Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям (мир книг .txt) 📗
Пусть, кто хочет и смеет, видит во всем этом не дело Божественного Провидения; пусть считает себя просвещенным философом, считая христианство и христиан за мечты благородного самообольщения и восторженную галлюцинацию демониаков. Не будем никого преследовать, не будем никого обличать, не будем ни о ком судить; но скажем им, что ни одна религия на свете не внесла в жизнь совершенного равновесия между философией и народностью, между религией и нравственностью, между полным подчинением и гордостью свободы, между идеальным и реальным, между внутренним и внешним, между скромным спокойствием и геройской энергией, между мягким консерватизмом и самыми смелыми планами мировой реформации. Свидетельство Христовой истории есть свидетельство несокрушимой силы убеждения, — свидетельство, которому подобного не существует.
Но если такого влияния жизни и смерти Иисуса на мировые события и жизнь не может не заметить неверующий, то для каждого верующего в них заключается, по истине, глубокий смысл: для него они значат воскресение из мертвых. В кресте Христа Спасителя он видит не одно историческое, но гораздо большее значение. Он видит в этом изъяснение тайны рождения, победу над тайной могилы. В жизни Иисуса он находит превосходный пример; в Его смерти — беспредельное искупление. Взирая на воплощение и распятие, он уже не чувствует, что Бог далеко от него и что земля есть только незаметное пятно на беспредельной лазури, а сам он — незначительный атом, случайно попавший между тысячью миллионов живых душ несчетного поколения, но он воскликнет с верой, надеждой и любовью: и будет у них жилище Его, и Он будет их Богом, а они будут его народом [831]. Вы храм Бога Живого, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них [832].
К вечеру тьма рассеялась. Не считавшие осквернением предварить праздник умертвлением своего Мессии, сильно беспокоились, чтобы святость наступающего дня, который начинался с солнечного заката, не была нарушена оставлением тел на кресте в субботу [833]. Распятые, — страшно и выговорить, — часто жили по нескольку часов и даже по два дня в нестерпимых мучениях. Поэтому иудеи просили Пилата, чтобы раздробить им колени и снять тела. Действие это состояло в раздроблении коленей страдальцев тяжелым молотом, что однако же не прекращало их жизни. Иудеи вовсе не заботились, чтобы положить скорее конец, нанести смертельный удар. Пока существовала в страдальцах жизнь, стража не смела оставить места казни. Поэтому желание иудеев было тотчас же дозволено привести в исполнение. Воины раздробили колени у двух злодеев, но подошедши к Иисусу, нашли, что сильный крик Его был Его последним криком и что Он уже умер.
Поэтому они не раздробили Ему коленей и таким образом не заведомо соблюли символизм пасхального агнца, который был Его прообразованием и относительно которого существовало повеление, чтобы кость Его не сокрушалась [834]. Но так как были случаи, в которых люди, по-видимому, умершие, будучи сняты с креста, оживали, а воины отвечали жизнью за всякое неправильное действие, то один из них, чтобы быть уверенным в Его смерти, тупым концом копья пронзил Иисусу грудь между ребрами. Удар попал, вероятно, в сердце и «тотчас», говорит св. Иоанн, утвержда [835], что свидетельство его истинно, как свидетельство очевидца и таким образом не допуская некоторых из современных заучившихся критиков до толкования, что весь этот рассказ выдумка, — тотчас истекла кровь и вода. Вследствие ли некоторых ненормальных, патологических условий, зависевших от множества страшных страданий, истекла эта вода, или это означало, что разорвана была сердечная оболочка и те, которые смотрели на тело, заметили, как капли водянистых частей (serum) соединились с кровью, во всяком случае, это удостоверение копьем вполне достаточно, чтобы опровергнуть еретические рассуждения, что Иисус только казался умершим, и как удостоверились воины, так должен удостовериться всякий сомневающийся, что Тот, который в третий день воскрес, был в действительности распят, умер, погребен и что дух Его переселился в невидимый мир.
ГЛАВА LXII
Воскресение
Мала, слаба, безнадежна, презрением, уничижением и отчаянием убита была Христова церковь в день Его смерти. Она состояла из очень небольшого количества робких последователей, из которых отважнейший с клятвою отрекся от Господа, и наиболее любимый покинул и убежал в час печали. Уделом их была нищета, и всякого рода лишения без надежд впереди. Для них закрыта была синагога, у них отнято всякое оружие. На своем ли языке заговорят они, их выдаст тотчас смешанное наречие; заговорят ли на вообще принятом греческом, — он был в презрении у иудеев, как жалкий провинциальный говор.
Они были так слабы и так незначительны, что предсказание для них будущности даже самсой ничтожной галилейской секты показалось бы за пристрастие [836]. Каким же образом эти темные люди восторжествовали над страшным ослеплением чувственной мифологии, овладели царями и их войсками и учение их прошло из края в край всю вселенную?
Какая власть могла такое крайнее бессилие обратить в величайшую силу? На это существует один ответ: воскресение из мертвых, которое было причиной всех этих великих переворотов. Если мы сравним унизительную, по-видимому, катастрофу, которой окончилось земное дело Иисуса с Божественными прерогативами, которых Он требовал для Себя, не несмотря на страдание и стыд, но именно глядя на эти муки и унижение; то никогда не дойдем до возможности примирения причин с выводами, если не допустим настолько же верного, как и страсти Христовы, посредствующего обстоятельства, которое бы своею славою дало новый вид Его страданиям.
Солнце было на краю горизонта, и приближалась суббота, — великий день [837], особенно блестящий и торжественный праздник: одним словом, суббота и Пасха. Иудеи предпринимали все меры, чтобы предупреждать обрядовое осквернение такого священного дня и заботились, чтобы тотчас после смерти жертвы были убраны, — тела их были сняты с крестов. Но они не принимали на себя труда хоронить их, оставляя на волю друзей и родных убирать преступников в их безымянные гробницы. Тело Иисусово не осталось на кресте последним, потому что человек, которого нельзя было не уважить, добился позволения Пилата действовать в этом случае, как ему заблагорассудится.
Иосиф из Аримафеи (как назван у евангелистов или город Рама в колене Вениаминовом, или Рамафаим в колене Ефремовом, но известно, что не Рамлех в колене Дановом), человек богатый, твердого характера, безукоризненной жизни, один из почетных членов синедриона, который до настоящей минуты, по робости нрава и слабости веры, не решался открыто объявить себя сторонником Иисуса, однако же не принял участия в приговоре синедриона, — теперь в скорби и негодовании осмелился обратиться с просьбою к Пилату, хотя подобные просьбы, как видно из жизни св. мученика Порфирия, стоили нередко жизни самих просителей [838]. Поздно было заявлять верования в Иисуса, как в пророка, но Иосиф хотел по крайней мере выразить свою преданность к Нему, как к мученику и жертве ненависти и злоумышления. Отбросив в сторону тайну и осторожность, он явился к Пилату вечером в день распятия, когда на голгофском кресте тяготело уже только безжизненное тело; и просил выдать ему тело У мершего. Хотя римляне [839] оставляли распятых ими невольников на съедение псам и хищным птицам, однако же Пилат не нашел никакого затруднения уважить более человечный и почтенный обычай иудеев, который требовал погребения умерших даже и в выходящих из ряду обыкновенных случаях [840]; тем более что нарушение этого обычая, по удостоверению еврейских летописцев, вызывало всегда неприятности и возмущения. При этом последнем условии предположение о подкупе Пилата падает само собою [841]. Пилат был чрезвычайно удивлен скорой смертью Иисусовой и, пославши за сотником, спросил, прошло ли достаточно времени, чтобы отличить смерть от беспамятства или обморока: таково, по-видимому, значение 44 ст. 15 гл. Евангелия от Марка. Удостоверившись вполне, он отдал тело на попечение «почтенного советника». Не теряя ни минуты, Иосиф приобрел кусок тонкого полотна (у св. Марка — плащаницу, у св. Иоанна — пелены [842]) и снял тело с креста. Сила примера пробудила одинаковое чувство в душе честного, но робкого Никодима. Если он, — что вполне вероятно, — с Никодимом Бен Горион, упоминаемым в Талмуде, представляет одно и то же лицо, то должен быть человеком с громаднейшим состоянием и, хотя он в течение жизни Иисуса старался держать себя далеко в стороне, но в вечер Его смерти сердце его наполнилось состраданием и упреками совести и он поспешил к кресту и погребению с жертвами, которые показывали истинно царскую щедрость. Вера, которая некогда требовала защиты тьмы, осветилась лучами заходящего солнца и обратилась наконец в яркий полдень доверия. Благодаря горячей, живой скорби и состраданию этих двух благородных и богатых учеников — тот, кто умер как злодей, был погребен как Царь. Ему назначили гроб с злодеями, но Он погребен у богатого [843]. Тонкое полотно, принесенное Иосифом, было обильно умащено ста литрами мирры и алоэ, которые доставлены Никодимом. Таким образом, истерзанное тело, — божественночеловеческий дух которого отлетел в тишину субботнего покоя, в рай Божий, — перенесено было в любимую им мирную могилу.
