другие религии очевидны своими недостатками и заблуждениями; относительно нашей доказано, что она целостна и совершенна. Другие системы были сложны и исключительны, наша проста и всеобща; те были временные и ограниченны известным пределом, а наша вечна и обнимает весь род человеческий. Конфуции, Сакия Моуни, Магометы никогда не могли составить себе понятие об идеале общества, не впадая в жалкие заблуждения; Христос установил действительное, вечное и славное царство, которого теория и история доказывают, что оно вовеки осталось тем, чем было заявлено сначала, — царством небес, царством Божиим.
И как изящна, как свежа простая речь Спасителя сравнительно с другими учениями, которые когда-либо доходили до слуха народа! В ней нет ничего научного, ничего искусственного; нет торжественных воззваний; нет заботливой выработки; нет исторических приемов; нет школьной мудрости. Прямой, как стрела, этот язык проникает в глубины души и духа, чтобы там начертать свои правила. Все коротко, ясно, точно, полно святости, полно обыкновенных обыденных образов. Там указаны события и предметы, с которыми сроднились жители Галилеи; оно было только пояснением великого древнего обетования нравственного закона. В нем говорится о зелени полей, о вешних цветах, о распускающихся весной деревьях, о светлом или пасмурном небе, о восходе и закате солнца, о ветре и дожде, о ночи и буре, о хмурой погоде и ведре, об источниках и реках, о звездах и светочах, о меде и соли, о трепетном ситнике и горящих плевелах, о разодранной одежде и разорванных мехах с вином, о яйцах и змеях, о жемчужинах и монетах, о сетях и рыбе. В речах Иисуса постоянно встречаются вино и пшеница, ячмень и масло, управители и садовники, работники и хозяева, цари и пастухи, путешественники и отцы семейств, придворные в роскошных одеждах и невесты в подвенечных платьях. Он знал всю жизнь и глядел на нее настолько же милостивым, насколько царственным оком. Он радовался народной радостью, не меньше, как печаловал об их заботах. Глаза Его, так часто полные слез, при виде страданий земной безнадежности на смертном одре, блистали еще ласковее, когда смотрели на игры счастливых на земле детей в зеленеющем поле или среди уличной деятельности.
