Жизнь Исуса Христа - Фаррар Фредерик Вильям (мир книг .txt) 📗
Прследнее обстоятельство находим мы только у одного Филона [750]. Но кроме этих трех возмущений, в евангелиях читается о каком-то сильном смятении, при котором Ирод смешал кровь галилеян с кровью принесенных ими жертв. Отзыв его от прокуратуры был последствием обвинения, принесенного на него самарянами Луцию Вителлию [751], легату Сирии, что Пилат своевольно напал, избил и казнил множество самарян, собравшихся на горе Гаризин, по приглашению обманщика, — может быть, Симона волхва, — обещавшего показать Ковчег Завета и священные сосуды храма, которые, как он говорил, скрыты там Моисеем. Действительно Пилат в этом случае действовал слишком опрометчиво и, по-видимому, без всякой нужды жестоко, а, прибывши в Рим, застал Тиверия умершим. Кай не хотел уже возвратить ему утраченного места, предполагая дурным признаком то, что Пилат возбудил неудовольствие в каждом дистрикте небольшой провинции. Собственно говоря, в Пилате отразились чувства его покровителя Сеяна, который высказывал к иудеям крайнее нерасположение. Таков был Понтий Пилат, которого предполагаемые по случаю годового праздника торжества и опасности вызвали из обычной его резиденции, Кесарии Филипповой, в столицу народа, которого он ненавидел, и в главное убежище фанатизма, который он презирал. В Иерусалиме он занимал один из двух роскошных дворцов, которые были воздвигнуты вследствие дорого стоившей народу безумной любви Ирода к постройкам. Дворец этот расположен был в верхнем городе к юго-западу от горы, где стоял храм, и подобно такому же зданию в Кесарии, перейдя в пользование от провинциального царька к римскому правителю, был назван Иродовой Преторией [752]. Он представлял роскошнейшее здание, «превосходящее всякое описание» [753], был выражением своего века и приводил в восторг и удивление Иосифа. Между двумя колоссальными флигелями из белого мрамора, называемыми в обычном духе иродианской лести императорскому дому Кесаревым и Агрипповым, — была открытая площадка, украшенная скульптурными портиками и колоннами из разноцветного мрамора, замощенная превосходной мозаикой, богатая фонтанами и красивыми водоемами. С этой площадки открывался дивный вид на Иерусалим; растущая вблизи зелень предоставляла приятное убежище стаям голубей. По наружности, это была масса высоких стен башен, блестящих крыш, перемешанных с большим вкусом; внутри его были превосходные, роскошно убранные, отделанные золотом и серебром, украшенные вазами, настолько обширные залы, что могли вместить каждая сто человек гостей [754]. Жилище, великолепное для римского всадника! Но бешеный фанатизм иерусалимского населения из превосходного дома сделал такое неприятное местопребывание для римских правителей, что и Пилат, и его предшественники пользовались этой роскошью лишь несколько недель в году и то потому, что им нельзя было не находиться в иудейской столице на празднествах, на которые стекались огромные толпы народа, во всякое время способного к взрыву беспокойного патриотизма. Вскоре все узнали, что даже роскошные дворцы могут считаться отвратительною резиденциею, если будут построены на вулкане, выбрасывающем лаву.
В этом-то царственном дворце, — куда не входил Иисус ни разу в дни свободы, — началась в трех отделах четвертая часть возмутительного суда, предшествовавшего смерти Спасителя. В ней не было слышно ни пустословия Анны, — ни заклятий Каиафы, для того чтобы исторгнуть признание, ни беззаконного решения синедриона; потому что здесь судья расположен был в пользу подсудимого и старался об Его освобождении — прилагая все силы и всю смелость, какие могли зародиться в слабой и гордой, преступной и робкой душе его, — выражая все сожаление, на которое способна была его запятнанная кровью натура. Этот последний суд был полон сострадания и сильных душевных волнений. Три раза менял он свой вид. Три раза иудеи обвиняли Иисуса и три раза оправдывали римляне. Три раза иудеи отвергали это оправдание, и три раза Пилат, несмотря на неприятные предостережения иудеев, с возрастающею энергиею, с усиливающимся душевным волнением прилагал все свои усилия, все свои способности, чтобы уговорить обвинителей и отпустить жертву на свободу.
1. Предполагая поразить Пилата численностью и высоким званием, торжественная толпа членов синедриона и священников, с самим Каиафой во главе, около семи часов утра, привлекла Иисуса из залы собрания через высокий мост, который находился в долине Тиропэон, в сопровождении всего городского населения, на позорище ангелам и людям [755]. Его вели, как будто окончательно приговоренного уже преступника, со связанными руками и с веревкой на шее, — обстоятельство, с которым, по мнению Василия Великого, связано употребление при богослужении ораря, или епитрахили.
Увидя в очень раннее время такое сборище и приготовясь к встрече какого-нибудь более важного, чем всегда, пасхального возмущения, Пилат вошел в залу суда, куда введен был Иисус, вместе (надо думать) с некоторыми из обвинителей и из наиболее заинтересованных этим делом личностей. Но знатные иерархи иудейские, устраняя себя не от участия в преступлении, а от обрядового осквернения, страшась вопреки положений устного закона войти в дом язычника, а не запятнать себя невинной кровью, не вступили в преторию, чтобы не сделать себя недостойными есть пасху этой же самой ночью. В дурном расположении духа, но с надменностью и почти вынужденным снисхождением к тому, на что смотрел, как на отвратительное суеверие людей низшей породы, Пилат вышел к ним и, ставши под палящими ранними лучами весеннего солнца, окинул взором пышное собрание знаменитого духовенства и буйную чернь необыкновенного народа, который он презирал, как римлянин и как правитель. Заметив возбужденные страсти обвинителей и невыразимо кроткое величие жертвы, он предложил короткий вопрос: в чем вы обвиняете человека сего? [756] Велико было удивление иерархов, когда они увидели, что должны приготовиться к возражениям на открытое сопротивление всем их намерениям. Они ожидали просто позволения убить, предать жертву казни, не установленной еврейским законом, но такой, которую считали наиболее ужасною и проклятою [757], а Пилат намеревался, по-видимому, производить судебный допрос. Желание священников, чтобы Иисус умер крестною смертью, имело особые поводы, внушенные ненавистью и местью. Им хотелось наложить на Его имя и память самое ужасное клеймо бесчестия, сделать римлян соучастниками в ответственности за убийство, уменьшить насколько возможно поводы к народному восстанию. Если бы Он не был злодей, отвечали они неопределенно и дерзко, мы не предали бы Его тебе [758]. Но знание Пилатом, как римлянином, законов, его римский инстинкт пра восудия, его римское презрение к фанатическим убийствам, заставили его отвергнуть неопределенное обвинение и не утверждать такого темного, беспорядочно решения еврейского трибунала. Он не захотел быть палачом, когда не был в деле судьею. Возьмите его вы, отвечал он с гордым презрением, и по закону вашему судите Его [759]. Но они принуждены были сделать унизительное признание, что будучи лишены прав присуждать к казни, они не могут наложить такого наказания, которое могло бы удовлетворить их. Согласно предвечного совета, Христу надлежало умереть не от камней и удушения, наказаний, установленных законом еврейским, а римскою казнью — распятием на кресте, которое внушало евреям невыразимый ужас [760]. С креста должен Он владычествовать, окончив многострадальную жизнь свою особою, мучительнейшею, чем смерть на костре, смертью, которая была бы самым худшим типом всех возможных смертей и самым худшим последствием проклятия, которое снято Им навсегда со всего человечества [761]. Поэтому, отложив покуда в сторону обвинение в богохульстве, которое не сообразовалось с их предположениями, они подняли бурю клевет, в которых можно было различить тройственное обвинение, что Он развращал народ, запрещал платить подати и называл себя царем. Все три обвинения были явным образом ложны; ни в одном из них не было и тени правды. Но так как обвинители не представляли никаких ни доказательств, ни свидетельств, то Пилат, в обращении и речах которого ясно выражалось отвращение и страх, внушаемые ему иудеями, обратил внимание только на последнее и начал допытываться от узника собственного признания, принимавшегося по римским законам за лучшее доказательство. Оставя нетерпеливый синедрион и бешеную толпу, Пилат удалился в залу суда. Один св. Иоанн сохранил для нас этот достопамятный допрос. Одетый не в пышные одежды, рожденный не в царском дворце, Иисус проведен был по великолепной лестнице, по полам из агата и лазури, под золочеными сводами, с резьбою из кедра, расписанного пурпуром, — которыми изукрашен был единственный дворец, оставшийся после великого царя Иудейского. Среди этой роскоши и блеска, Пилат, — заинтересованный, по своей римской натуре, благородством стоявшего перед ним узника, — спросил Его с сожалением и удивлением: Ты царь Иудейский? [762]Ты, жалкий, измученный, гонимый горькой нуждою, бледный, одинокий, покинутый друзьями, истомленный человек, в своем рубище, с связанными руками, с явным следом вражеских оскорблений на лице и на одежде, — Ты, ничем непохожий на гордого и роскошного Ирода, которого жаждущий твоей крови народ признает своим повелителем, Ты ли Царь Иудейский? Перед ним стоял Царь, — царство которого ни Пилат, ни подобные ему люди постигнуть не могут: перед ним была царственность святости, высочайшее самопожертвование… Сказать «нет» значило отступить от истины, сказать «да» — ввести допросчика в ошибку. От себя ли ты говоришь это, произнес Иисус с достоинством, или другие сказали тебе обо мне? [763] Разве Я Иудей? ответил Пилат с презрением, твой народ и первосвященники предали Тебя мне: что Ты сделал? Что сделал Он? — Совершал изумительные чудеса; делал дела милосердия; от Него исходили целительные силы; Он был примером чистоты и невинности. Но, приготовив Пилата до некоторой степени к уразумению ответа, Иисус обратился к первому его вопросу: «да, Он Царь, но не от мира сего; ни один из его служителей не будет подвизаться за Него». И так Ты Царь? [764] повторил Пилат с изумлением. Да! но Царь не в этой стране лжи и тени, а родившийся для свидетельства об истине, и всякий, кто от истины, слушает гласа Его. Истина! Что есть истина? [765] спросил Пилат с нетерпением. Как же ему, — римскому правителю, с его материалистическими взглядами, — поступить с этими туманными отвлечениями? Какое отношение имеют грезы к вопросу о жизни и смерти? Разве это не галлюцинация? Разве это не волшебная страна туманных фантазий? Отложив в сторону спор об истине, Пилат был глубоко тронут узником. Юридическая сноровка, судейский инстинкт, знакомство с человеческой природой, которые предоставляли ему возможность постигать до некоторой степени характеры людей, доказывали, что Иисус был не только совершенно невинен, но бесконечно благороднее и лучше его бешеных пустосвятов-обвинителей. Забывая, как ни на чем, по его мнению, не основанную идею о неземном царстве, он видел в узнике только невинного, одаренного высокою душою мечтателя. Поэтому, не выводя Иисуса, он вышел один к иудеям и произнес первое выразительное и полное оправдание: я никакой вины не нахожу в Нем.
