»Две жизни» (ч. I, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (полная версия книги txt) 📗

— Ну хорошо, отложим. Я похлопочу, как сумею, о комнате для капитана. Хочется, чтобы к семи часам он нашел её уютной. Кстати, его зовут сэр Джемс Ретедли. Но я понятия не имею, как надо обращаться к важному лорду в быту, — посетовал князь.

— Лучше всего, если мы будем стараться не слишком стеснять себя всякими условностями. Продолжайте звать его «капитаном». Ведь зовём же мы вас просто «князь», а ведь и у вас есть имя и отчество, — улыбаясь, ответил И.

— Вот отлично-то! Так я поеду. Обед в половине восьмого, — сказал князь и, кивнув нам, вышел из комнаты.

Оставшись вдвоём, мы молчали. Вдруг взгляд мой упал на лежавшее на столе письмо. Я подумал, что И. будет приятнее читать его наедине; казалось мне, что письмо от Анны, и цветы, вероятно, тоже от неё.

Я тихо вышел из комнаты, прошёл к себе, но побоялся снова впасть в неприятное иллюзорное состояние и предпочёл побыть в саду.

Сад оказался запущенной частью старого парка и отделялся высокими стенами от соседей, за стенами тоже виднелись старые, тенистые деревья.

Я присел на скамью и радостно отдыхал в этом уединённом месте. Пёстрые картины недавнего прошлого одна за другой вставали в моей памяти, чрезмерно перегруженной и утомлённой всем пережитым. Я положительно не мог остановиться ни на одном человеке или факте, чтобы тотчас же они не связывались в целую вереницу чувств и мыслей, сбиваясь в конце концов в кашу.

Яркий образ Флорентийца один доминировал над всем: как-то отступила, точно в тень отошла, фигура брата. Я подумал, что он теперь переживает "медовый месяц". Но что, собственно, подразумевают люди, когда так восхищаются им? — думалось мне. Какое-то новое, неведомое мне раньше чувство стыда вдруг ворвалось в мои мысли.

Потом, ни с чем не связанно, я стал думать о Лизе и капитане, о Жанне и князе. И в их отношениях почудилась мне греховность, они не были, казалось мне, столь чистыми, чтобы их единила только красота…

— Где ты, Лёвушка? — услышал я особенно радостный голос И. Я вышел ему навстречу и увидел в его руках письмо, сейчас же узнав крупный и властный почерк. То было письмо, лежавшее на столе подле роз.

— Я получил известие, что Ананда будет здесь послезавтра вечером. Какая радость! — обняв меня за плечи, произнёс И. — Но ты как будто всё ещё не оправился? Или ты не рад Ананде?

— Уже по одному тому я рад Ананде, что счастьем встречи с вами, Лоллион, обязан ему. Если бы он не спас вас, что бы я теперь делал? В каком трюме жизни и кто искал бы меня? — ответил я, в первый раз до конца осознав, как много, бесконечно много сделал для меня И.

И. ласково улыбнулся, снова искорки юмора засветились в его глазах, и он спросил:

— А разве в том, что сказал тебе сейчас Ананда, — что нет связей иных, чем причины и следствия нашей собственной жизни и деятельности, — ты не видишь смысла и нашей связи? Быть может, я, как и все, только отдаю тебе свой прежний долг?

Я потёр себе лоб.

— Постойте, мой дорогой. Ведь не хотите же вы сказать, что в моей галлюцинации была хоть капля действительности? Как мог говорить со мной Ананда, находясь от меня за тысячи вёрст?

— Точно так же, как разговаривал с тобою Флорентиец, будучи очень далеко. Ты волнуешься, чуть не плачешь и ищешь сверхъестественные тому объяснения. А я уже говорил тебе, что жизнь твоя принесёт тебе не боль безумия, а огромное счастье знания, если ты захочешь трудиться и воспитать в себе полное самообладание.

Ты забыл мои слова или слушал меня невнимательно. Я ведь объяснял тебе, что в каждом имеются творческие силы сверхсознания: в одних людях они дремлют; в других — пробуждаются. И оживают в каждом по-разному, в зависимости от его чистоты и культуры — от юродивого до мудреца.

— Ох, Лоллион, до мудреца мне так далеко, что вряд ли и дойти. И юродивым быть, пожалуй, мало чести и радости, — горестно сказал я, прижимаясь к моему другу и как бы ища у него защиты.

— Дитя ты ещё, Лёвушка, — засмеялся И. — Дитя, дитя удивительное, а с другой стороны, являешь собою очень большую силу. Как-то справишься ты со своей жизнью, которую только ты один и можешь создать? Как-то поднимешь на плечи всё то, что сейчас требует от тебя ответов и труда. И никто, кроме тебя самого, не может исполнить твоих, только тебе одному присущих, индивидуальных задач, — тихо и серьёзно говорил И.

— Но ведь вы меня не оставите! Вы поможете мне жить и учиться до тех пор, пока не приедет Флорентиец? О Лоллион, не оставляйте меня; я знаю, какой я для вас груз, какая обуза, но я не в силах буду пережить сейчас ещё одну разлуку, — едва сдерживая слезы, вцепился я в него.

— Мой дорогой мальчик, мой брат, я буду с тобою очень долго. И наша с тобой дружба мне радостна, и вовсе она не груз и не обуза. Ты только уверься в том, что слух и зрение могут внезапно обостриться у каждого, от всяких, тебе ещё пока непонятных, причин. Будь спокоен. Сейчас ты так счастлив, никакие обязательства не давят на тебя, — всматривайся же свободно в жизнь и оберегай каждого от неприятностей, сколько можешь. Пойдём посмотрим, какие комнаты приготовил наш хозяин Ананде.

Страх мой прошёл, мы поднялись по ступенькам довольно высокого крыльца и точно попали в восточный город.

Прихожая была застлана пушистым персидским ковром; вдоль стен тянулись низкие, обтянутые шёлком диваны с подушками; узкие стрельчатые окна были прикрыты ставнями из разноцветного стекла. Роскошная тяжёлая занавесь отделяла прихожую от комнат. И. раздвинул портьеру, и мы вошли в комнату.

— Боже, — вырвалось у меня. — Да тут принцу жить, и жить не месяцы, а годы.

— Так оно и есть. Ананда — принц, а жить ему здесь не меньше года, — так тихо проговорил эти слова И., что я еле уловил их.

Целая гамма фиолетовых тонов расточена была в комнате, царственно роскошной и, вместе с тем, простой. Это был кабинет-библиотека; но стиля её я не понял, да и сейчас затрудняюсь определить. Точно на ковре-самолёте чья-то воля перенесла это жилище откуда-то из средневековья и расставила в доме князя. Я никогда не видел таких кресел, массивных, высоких, из какого-то светло-зеленоватого с чёрными разводами дерева, крытых лиловым шёлком.

— Где только могла отыскать Анна эти вещи? — невольно вырвалось у меня.

— Они стояли на складах её отца очень много лет. Теперь нашли себе применение, — ответил мне И. — Но пойдём дальше.

Мы вошли в следующую комнату, и… от удивления я сел на табурет, стоявший у двери. Я ожидал всего, но только не того, что увидел.

Простая походная полотняная кровать без подушек, покрытая мягкой звериной шкурой. Небольшой белый стол, два-три деревянных стула и платяной, самый простой шкаф.

— Теперь ты видишь истинные потребности принца; здесь будет его святая святых, куда вряд ли войдут многие.

Я молча указал И. на стол, где стояла такая же хрустальная ваза, как у него, и в ней… один из наших букетов фиалок. Он кивнул мне головой, и мы вышли из комнат Ананды, задёрнув занавесь и закрыв дверь.

Всё потеряло для меня ощущение реальности. Я шёл, как в тумане, и опомнился только в наших комнатах, где И. напомнил мне об обязанностях дружбы и гостеприимства по отношению к капитану, который должен был жить здесь, рядом со мной.

— Надо постараться облегчить ему жизнь в эти дни. Ему немало придётся перестрадать. Твоя нежная любовь может помочь больше, чем все заботы других, — сказал И. — Думай о нём. Зови всей силой мысли Флорентийца, и ты всегда найдёшь нужное слово для капитана.

Я твердо решил собрать своё внимание и посвятить себя целиком капитану в эти короткие дни нашей совместной жизни. А потому, как только услышал голос князя и возню в соседней комнате, — побежал туда и принялся помогать.

Князь печалился, что не мог найти так быстро ничего хорошего. В комнату тем временем вносили красивую мебель пальмового дерева, старинную, оригинальную. И. тоже вышел сюда и уверил князя, что обстановка очень хороша и капитан будет более чем доволен.

Князю ещё предстояло заехать в магазин к Жанне, куда надо было и нам. Втроём мы стали убирать комнату, быстро придали ей жилой и уютный вид, переоделись и помчались в магазин.