Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века - Коллектив авторов (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗
Вскоре пришел надзиратель и приказал всем собираться с вещами для отправки в Калугу, так как пришло запрещение о проведении расстрела на месте из‑за нежелательного влияния его на местное население. Всех посадили в вагон, в Тихоновой Пустыни он должен был быть перецеплен к поезду, шедшему из Москвы в Калугу. Волею Божией поезд из Москвы пришел вовремя, а поезд, шедший с вагоном заключенных, опоздал. Конвой, не имея распоряжений, прицепил вагон к поезду, шедшему на Москву, и там заключенных препроводили в Таганскую тюрьму. Пока шло выяснение обстоятельств, была объявлена амнистия, и все остались живы. Шестеро же соузников стали духовными детьми отца Георгия.
По прибытии в Москву отец Георгий перенес операцию и, находясь на излечении в хирургическом отделении тюремной больницы, 30 сентября 1919 года подал прошение в Политический Красный Крест с просьбой принять его дело для защиты в кассационном отделе. По амнистии ВЦИК от 5 ноября 1919 года расстрел был заменен пятью годами заключения, которое иеромонах Георгий отбывал в Бутырской и Таганской тюрьмах.
Камеры Таганской тюрьмы были переполнены, более всего уголовниками, но много было и политических, в том числе — духовенства. Одновременно с отцом Георгием здесь находились митрополит Казанский Кирилл (Смирнов) и настоятель Московского Данилова монастыря епископ Феодор (Поздеевский). Оба архиерея заметили иеромонаха Георгия среди прочих узников, и это имело большое значение для его дальнейшей жизни. Митрополит Кирилл благословил отца Георгия на старчество, архиепископ Феодор в 1922 году принял в Данилов монастырь, взяв из тюрьмы на поруки.
Был в Таганской тюрьме еще один человек, с которым иеромонах Георгий близко познакомился, — М. А. Жижиленко, тюремный врач–терапевт, вскоре назначенный главным врачом тюрьмы (принявший тайный постриг с именем Максим, он в 1928 году был хиротонисан во епископа Серпуховского). Михаил Александрович научил отца Георгия простейшим медицинским навыкам: перевязкам, промываниям, компрессам, и старец был поставлен на должность тюремного санитара, благодаря чему мог встречаться со многими людьми, имел доступ даже в камеры смертников. Некоторые из таганских узников стали его духовными детьми.
Старец не щадил себя, облегчая телесные и душевные недуги страждущих, омывая их раны, исповедуя и причащая желающих. Он не гнушался никакой грязной работой. Один соузник вспоминал: «Небольшая чистая камера в Таганской тюрьме. Посреди нее стоит иеромонах, исполняющий должность санитара. Вереница больных проходит через комнату. Большинство страдает экземой, язвами на ногах… Отец Георгий… как милосердный самарянин, обмывает гнойные раны. Каждого старается утешить бодрым словом, шуткой–прибауткой». «Не тужи, золотце мое, все будем свободны… Веруй всегда в милость Божию», — часто говорил он заключенным.
К отцу Георгию шли за советом, за утешением в предсмертной тоске. Если кто из приговоренных хотел исповедаться и причаститься у него, то делалось все возможное, чтобы старец мог дать церковное напутствие. Были случаи, когда сами тюремщики приводили смертника в перевязочную комнату к батюшке. На собственном опыте переживший близость смерти, он умел говорить с таким человеком о Божией правде и о Божием милосердии. Умел «устроить подкуп любви», как сказал один из возрожденных отцом Георгием к жизни, уже готовый было на самоубийство, но после разговора со старцем отложивший это намерение (а через два дня освобожденный).
Сохранился рассказ отца Георгия о его пребывании в Таганской тюрьме. Беседа эта состоялась летом 1923 года на хуторе Московского Зачатьевского Алексеевского монастыря в деревне Барвиха Звенигородского уезда.
«Рассказывал батюшка стоя, причем лицо его преобразилось, оно все сияло:«Вот где я желал бы провести всю свою жизнь. Там так много скорбящих, болящих, заброшенных жизнью людей… Сначала я сидел в отдельной камере, которую открывали только при выносе»параши», — ее выносили двое молодых людей, всегда веселых, радостных, сияющих, как ангелы. Мне приходилось наблюдать их при свиданиях с матерями, которые приносили им скопленный свой хлеб; они же отдавали им свой, уверяя, что их здесь хорошо кормят. Такая умилительная картина!»
Вспоминал батюшка и другие эпизоды из своей тюремной жизни:«Мимо камеры проходили арестанты, которые всегда меня ругали и всячески поносили… Одного из них я подозвал к себе. — «Чего тебе?» — «Голубчик, возьми у меня табачок, ведь я не курю, а тебе он нужен. Только прошу тебя не ругаться матерными словами». Парень смутился, взял табак и ушел. Другой раз пришел, видимо, его приятель, который был весь исцарапан, чесался, и я видел, как по нему ползали вши. Тогда я ему сказал:«Сними‑ка рубашку, я промою тебе ранки и смажу вазелином». Для этого я разорвал свою чистую рубашку и перевязал его. Наградив его табаком, отпустил с той же просьбой — не ругаться. Вскоре мне разрешили ходить по камерам и оказывать помощь всем нуждающимся арестантам. Бинты, йод, вазелиновое масло и другое приносили мне при передачах… Вот откуда я бы никогда не хотел уходить, вот бы где с радостью и жизнь свою скончал, вот где я нужен! Тут‑то, на воле, каждый может получить утешение — кто в храм сходить, кто причаститься, а ведь там — не так. Там одни скорби, одни скорби…»
Батюшка в тюрьме заболел, заразившись тифом, и находился месяц в больнице. Рядом с ним лежал какой‑то человек, уже бредил, ужасно ругал советскую власть. Батюшка и говорит ему:«Голубчик, поисповедуйся у меня, ведь ты плох, вдруг умрешь? Что же ты так останешься?» — «А–а–а… на что ты мне нужен? Не хочу я». — «Ну, скажи хоть имя свое, и я за тебя помолюсь». — «Нужен ты мне! Они, такие–сякие, отняли у меня все!» — «Кто они? Кто тебе все это дал, они что ли? Господь тебе дал, Он и взял. Кого же ты ругаешь?.. Смирись, смирись, прошу тебя, поисповедуйся мне». — А сам начал молиться:«Господи, сохрани его жизнь! Что же он идет к Тебе с таким озлоблением, с таким злом…«Потом больной постепенно успокоился и наконец промолвил:«Ну, слушай, батюшка». И начал свою исповедь.«Я его выслушал, — рассказывал дальше отец Георгий, — разрешил, и он уснул, а утром встал здоровым. С той поры это самый близкий мой духовный сын. Он вышел из тюрьмы, живет, работает, и все как следует. Вообще‑то все они хорошие люди, но они загрубели и отошли от Бога».
В 1922 году по ходатайству архиепископа Феодора (Поздеевского) иеромонах Георгий был освобожден и тогда же стал насельником Московского Данилова монастыря. В детстве он не раз бывал в Данилове; рассказывал, как однажды горько плакал здесь без всякой видимой причины; вспоминал и о том, как прыгал по ступенькам одного из даниловских храмов, не ведая, что когда‑то будет старцем и братским духовником древней обители.
Архиепископ Феодор с любовью принял отца Георгия в монастырь, хотя батюшка не принадлежал к числу ученой братии, которая собиралась вокруг настоятеля. Поселив батюшку вначале в братском корпусе, что напротив Троицкого собора, владыка Феодор вскоре предоставил ему келию в нижнем этаже древнего храма в честь Святых Отцов Семи Вселенских Соборов, справа от входа в Покровскую церковь. Напротив келии находился небольшой домовый храм святых праведных Захарии и Елизаветы. В этой крошечной церкви отец Георгий, возведенный в сан архимандрита, в будние дни принимал приходящих на исповедь и на совет. В благодатной тишине храма умягчались сердца людей, и всякая душа располагалась довериться мудрому старцу. В праздники архимандрит Георгий исповедовал в Троицком соборе в левом приделе, за ракой с мощами святого благоверного князя Даниила, к тому времени уже перенесенной из храма Святых Отцов.
Имея очищенное от страстей сердце и духовный разум, отец Георгий ясно и трезво воспринимал современную жизнь, проникал в душу каждого человека, и это давало ему возможность безошибочно руководить своей многочисленной паствой. Праведность жизни, глубокое смирение и необыкновенный дар любви притягивали к себе тех, кто искал духовной опоры. К старцу приходили отягощенные грехом, страстями, душевной смятенностью — и уходили облегченные, просветленные, нашедшие выход из жизненного тупика и — главное — обретшие веру в милосердие Божие.
