Дао Дэ Цзин. Книга пути и благодати (сборник) (перевод Померанцевой Л.Е., Хин-шун Ян) - Хин-шун Ян

Его (дао) движение бесформенно; изменения происходят [как по велению] духа. Его шествие бесследно. Оно всегда держится позади, а оказывается впереди.

Поэтому совершенный человек [123], управляя, прячет свой слух и зрение [124], отвергает внешние украшения [125], полагается на дао, отказывается от умствований, с народом вместе исходит из общего блага. Сокращает то, что бережет; сводит до минимума то, чего домогается; бежит от соблазнов и привязанностей, отбрасывает страсти и вожделения, воздерживается от размышлений. Сокращает то, что бережет, и все оказывается под наблюдением; сводит до минимума то, чего домогается, и все обретает. Тот, кто слушает и смотрит, полагаясь на уши и глаза, напрасно трудит форму, но не становится прозорливым.

Кто управляет с помощью размышлений и знаний, терзает сердце [126], но не достигает успеха. Поэтому мудрец придерживается колеи одного (Единого); не изменяет ему соответствующего, не меняет его постоянного. Отвес следует шнуру, его отклонения повинуются должному. Потому радость и гнев – это отступление от дао, печаль и скорбь – утрата блага; любовь и ненависть – неумеренность сердца; страсти и вожделения – путы человеческой природы. Человек, охваченный гневом, разбивает инь, охваченный радостью, – разбивает ян, ослабление духа делает немым, возбуждение вызывает безумие. Чем неистовее печаль и скорбь, тем ощутимее боль; чем пышнее расцветают любовь и ненависть, тем неотступнее преследуют несчастья. Поэтому высшее благо в том, чтобы сердце ни печалилось, ни наслаждалось; высший покой в том, чтобы постигать, но не меняться; высшая пустота в том, чтобы не обременять себя страстями; высшее равновесие в том, чтобы ни любить, ни ненавидеть; высшая чистота в том, чтобы не смешиваться с вещами. Способный к этим пяти постиг божественную мудрость [127], обрел свое внутреннее.

Если с помощью внутреннего управлять внешним – сотни дел будут устроены. Что обретается внутренним, то воспринимается и внешним. Внутреннее обретает, и пять внутренних органов [128] успокаиваются, мысли приходят в равновесие, мускулы напрягаются, уши обретают чуткость, глаза – зоркость [129]. И тогда широко простирается, не суетясь. // Сильный и крепкий, а не ломается. Ничего не превосходит и ни в чем не отстает. Малое место его не теснит, большое для него не слишком просторно. Его душа не тревожится, его дух не волнуется. Недвижим и чист, как осенняя вода, и безмолвно тих. Он сова Поднебесной. Великое дао, ровное и покойное, не оставляет его надолго. Раз оно недалеко, то когда понадобится, хоть и ушло, но возвращается. На воздействие откликается, побуждаемый, приходит в движение. Совершенство вещей неисчерпаемо, превращения не имеют ни формы, ни образа (то есть неуловимы). Он поворачивается за ними, следует им как эхо, как тень. Восходит ли вверх, нисходит ли вниз – не утрачивает своей опоры. Шагая в опасность, ступая по обрыву, помнит о сокровенной основе [130]. Благо того, кто умеет это сохранить, не имеет изъяна.

Изменяется вслед за беспорядочно кишащей тьмой вещей, прислушивается к Поднебесной и мчится, будто подгоняемый попутным ветром. Это и называется высшим благом, а высшее благо и есть наслаждение.

В древности люди обитали в скалистых пещерах, но были тверды духом. Могущество современных людей обеспечено десятью тысячами колесниц, а дни их полны печали и скорби. Отсюда ясно, что мудрость не в управлении людьми, а в обретении дао, наслаждение не в богатстве и знатности, а в обретении гармонии. Ставить себя высоко, а Поднебесную низко – это приближение к дао. То, что называется наслаждением, неужели непременно заключено в том, чтобы жить в башнях Цзинтай и Чжанхуа, гулять по озеру Облачные Сны, у башни Песчаные Холмы [131], наслаждаться девятью мелодиями, шестью тонами [132], вкушать ароматные яства, скакать по ровной дороге, ловить рыбу, охотиться на фазанов?! То, что я называю наслаждением, – это обладание тем, чем обладаешь. Обладающие тем, чем обладают, расточительность не почитают за наслаждение, умеренность не считают причиной скорби. Вместе с инь закрываются, вместе с ян открываются [133]. Так Цзы Ся [134] ожесточил сердце борьбой и отощал, а обрел дао – и растолстел. Мудрец не служит телом вещам, не нарушает гармонии страстями. Поэтому в радости не ликует, в печали не скорбит. Тьма превращений, сотни изменений вольно текут, ни на чем не задерживаясь. Я один, освобожденный, покидаю вещи и вместе с дао выхожу. Поэтому, если обрел себя, то и под высоким деревом [135], и внутри пустой пещеры найдешь покой. // Если же не обрел себя, то будь хоть вся Поднебесная твоим домом, а тьма народа слугами и прислужницами, все будет недостаточно. Способный достичь наслаждения без наслаждения всегда наслаждается; а всегда наслаждающийся достиг предела наслаждения. Расставили гонги и барабаны, разложили флейты и цитры, разместили хоругви и подушки, развесили флаги и украшения из слоновой кости. Ухо наслаждается дворцовыми песнями, роскошной музыкой северных варваров. Красавицы выстроились рядами. Расставили вино, пустили по кругу чары. Ночь сменяет день. Разряжают самострелы в высоко летящих птиц, гонят собаками быстрого зайца. Это они считают наслаждением. Все пылает пламенем, источает жар. Встревожены, как будто влекомы к чему-то. Распрягли колесницы, разнуздали коней, убрали вино, остановили музыку – и сердце опустошено, как будто что-то утратило; опечалено, как будто что-то потеряло. Отчего? Оттого что не с помощью внутреннего услаждают внешнее, а с помощью внешнего услаждают внутреннее. Музыка звучит – радуются; мелодия прервалась – печалятся. Печаль и радость движутся по кругу, рождая друг друга. Разум взволнован и ни на мгновение не обретает равновесия. Доискиваются причин, почему не могут обрести его (наслаждения) плоть, а дни идут на то, чтобы губить жизнь. Это есть утрата того, чем обладаешь. Потому, когда внутреннее не приобретается внутри, а черпается извне для собственного украшения, оно не просачивается в кожу и плоть, не проникает в кости и мозг, не остается в сердце и мыслях, не сгущается в пяти органах. Вошедшее извне не имеет хозяина внутри, потому и не задерживается. Исходящее изнутри, если не найдет отклика вовне, не распространится.

Поэтому, слушая добрую речь, хорошие планы, и глупый возрадуется; когда расхваливают совершенную добродетель, высокие поступки, то и неблагородный позавидует. Рассуждающих много, а применяющих (планы на деле) – мало; завидующих множество, а поступающих так – единицы. В чем причина этого? В том, что не могут вернуть общую природу. Домогаются учения, не дав внутреннему проникнуть в сердцевину, потому учение не входит в уши и не остается в сердце. Разве это не то же, что песня глухого? Поет, подражая людям, не для собственного удовольствия. Звук возникает в устах, выходит из них и рассеивается.

Итак, сердце – господин пяти внутренних органов. Оно управляет четырьмя конечностями, разгоняет кровь и эфир [136], устремляется к границам истины и лжи, входит и выходит из врат сотен дел. Потому, если не дошло до сердца, а хочешь распоряжаться эфиром Поднебесной, то это все равно, что, не имея ушей, браться за настройку барабанов и гонгов; не имея глаз, //хотеть любоваться расписным узором, – никогда не справишься с этой задачей. «Душа Поднебесной не подвластна деяниям. Воздействующий на нее разрушает ее, завладевающий ею теряет ее» [137]. Сюй Ю, презирая Поднебесную, не пожелал сменить Яо [138] на престоле, а оказал влияние на Поднебесную. В чем причина этого? Следование Поднебесной и есть воздействие на Поднебесную. Все, что необходимо Поднебесной, заложено не в ком-то другом, а во мне, не в других людях, а в моем теле. Овладей собственным телом – и тьма вещей обретет порядок. Откажись внутренне от искусственных рассуждений – и страсти и вожделения, любовь и ненависть останутся вовне. Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству.