Дневники св. Николая Японского. Том Ι - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич (книги бесплатно без .TXT) 📗
19 февраля 1880. Вторник.
Восшествие на престол и двадцатипятилетие царствования Государя
В девять часов вместе с о. Евгением, соседом, и о. Николаем, архимандритом Рижским, в лаврской карете поехали в Исаакиевский Собор.
Дорогой видели множество флагов и приготовления к иллюминации. В Соборе встретили приятели–гимназисты 5–й гимназии — Соколов, Нефедьев, Храповицкий — все в Соборе как дома: Соколов вызвался держать митру у меня, Нефедьев был книгодержцем у викария Варлаама, Храповицкий посошником у главного Преосвященного — викария Гермогена. Владыка Исидор и все члены Святейшего Синода поехали на молебен в Зимний дворец, и литургию в Исаакиевском Соборе совершали оба викария и все наличные архимандриты — всего четырнадцать митр — и протоиереи Исакиевского Собора. — Я стоял первым архимандритом, и Храповицкий со своим деликатным и едва слышным «тише, о. Николай», когда я спешил пройти в алтарь, — чтобы благословить начало литургии, показал, что он знает подробности Исаакиевского ритуала так, что может учить новичков. — Мрачно в Исаакии, жалость смотреть на незримые плафоны, расписанные гениальными художниками и пропадающие даром; печально было мыслить пред самым началом Богослужения, что кто–то на молебне в Почтамте, во время самого молебна вел себя неприлично (за что, впрочем, тут же был арестован); грустно было знать, что первейшие иерархи не могли быть на служении в первейшем Российском Соборе только из–за того, чтобы быть там, где предполагалась опасность «хозяину России», при все том тепло и свободно молились как–то (быть может и потому, что скромные викарии не стесняли своим присутствием). Певчие — два хора — митрополичий и исаакиевский пели неподражаемо, особенно «Тебе поем» и «Достойно» — оба хора вместе не солее, при управлении Львовского; такой силы и полноты в исполнении — в свете нет нигде, конечно, и только в Исаакии и при таком пении можно постигнуть всю грандиозность Православного Богослужения! Между прочим, тронула меня молитва посошника Храповицкого, первого посошника видел молящегося усердно. Проповедь говорил Янышев. Голосовые средства — первые в России: при всем том — когда он обращался в противоположную сторону — слов нельзя было разобрать, несмотря на то. что я стоял на солее и внимательно слушал. Невольно приходит мысль о непрактичности больших соборов. Ныне, по словам протодиакона Оболенского, было не менее шестнадцати тысяч в Соборе (а могут быть двадцать две тысячи); из них половина не могла слышать проповеди. Конечно, не слышно было всего богослужения, кроме пения певчих. Проповедь — односторонняя, как и вся журналистика, и вся гомилетика, и вся неоткровенная речь нынче. Люди говорят вполовину не то, что думают. Пункты в памяти: «Долг» — буду иметь проповедь печатную; способ произношения: десять лет тому назад я слышал и видел Янышева на кафедре, и меня до слез тронуло — теперь мне иногда было смешно; у нас в Японии тоже жестикулируют при проповеди — и, кажется, гораздо естественнее. Голоса такого (для такого Собора) еще нет в Японии: себя самого я никак не осмелюсь поставить на Исаакиевской кафедре вместо Янышева, но Янышева ни в каком случае я не пожелал бы на японской кафедре — первый Яков Дмитриевич Тихай убил бы своим сарказмом. Нет; неестественно, искусственно (не к делу) рьяное тыканье руками в землю — когда речь не о земле, хлопанье по воздуху — когда воздух ни в чем не причастен. Чтобы заинтересовать публику (согласен) Иван Леонтьевич Янышев — хорош (все же особенность, невиданность, кипение на кафедре): но истинная, живая, от сердца и души, естественная проповедь все еще ждет для себя выразителей в России. Явись неистовый проповедник католичества (вроде Савойяра, или Сайяра, леший их разберет, — я слушал и видел его в бытность в Академии), Илья Леонтьевич Янышев мог бы быть противовесом ему: «Мол, и в нас — тоже», сказал бы православный, мало смыслящий в Православии по духу. Да простит мне Бог — тысячекратные комбинации нашей достоуважаемой матери. Церкви Русской, совсем не могут идти в параллель с прямым положением Церкви Японской: но мне казалось во все время слушания проповеди, что мы с Павлом Ниццума сказали бы совершенно иную проповедь, более полезную слушателям, чем проповедь мною слышанная. К молебну собрались человека двадцать четыре столичного духовенства — все камилавки; приятно было видеть такое торжественное служение (голос протодиакона Оболенского в состязании с Янышевым; но и жалость видеть его в действительном служении, тогда как ему следовало бы быть на пенсии). Певчие двумя хорами пропели «Тебе Бога хвалим» так, что инославным в «Те Deum», [33] конечно, никогда не приходится слышать такого великолепия «вокального изящества». — Хотел было дать на конфекты митродержцу Соколову, но он не взял. После всего приехали в Лаврской карете домой с о. Евгением и рижским о. Николаем. Проехали Дворцовою площадью — карет и разных экипажей было множество; народ тоже был, но, видимо, разошелся после утренней серенады. О. Евгений зазвал к себе пить чай и угощал икрой двух видов, сдобными булками и мадерой в серебряном бокале, поднесенным ему в Херсоне. Пожить любит и прихвастнуть непрочь. «Из евреев», — как говорил о. Исайя. Господь с ним! Спасибо за доброту! Превосходный лаврский обед Степан испортил, смешав заливное, пирожное, соленый огурец все вместе. — Пообедав, отправился к Федору Николаевичу, — окольным путем, чтобы видеть торжество города. Флаги и приготовление к иллюминации — в одном месте и проба ее, хотя было днем. — На Царицыном Лугу — масса серьезного народа, — по панели и у пяти театров — «Развлечение…», «военных представлений», «Семенова», «Берга» и «Малафеев» — за ними еще сколько других театров — не видно. Публика брела в разные стороны. У Федора Николаевича заболтался до девяти часов. — При возвращении видел иллюминацию, а прежде того — иллюминованный дом графа Адлерберга, видный из Инженерного замка. — Замок свечами — по четыре на каждое окно — иллюминован был очень эффектно; на Невском горели вензеля «А» и «М». Но грязь и слякоть. Взял извозчика у Аничкина моста, чтобы не опоздать к десяти часам в Лавру, так как идти при медленно двигающейся массе народа было бы очень нескоро.
20 февраля 1880. Среда
Утром серьезный разговор с Дмитрием Дмитриевичем — о неисполнительности, отчасти вследствие вчерашнего совета о. Федора. Он заплакал. Мне очень стало жаль, видно, что человек способный на все, но вследствие непривычки придавать серьезное значение тому или другому попадается впросак, вопреки собственной натуре, созданной для дела верного и прямого. Дал обещание, что вперед подобные разговоры не будут иметь случаев повториться — Еще до прихода Дмитрия Дмитриевича, гуляя на новом кладбище, сделал визит о. Иосифу, который оказался еще спящим в девятом часу. — После отправился к Путятину, где и пробыл целый день. Там ужасная тревога по поводу неудачного сватовства чрез Ольгу Евфимовну молодого графа на Марию Васильчикову, вследствие настояний Евфимия Васильевича. Последний в отчаянии — два дня почти ничего не ел; все семейство в смущении. Графиня Ольга Евфимовна в постели. — Здесь же услышал о бывшем сегодня покушении на Лорис–Меликова; подробности не забудутся. Вернулся к десяти часам, так как Владыка Исидор сделал выговор за позднее возвращение из города.
21 февраля 1880. Четверг
В восемь часов, согласно вчерашнему обещанию, был Дмитрий Дмитриевич с переписанными письмами Митрополита Филарета к графу Путятину, попросил его отнести их к Федору Николаевичу. Отправился к Путятину, тоже согласно вчерашнему слову, хотя очень не хотелось, — был дождь. Ольга Евфимовна все еще в постели. — С княгиней Орбелиани, разговорившись, узнал, что она именно и была в плену у Шамиля, о чем я читал с таким интересом еще бывши семинаристом; рассказы ее о сыне, бывшем в плену грудным младенцем и ныне лихом гусаре, в высшей степени интересны. И княгиня сама показалась мне истинно примерною, идеальною матерью. — Граф сегодня совсем спокоен. — Был потом у Федора Николаевича, куда при мне же зашел и Дмитрий Дмитриевич. Мы ушли с Федором Николаевичем — он на лекцию в Морскую, я домой, а Дмитрий Дмитриевич остался, чтобы дождаться
