«Сказание» инока Парфения в литературном контексте XIX века - Бузько Елена Александровна (бесплатные полные книги TXT) 📗
Различие взглядов на христианские святыни у автора «Сказания» (как и у древнего паломника) и путешественника «нового» времени сказалось главным образом в том, что у Парфения описание святых мест всегда соотносилось с текстом Священного Писания, с церковным преданием или же с апокрифической легендой. Современники Парфения в своем повествовании о Иерусалиме опираются на предание с большой избирательностью и осторожностью. Как правило, они не скрывают своего предубеждения против всего, что способствует широкому распространению легенды или порождает ее. Так, Дашков в очерке «Русские поклонники в Иерусалиме…», по-видимому, не приемлет не только апокрифическую легенду, но и критически относится к церковному преданию. Он как бы отбрасывает все то, «о чем так много спорили и продолжают спорить, изъясняя различно сказания древних», и потому в своем сочинении избегает подробного рассказа о главных достопримечательностях Иерусалима: «Не стану описывать того, что было много раз описано учеными и внимательными путешественниками» [55]. В этом основное и принципиальное отличие паломников XIX в. от древнерусских авторов, которые часто не только писали об одних и тех же предметах, но и с точностью повторяли один другого. Кроме того, сочинения об Афоне и Палестине, написанные Дашковым, Вяземским, Муравьевым, Норовым, отличаются лирическими отступлениями, широким использованием исторических, литературных источников, привлечением «чужого» слова.
Дашков, принадлежащий к писателям-паломникам «нового» времени, представляет для нас интерес как литератор, который на основе паломнической поездки создал яркий образец светского повествования. В основе путевых записок Дашкова лежат впечатления от реального путешествия: в 1820 г. он совершил поездку по Греции и Палестине [56].
Дипломат, советник русского посольства в Константино-поле, основатель и активный член «Арзамаского общества безвестных людей», Дашков еще в своей ранней критической статье («Нечто о журналах», 1812) разделял просветительские взгляды. Известно, что Дашков тяготел к античной культуре, владел древними языками, знал Гомера и Платона. Путешествуя по Греции, он пытается найти в монастырях греческие и латинские манускрипты, утраченные антологии эпиграмм Агафия, Филиппа Фессалоникского и Мелеагра, а также грузинскую Библию и материалы о «сношениях Константинопольской церкви с нашею».
Д. В. Дашков побывал на Святой горе почти за двадцать лет до Парфения, когда Афоном владела Турция, многие монастыри и скиты были в запустении, а в лесах полуострова находили укрытие как отшельники, так и преступники. От проницательного взгляда писателя и государственного деятеля, каким был Дашков, не скрылись ни «мнимая терпимость» турецкого правительства, ни «насильственное овладение» греками монастырем св. Пантелеймона, ни «неутомимое прилежание» и бедственное положение русских иноков Ильинского скита, ни недостатки управления в «самоуставных» монастырях, ни небрежение монахов к ценнейшим книгам и рукописям. Сведения, почерпнутые из очерка «Афонская гора», невозможно встретить в тексте Парфения: во время своего путешествия Дашков осматривал главным образом монастырские библиотеки, в которых надеялся отыскать «достойные внимания рукописи». Плачевное состояние ценных книг, «наваленных грудами», вид «покрытых пылью полусгнивших рукописей» [57] сильно опечалили Дашкова. В описаниях видов Афона, монастырских традиций и обычаев Дашков достаточно точен, но очень избирателен и краток. Понимая то, что почти каждая обитель на Святой горе имеет свой чудотворный образ и свои легенды, автор очерка приводит некоторые из них, но не сосредотачивает внимания на чудесах, явленных много веков назад.
В обоих заголовках сочинений Дашкова – «Русские поклонники в Иерусалиме», «Афонская гора» – отсутствовало имя автора, что для первой трети XIX в. являлось нормой. В традиционном паломническом сочинении жанр всегда обозначался в заглавии: «Житие и хождение Даниила, Русской земли игумена», «Путешествие московских купцов Трифона Коробейникова и Юрия Грекова», «Странствование Василия Григоровича-Барского по Святым местам Востока» и др. С XVIII в., со времени широкого распространения в России традиции западноевропейских путешествий, заголовок приобретает совершенно особую смысловую нагрузку: он задает определенную «литературную позу» [58]. (Ср.: «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии» Стерна, «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, «Письма русского путешественника» Карамзина). В случае с Дашковым заглавия настраивали читателя на сюжетное повествование, указание же на жанровую форму было вынесено в подзаголовок: «Отрывок из путешествия…». Между тем читательские ожидания разрушаются: перед нами стилистически разноплановые, фрагментарные путевые заметки, формально подчиненные хронологической последовательности.
Дашков смотрит на святые места сквозь призму светского литератора. Упоминания Шатобриана, Василия Барского, иеромонаха Мелетия, Кира Бронникова, цитаты из поэм Гомера, Мильтона, Тассо, сонетов Петрарки у Дашкова целенаправленны, в них заметно намерение автора развить читательский вкус. Критерий эстетического вкуса для Дашкова определяет значимость памятников христианства. Показательна и его характеристика, данная литературным трудам Шатобриана, которые, по словам Дашкова, «останутся навсегда в памяти у каждого, кто умеет ценить изящное».
«Литературность» как черта писателей «нового» времени отличает паломнические заметки Дашкова, рассчитанные, безусловно, на круг «посвященных». Для него изначально существует не какая-то реалия, а литературное упоминание о ней [59], т. е. «жизнь просматривается сквозь призму литературы, а литература – сквозь призму быта» [60]. Подобное же происходит и с библейскими образами: большинство из них возникают в памяти Дашкова как преломленные литературным источником. Так, силоамский ключ [61] у подножия Сиона воскрешает в его памяти строки «Потерянного Рая» Мильтона, а грек-паломник – сонет Петрарки.
Сравнивая сочинения Дашкова со «Сказанием» Пар фения, следует подчеркнуть: отличительная черта повествования последнего – совершенное отсутствие влияния светской литературы, как существующей отдельно от церкви, вне ее Писания и предания.
Совсем иным, иноческим, взглядом смотрел на Афонской гору автор «Сказания». С особой любовью он собирал предания Афона, сохраняющиеся среди «скитников и пустынножителей». Отношение Парфения к преданию наиболее ярко раскрывается именно в его повествовании об Афонской горе. Это не только достаточно распространенные и известные в церковном мире события, факты, но также «малые» чудеса и пророчества. Весь исчерпывающий рассказ Парфения об Афонской горе вполне можно назвать запечатленным преданием.
Этот рассказ совсем несхож с впечатлениями Дашкова. Так, смешение костей умерших иноков вызывает у Дашкова скорее недоумение, чем трепет: «…здесь бренные остатки людей, рожденных в разных странах, с различными свойствами, желаниями, чувствами; все они дышали для счастья, гонялись за мечтами, были игрою страстей, наконец, утомленные жизнию, искали покоя в уединении и, увы! Многие ли нашли его?» [62]. Что же касается многочисленных афонских обрядов и служб, то Дашков вовсе избегает рассказа о них, отсылая читателя к сочинению «многоречивого» Василия Барского. Автор очерков смотрит на святые места не только как паломник. В его восприятии литературная и эстетическая память явно доминируют над религиозными переживаниями. Каждый фрагмент очерков позволяет угадать в их авторе последователя карамзинской эстетики, эрудита и литератора. Именно поэтому Дашкову так интересен молодой монах, который оказывается «страстным почитателем Шиллера и Гете», читает наизусть «Ленору» Бюргера и «радуется, что она прекрасно переведена по-русски» [63].
