Где живут счастливые? - Сухинина Наталия Евгеньевна (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗
Время лечит.Единственное, что я предложила Анне - взять отпуск и уехать, как уезжала онакогда-то, измученная страстью к студенту, на морской берег. Уехать и переждать.Не хочет никого видеть? И не надо. В Оптиной Пустыне, в монастыре под Калугой,живёт мой добрый знакомый, послушник. Написала ему записку с просьбойподдержать Анну, ей очень несладко сейчас. И уехала моя Анна в Оптину сзапиской и налегке — ненадолго. Мыла на кухне посуду, чистила картошку, запослушание и жила.
И опять раскидало нас пожизни — как раскидывало не раз.
Вдруг как гром средиясного неба Танин звонок:
- Вы ничего не знаете?Что устроила нам наша милая мама? Она уходит в монастырь, представляете?!Уходит в монастырь! Вадим сказал, что это позор для нашей семьи. Его тёща -монашенка, она о нас подумала? Или мы для неё — ничто?
Тая говорила торопливо,зло, сбиваясь, повторяя дно и то же. И, в конце концов, швырнула в сердцахтрубку» даже не попрощавшись.
Долго смотрела я намолчащий аппарат, не веря услышанному. Анна идёт в монастырь... Уж не желаниели досадить молодым за нелюбовь к ней продиктовало этот шаг? Ведь насколько язнала Анну, верующей она не была. Крестик носила по традиции, Танечку крестила,потому что, вроде, так положено, на Пасху куличи святила, потому что всесвятят, а вот чтобы верить истинно — этого не было. И вдруг в монастырь...
Что удивило меня в еёглазах при встрече? Покой? Пожалуй, покой. Не усталость, не разочарование.Сколько мы не виделись, долго? Всю жизнь.
- Там, в Оптиной, всёпо-другому. Там не предъявляют к жизни никаких счётов. Молодые ребята приезжают- работают без денег, во славу Божию. И я работала. Никто не спросил зачем яздесь. Я пришла в себя, успокоилась. Много говорила со старым священником,монахом. Он мне сказал: «Ты гордая. Ты хочешь жизнь под себя подтасовать». Онмного всякого про меня сказал, и откуда только всё знает... Хорошо мне тамбыло, каждый день будто короста с души счищалась, по чуть- чуть, понемножку.Вот я и подумала, может это и мой путь, может я моим детям именно здесь большевсего и помогу. Может, моя любовь к Танечке теперь вот такой жертвы требует:уйти молиться? Ведь в нашем роду никто никогда ни за кого не молился. Может,мне первой и начинать? Вот и решила - пойду в послушницы, поживу в монастыре,пригляжусь. А там, как Бог даст...
Что сказать ей на это?Чужая душа — потёмки. Но думается мне - я ошиблась, когда посчитала это позой,желанием насолить близким. Анна, пережив боль, перестрадав, передумав много ивсякого, стала другой Анной. Главное, ей удалось увидеть своё место в сложной,запутанной жизни, в мельтешении проблем, как надуманных, так и важных.Монастырь место особое, место, уготованное сильным. Сильная ли Анна? Сильная.Уметь отказаться от дорогих, выпестованных идеалов, переоценить себя,фактически начать жить заново - разве это с руки слабым? Не говорю ей ничего оТанином звонке, о том, какую панику внесла она своим решением в размеренную,благополучную жизнь её дочери и зятя. Сколько скорбей её ждёт, сколько обид идаже унижений. Но разве есть дело труднее, чем менять жизнь, начинать с нуля? Япожимаю плечами на неоднократное Аннино «как думаешь?». И говорю банальнуюфразу:
Решай сама.
Но она не успокаивается.
Нет, скажи! Когда у моихТани и Вадима будут дети, они не осудят бабушку, которая, вместо того, чтобыстирать пелёнки и варить кашу, возьмёт на себя иной труд - молиться за них, какдумаешь? Не осудят?
Я уже не пожимаюплечами. Говорю уверенно, потому что знаю:
Не осудят.
ЗЛАЯ СТАРУХА С ГОЛУБЫМРИДИКЮЛЕМ
Была она маленькая,юркая, с мелким, сморщенным личиком, глубоко посаженными глазами, которыеугольками жгли окружающий мир. Быстро, походкой торопящегося, очень деловогочеловека, входила она в церковные врата, важно крестилась на купола и семенилак входной двери. У двери делала ещё три низких поклона, входила под храмовыесводы. И — начиналась работа локтями. Локти были острые, сама она шустрая,потому и просаливалась быстро сквозь толпу. Вперёд, к солее, по центру. На неёшикали, но всё больше новенькие прихожане, а старые молчали, хмурились. Несвязывались. Бесполезно. А она вставала по центру, по-хозяйски оглядываласьсправа-слева, мол, всё ли в порядке на моём посту, доставала длинные, почти дополу чётки. Это при благоприятном стечении обстоятельств. Но беда тому, кто ужеуспел занять её место. Старуха бесцеремонно вставала впереди, почти впритык кнесчастному и начинала часто делать поклоны, отодвигая от себя человека своимикостлявыми бедрами. Расчистив пространство, она принималась мелко креститься,принимая вид смиренный и кроткий. Но если отодвинутый бунтовал и возмущался,она с кротким видом временила, поворачивалась к человеку, и произносила кипящимголосом всегда одну и ту же фразу:
- Что уставился(уставилась)? Человека не видел? Пришёл в церковь, а вести себя не научился.
Дальше что-нибудь провнешний вид:
-Платок-то белыйнацепила, а толку... Или — сначала краску с губ сотри, потом разговаривай. Или- бороду отпустил и думаешь можно в церкви безобразничать?
Но один раз... Я хорошозапомнила тот один раз. У солеи стоял мальчик лет десяти. Аккурат на местестарухи. Стоял хорошо, тихо, никого не трогал. Старуха запаздывала. И вотпоявилась. Пробив локтями коридор среди молящихся, она, наконец, была почти уцели. А тут мальчик! На её законном месте! Стерпеть такое она не могла и с ходумальчика толкнула. Но мальчик оказался не промах. Он повернул к обидчиценедовольное лицо, что-то буркнул. Старуха толкнула сильнее. Мальчик дляверности вцепился в узорчатую решётку перед солеёй. Старуха, накрутив на рукучётки, чтобы не мешали, стала трясти его как грушу. Он же стоял намертво. Спинапрямая, ногами упёрся в пол, пальцами вцепился в решётку. Старуха сначалатрясла мальчика, потом стала разжимать ему ладони. Без толку. Платок слетел сеё головы, седые волосы, собранные в жиденький пучок, растрепались. Всесмотрели за поединком и переживали за мальчика: держись, не подкачай. Но тутподоспел дежурный. Он стал что-то говорить на ухо ребёнку, кивал на старуху,скорее всего, уговаривал не связываться... Мальчик повернул к обидчицерешительное красное лицо и сказал тихо, отчётливо:
- Дура. Старая дура.
И ушёл.
Отвоевав так непростосвой законный квадратный метр» старуха надела платок, заправила под негорастрепавшиеся волосы. Всё клокотало в ней. Я стояла невдалеке, наблюдала этусцену вместо того, чтобы молиться, грешная. Но нельзя было отвести глаз. Спинастарухи выдавала гнев, её желание мстить, мстить... Но она, чувствуя, что нанеё смотрят десятки глаз, зачастила с поклонами, всем своим видом говорила: выпришли сюда развлекаться, а мне некогда, я Богу молюсь.
Позже я узнала, чтозовут старуху Зинаида Трофимовна. Жила она недалеко от храма, имела свой дом издвух комнат с продуваемой ветрами верандой. Была одинока. Никто не знал, когдаона впервые пришла в эту церковь. Вроде всегда тут и была, церковь открыли, аЗинаида Трофимовна уже там. Пускала постояльцев. Храм был монастырский,паломники ехали сюда охотно. Брала недорого. Но душу мотала, будь здоров. Оченьлюбила поучать. И паломник, позарившийся на дешевизну постоя, вынужден былпосле вечернего чая долго выслушивать бабизинины тирады насчёт человеческихнесовершенств.
Говорят, имела сына. Ногде он, никто не знал. Ходили слухи, что сначала сидел, а после к ней невернулся.
Имелась у старухи одначудинка, благодаря которой и была она заметной среди прочих прихожан. Онастранным образом рядилась. Например, на Пасху, когда священники по церковномууставу, облачались в красное, она тоже полыхала как костёр. Красным было всё. Иплащ, и косынка, и даже туфли. И даже - чулки. Она стояла впереди всех какфакел и тоненько и очень громко выкрикивала слова Пасхального приветствия -Воистину воскресе! А на Троицу как и положено, была она в зелёном. Зелёнаяюбка, кофта тоже зелёная, но темнее юбки, носочки зелёные, платок. Невольнозадумаешься, это сколько в её сундуках хранилось всякого добра, чтобы к каждомупразднику, по-серьёзному, в тон, одной только обуви ворох. На неё все смотреликак на диво. А туристы, те частенько фотографировали. Ей, по всему было видно,фотографироваться нравилось. Она, конечно, не позировала, но когда видела, чтонаводится на неё объектив, слегка приосанивалась, пристёгивала к себе кротко-смиренноевыражение лица, то самое, с которым застывала в храме, когда отвоевывала«законный» квадрат.
