Отголоски иного мира - Янси Филип (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
В 2002 году Верховный суд США снял запрет на «виртуальное детское порно», при котором демонстрируются не реальные дети, а образы, сгенерированные компьютером. Основание: дети при такой процедуре не страдают. Однако законодатели упустили из виду вред, наносимый потребителям этой продукции, иными словами, тем, кого она развращает. В сексе участвуют не только наши тела, но, в отличие от некоторых других телесных функций (испражнения, чихания, кашля), в нем участвуют и души, а потому он сопряжен с особым риском.
Я посочувствовал бы редукционистскому подходу к сексу, если бы увидел, что редукционисты осознают эти сложности, что сексуальная революция пропагандирует уважение между полами, создает атмосферу любви для детей, избавляет от боли личного одиночества и способствует интимности. Но ничего такого я не вижу. Наоборот.
У Клайва Льюиса есть короткая притча о сексе:
«Предположим, мы приехали в какую–то страну, где театр можно заполнить зрителями, собравшимися ради довольно странного зрелища: на сцене стоит блюдо, прикрытое салфеткой, затем ее медленно поднимают, постепенно открывая взгляду то, что на блюде; и перед тем как погаснут театральные огни, каждый зритель увидит, что там лежит баранья отбивная или кусок ветчины. Не придет ли вам в голову, что у жителей этой страны что–то неладное с аппетитом? Ну а если кто–то, выросший в другом мире, увидел бы стриптиз, не подумал бы он, что с нашими половыми инстинктами что–то не в порядке?» [26]
Почему в больших городах секс играет гораздо большую роль, чем, скажем, в деревнях Амазонии? Реклама модной одежды, вывески, афиши, плакаты на транспорте — везде мы видим неприкрытую экплуатацию сексуальности. В джунглях ей явно не придают такого значения. Французский социолог Жак Эллюль усматривает в нынешней озабоченности сексом показатель разрушения интимности, подлинной близости.
Оторвав половой акт от отношений, мы способны лишь совершенствовать «технику»: отсюда изобилие исследований и учебников по сексологии, а также фильмов со сценами секса, которые не удовлетворяют тоски по чему–то большему.
В жизни жителей Запада практически нет трансцендентного измерения. В церковь они не ходят и верят, что наука объяснила большинство тайн мироздания. Однако секс содержит загадку, которую принципы материализма и редукционизма не решают. Удовлетворение сексуального аппетита лишь разжигает его, и никакой объем знаний не уменьшает магии секса: даже нудист воспламеняется страстью, когда жена предстает перед ним в умопомрачительном нижнем белье.
Когда общество разуверяется в своих богах или в Боге, место высших сил тут же занимают малые божества. Духовные устремления, не находящие ни отклика, ни выхода, обретают извращенные формы. «Каждый мужчина, который стучится в дверь борделя, ищет Бога», — сказал Честертон.
В современной Европе и США секс мифологизировался, стал почти священной нуминозной силой. Мы отбираем самых сексапильных людей и отводим им статус богов и богинь, обсуждая все детали их личной жизни, следя за параметрами их тел, окружая их папарацци, наделяя деньгами и статусом. Секс перестал быть принадлежностью отношений, освященных таинством брака: он сам стал сакральным.
Как раз сегодня я включил программу новостей и наткнулся на репортаж о карнавале в Рио–де–Жанейро. Женщины в откровенных бикини, праздничные толпы в карнавальных костюмах на улицах. «И вся эта эротика еще как–то связана с религиозным праздником», — комментатор лукаво улыбнулся. Однако единственной трансцендентной силой было грубое влечение к безымянным и безликим телам. Секс как акт богослужения…
Само слово «секс» происходит от латинского глагола «secare» («отделять», «отрезать», «рассекать»). Сексуальные импульсы зовут нас соединиться, преодолеть разъединение. Фрейд диагностировал болезненное стремление к единству с родителем, а Юнг — стремление к единству с противоположным полом. Христианство говорит о более глубоком стремлении: к единству с создавшим нас Богом. Секс предвосхищает это единство, соединяя души и тела двоих в недостижимую иными способами полноту.
К сожалению, очень немногие люди ищут ответ на вопрос о смысле человеческой сексуальности в Церкви: она снискала прочную репутацию заклятого врага секса. В принципе понятно, почему Церковь чаще ассоциируется с подавлением, а не прославлением сексуальности: у человека нет страсти более сильной и менее всего поддающейся контролю. Шекспир писал:
Слова поэта подтверждаются как нельзя лучше: судя по социологическим опросам, 70% христиан–евангеликов занимаются добрачным сексом. В огне секса сгорают и совесть, и брачные обеты, и ответственность перед семьей, и благочестие, и все, что угодно.
Как именно Церковь снискала себе репутацию врага секса, история долгая, — отчасти понятная, отчасти постыдная. Как я уже сказал, сексуальные ограничения и табу существуют во всех обществах, и в западной цивилизации их выпало устанавливать христианству. Разрушая наследие языческой культуры Греции и Рима, где существовали даже храмовые проститутки, раннехристианской Церкви пришлось проделать большую работу.
Блаженный Августин, обратившись из язычества и терзаясь муками совести, увязал передачу греха с половым актом и объявил греховным всякий секс, не направленный на деторождение. Он даже сожалел, что Бог вообще создал секс.
Его современник, блаженный Иероним Стридонский, пошел еще дальше. Подобно другим подвижникам, исповедовавшим суровый аскетизм, он переживал яркие эротические галлюцинации («я часто видел себя окруженным группами танцовщиц»). Чтобы преодолеть сексуальные искушения, он постился до изнеможения: «Мое лицо побледнело от поста, но хотя члены мои были холодны как лед, ум воспламенялся желанием, а огонь похоти полыхал передо мной, даже когда моя плоть была почти омертвелой».
В качестве сублимации блаженный Иероним занялся ивритом.
Лингвистические штудии привели его к созданию перевода Библии на латинский язык. Этот перевод, называемый «Вульгатой», получил широчайшее распространение, укоренившись в Церкви на целое тысячелетие. Однако и во время литературной работы отношение Иеронима к сексу не изменилось. Духовную ценность женщин он расписывал по следующей шкале: девственницы — 100, вдовы — 60, замужние женщины — 30. В иерархии, разработанной подвижником, брак находился непосредственно над блудом. «Я хвалю брак, хвалю брачные узы, но лишь потому, что в них рождаются девственницы», — говорил он, внушая родителям поистине драконовские правила воспитания дочерей. Для мужей у него тоже нашлось «доброе слово»: «Всякий, кто слишком страстно любит свою жену, сам прелюбодей».
В последующие века Церковь запрещала заниматься сексом по четвергам (день ареста Иисуса Христа), пятницам (день распятия), субботам (в честь Девы Марии) и воскресеньям (в память ушедших святых), не говоря уже о сорокадневных постах перед Пасхой и Рождеством, да еще и об Апостольском посте, который может длиться от восьми дней до шести недель. Плюс к этому — однодневные посты и посты по средам и пятницам в течение всего года. Одним словом, список внушительный: в XVIII веке английский писатель Джеймс Босуэлл подсчитал, что для секса у супругов оставалось лишь сорок четыре дня в году. Другое дело, что человеческая природа брала свое, и, как правило, люди не обращали на эти запреты особого внимания, а после Мартина Лютера и вовсе о них позабыли.
Один Римский Папа поручил живописцу Даниэле да Вольтерра задрапировать обнаженные фигуры персонажей Страшного Суда, изображенные в Сикстинской капелле (после чего ни в чем не повинного художника прозвали «Исподнишник»). Ранее другой Папа постановил, что все священники должны соблюдать целибат. Несмотря на требование безбрачия, на протяжении большей части истории Церкви в ней не наблюдалось недостатка ни в священниках, ни в монахинях, желавших дать обет целомудрия. Когда же католики запретили женщинам петь в церкви, для хоров стали набирать кастратов: они жертвовали своей сексуальной жизнью ради того, чтобы в соборах звучали высокие октавы. (Один из таких скопцов пел в Сикстинской капелле еще в начале XX века.)
