»Две жизни» (ч. I, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (полная версия книги txt) 📗
Мы простились с князем и вернулись к пассажирам, ждавшим нас с нетерпением.
Времени прошло достаточно. Одним из первых, нетерпеливо постукивая пальцами о перила, ждал нас мальчик-грек. Ухватившись за руку И., мальчик сыпал горохом слова, из которых я понял только, что ему самому хорошо, помог доктор, но вот мать его и дед чувствуют себя очень плохо.
Мы нашли отца сильно ослабевшим, дочь в необычайном волнении находилась возле его постели.
Из первых же слов, выдавленных сквозь рыданья, мы поняли, что страх смерти овладел ею. Но И. остался невозмутимым и доброжелательным.
— Неужели трудно понять, — говорил он ей, — что ваше волнение мешает отцу? Он не болен, он устал от героических усилий помочь вам. И чем же вы платите ему сейчас? Слезами и стонами? Возьмите себя в руки; вы все трое сейчас здоровы физически. Болен ваш дух, пребывающий в печали и унынии. Оставьте отца в покое. Пусть он спит, а вы погуляйте с сыном по палубе, подумайте сосредоточенно о том, что случилось в вашей жизни, и поблагодарите судьбу за счастливую развязку того, что казалось вам гордиевым узлом.
Необычайное изумление выразилось на лице гречанки. Казалось, И. читал в её душе, как в открытой книге. Она краснела и бледнела, взгляд её был прикован к И., она стояла как изваяние.
Не произнеся больше ни слова, И. дал выпить капель старику, повернул его лицом к стенке и вышел, поманив меня за собой. На пороге я оглянулся, — гречанка так и осталась на месте.
Мы обошли ещё несколько кают, зашли к Жанне, где было благополучно, и вернулись к себе.
Здесь И. велел мне вынуть из саквояжа Флорентийца круглую кожаную коробочку с бинтами. Прихватив какую-то мазь и жидкость, мы спустились к туркам. Молодой, казалось, сильно страдал.
— Неблагоразумно, Ибрагим. Зачем скрывать боль? Ведь вы рискуете остаться хромым, поскольку у вас, видимо, перелом кости. Это безумие так бояться огорчить отца.
Осмотрев ногу с огромным кровоподтёком, И. наложил гипсовую повязку, приказав Ибрагиму не двигаться. Мне же велел позвать его отца, предупредив его, что сын лежит со сломанной ногой, но уже вправленной и забинтованной.
Я с трудом нашёл старого турка. Биллиардных комнат оказалось несколько, и он играл во втором классе, весело смеясь и побивая всех соперников.
Он только что выиграл партию у доктора, считавшегося чемпионом Англии, и торжеству его не было предела. Глаза его сияли, вся фигура светилась детским удовольствием. Казалось, весь мир для него сосредоточился в биллиардной.
Он увидел меня, и всё его веселье моментально улетучилось.
— Что-нибудь случилось? — тревожно спросил он.
— Ничего особенного, — сказал я, стараясь придать себе беззаботный вид. — И. послал меня за вами, поскольку мы сейчас не сможем быть около вашего сына…
Мне не пришлось договорить фразу до конца. Он бросил кий и стремглав выбежал из комнаты.
Я едва успел крикнуть сопровождавшему меня верзиле:
«Задержи». Чувство тоски сжало моё сердце: я опять не сумел выполнить возложенную на меня задачу.
Отправляя меня, И. напомнил, как безумно любит турок сына. А посему мне следовало его подготовить. Я очень хорошо всё понял; но получилось, что на деле я оказался бессилен пролить мир в сердце человека.
Я помчался вниз, но как ни спешил, настиг обоих, когда верзила, услышавший моё «задержи», широко расставил ноги и руки и загородил своим громадным телом дорогу.
Турок, похожий на разъярённого быка, готовился броситься на верзилу. Он был страшен. Бледное лицо, выкатившиеся глаза, трясущиеся губы и сжатые кулаки так преобразили его, что я едва не превратился в "Лёвушку-лови ворон". Я уже было совсем растерялся, но вдруг, точно какая-то сила толкнула меня, я проскочил мимо турка и взлетел ступенькой выше. И в ту же секунду тяжёлый как молот кулак упал на мою голову, тогда как нацелен был прямо в солнечное сплетение верзилы. Удар был сильным, но его всё же ослабила чья-то рука, помешавшая турку. Я пошатнулся, однако устоял на ногах и тотчас узнал в своём спасителе капитана.
Он уже готовился вызвать команду, чтобы связать турка, но сильные руки И. удержали его, и на непонятном мне языке он тихо, но внятно и повелительно произнёс всего лишь два слова.
Точно сражённый молнией, турок опустил голову. Он смертельно побледнел, и две огромные слезы скатились по щекам.
Повернувшись к капитану, И. со свойственной ему обаятельной вежливостью принёс глубокие извинения за поведение своего друга. Он объяснил, что пароксизм этот был вызван беспокойством за больного сына: отец, потеряв голову, вообразил, что сын его умер и его не допускают к трупу.
— Я могу понять, что необузданный темперамент может совершенно вывести из равновесия не закалённого воспитанием человека. Но дойти до драки с младенцем — это граница, у которой здорового мужчину следует считать преступником, — отчеканил побледневший капитан спокойным звенящим голосом.
Тут пришлось объяснить, что турок и не думал бить меня. И я изложил, как было дело, признав себя полностью виновным в неумении подготовить отца, чем и был вызван этот грубый инцидент.
— Это, мой юный друг, не инцидентом называется, а немного иначе, — ответил мне капитан, нежно коснувшись прекрасной рукой моей бедной головы. — Я прошу вас, Лёвушка, пройти к больному и побыть с ним, пока мы разберём случившееся в моём кабинете.
— Умоляю вас, капитан, — прошептал я, схватив его руку, — не придавайте этому значения. Я ведь очень ясно объяснил, что причиной всему только я сам. Сейчас мы начнём привлекать внимание публики. Ведь вы выпили со мной "на брудершафт", а сейчас говорите мне «вы». Неужели ваша любовь ко мне была похожа на те цветы, что вянут от грубого прикосновения.
Должно быть, я производил жалостливое впечатление; капитан чуть улыбнулся, велел верзиле проводить меня в каюту к туркам и оставаться там, пока не возвратится И.
Казалось, капитан задержал и ослабил удар; тем не менее, шёл я с трудом, привалившись к верзиле, и едва смог опуститься в кресло. Всё плыло перед глазами, мне было тошно, и я сознавал, что едва удерживаюсь от стонов.
Не знаю наверняка, долго ли я так просидел. Мне чудилось, что снова разыгралась буря, что меня швыряет в разные стороны, что я вижу чудесное лицо склонившегося надо мной дивного друга Флорентийца…
Я проснулся, ощущая себя сильным и здоровым, и первое, что я увидел, было печальное и бледное лицо старшего турка, сидевшего подле меня.
— Что-нибудь случилось? — спросил я, совершенно забыв все предшествовавшие обстоятельства.
— Слава Аллаху! — воскликнул он. — Наконец-то вы очнулись, и я больше не чувствую себя убийцей.
— Как убийцей? Что вы говорите? Почему я здесь? — вопрошал я. — Где И.? Что же всё-таки случилось? — И я сделал попытку привстать.
— Ради Аллаха, лежите спокойно и не разговаривайте, — сказал мне турок. — От моего несчастного удара у вас поднялся жар, появились бред, рвота, и вас перенесли сюда. Здесь же лежит и сын мой, у него началась гангрена. Три дня И. не отходил от вас обоих. Пару часов назад он объявил, что вы оба вне опасности, и оставил меня караулить вас. Не пытайтесь встать. Вы привязаны ремнями к койке, чтобы не двигаться. И. приказал, если вы проснётесь в его отсутствие, ослабить ремни, но не позволять вам двигаться. Левушка, простите ли вы когда-нибудь моё ужасное поведение? Не в первый раз дохожу я до полной потери контроля над самим собой. И всякий раз причиной моего бешенства является любовь. Когда капитан хотел посадить меня в карцер за драку на пароходе и я пытался ему объяснить, что любовь к сыну свела меня с ума, он иронически спросил: "Кому нужна такая любовь, которая порождает ревность, скандалы и тяготы вместо радости и облегчения?" Я всё понимаю. Понимаю сейчас и ужас того, что сын, мною обожаемый, боится меня, скрывает даже боль свою, — значит, не видит во мне друга…
— Напрасно, отец, ты так думаешь, — раздался внезапно голос с соседней койки. — Я по глупости скрывал от всех свою рану, думая, что и так пройдёт. Зная хорошо, что ты выше всех достоинств в человеке ценишь полное самообладание, я хотел уберечь тебя от лишнего разочарования во мне; потому что я хорошо знаю, как сводит тебя с ума любая тревога за любимых. Именно моя преданная дружба заставила скрывать от тебя рану. Я много раз уже убеждался, что мои неумелые попытки подойти к тебе ближе раздражают тебя, отец. Только одна мать умеет говорить с тобой во все моменты жизни…
