Преподобный Амвросий (СИ) - Протоиерей Четвериков Сергий (книги читать бесплатно без регистрации txt) 📗
Так она осталась в монастыре вполне спокойная и, несмотря на то, что не имела решительно никаких средств к жизни, по молитвам старца, никогда не видала нужды.
Вот старец ходит по скиту, опираясь на свою палку; много мужчин подходят к нему. Несколько сзади идет келейник. Один иеромонах подводит к батюшке двух молодых людей. Они очень хорошо одеты и имеют очень воспитанный вид. Но старший совершенно равнодушен относительно веры в Бога; а другой почему-то очень осуждал его, когда о нем рассказывали; а теперь очень недоволен, что несколько дней подряд старец не мог их принять. Он усиленно следит за старцем и старается отгадать, что это за человек. Иеромонах просит благословить их. Батюшка скоро, не глядя, благословляет и идет дальше. Несколько крестьян из дальней губернии поджидают его. «Мы к тебе с поклоном, ― говорят они. ― Прослышали, что у тебя ножки болят; вот тебе мягкие сапожки сделали, ― носи их на здоровье». Старец берет их сапоги и говорит с каждым. А второй из молодых людей все это видит. И вдруг ему представилась трудовая жизнь старца, и все чужие бремена, которые он подъемлет, и вера, с которою на него смотрят все эти люди, и любовь крестьян, принесших ему сапожки; и сомнения, лежавшие камнем у него на сердце, исчезли. Он опять близ батюшки и робко говорит: «Батюшка! Благословите меня!» Старец обертывается, весело смотрит на него и начинает с ним говорить о его учебных занятиях и о жизни. Он всю дорогу думает о батюшке; и на следующее лето опять приезжает к нему, уже по влечению сердца.
Подходит к о. Амвросию измученный человек, потерявший все устои и не отыскавший цели жизни. Он искал ее в обширном труде, в беседе Толстого ― и отовсюду бежал. Он говорит батюшке, что пришел его посмотреть. ― «Что ж, смотрите!» ― отвечает старец. Он встает затем со своей кроватки, выпрямляется во весь рост и вглядывается в человека своим ясным взором. От этого взора какое-то тепло, нечто похожее на примирение, льется в наболевшую душу. Неверующий поселяется близ батюшки и всякий день ведет с ним долгую беседу. Проходит много времени. В одно утро он говорит батюшке: «Я уверовал».
Как неотразимо было влияние личности старца Амвросия, видно еще из очень интересного рассказа одного москвича, В. В. Ящерова: «Мое знакомство с о. Амвросием, ― пишет он, ― произошло при довольно своеобразных обстоятельствах. В 1882 году, во время своего отпуска из Южной Болгарии, я, живя в Москве, встретился и познакомился с одной женщиной, родственницей очень близкого мне семейства. Эта женщина и была причиною моего знакомства и сближения с праведным старцем; ибо он был ее постоянным духовным отцом в течение нескольких лет. Надо заметить, что это была замечательно религиозная особа; в посты, например, она ежедневно посещала все церковные службы, являясь в церковь ранее всех и уходя последней. Мне, человеку тогда с другим совсем направлением, все это казалось не чем иным, как ханжеством и даже недугом душевным. Но вскоре мне пришлось переменить свой образ мыслей.
Между прочим, моя знакомая до такой степени увлекалась послушанием еще тогда мне неизвестному какому-то оптинскому старцу, что была готова исполнить всякое его малейшее требование и желание. В один октябрьский день эта особа показала мне полученную ею чрез какую-то монахиню записку от о. Амвросия, писанную карандашом, в которой ей приказывалось немедленно бросить все и приехать к нему в Оптину. Что особенно ее беспокоило, ― это приписка ― взять с собою пенсионную книжку. „Видно, батюшка надолго вызывает меня“, ― говорила она с грустью. Напрасно я убеждал ее не верить никаким „старцам“ или „юродивым“ и оставаться дома. На следующее утро я получил от нее по городской почте записку, что, не смея ослушаться батюшки, она уезжает в Оптину; а через восемь дней ко мне пришло от нее уведомление, что о. Амвросий приказывает ей остаться в Оптиной на весь Рождественский пост; а пока отсылает ее в женский монастырь в Белев.
Это письмо меня сильно раздражило, чтобы не сказать более. Считая поведение моей знакомой плодом окончательного душевного расстройства и обвиняя в этом исключительно старца Амвросия, я взял два больших листа почтовой бумаги и написал ему длиннейшее письмо, в котором в самых вежливых и почтительных выражениях высказал много резкостей, приправляя каждую текстами Св. Писания и протолковывая эти тексты на свой лад. Не прочитав написанного, я тотчас отправил письмо по почте. И что же? Через пять дней моя знакомая возвратилась; рассказала мне, что, к ее изумлению, о. Амвросий не только остался доволен моим письмом, но приказал ей немедленно возвратиться в Москву; прислал мне просфору и просил передать мне его желание видеть меня в Оптиной. Я был тронут таким результатом моего послания и решил исполнить желание старца при первой возможности, чувствуя себя виноватым пред ним за необузданность моего пера.
На четвертой неделе Великого поста 1883 года я выехал в Оптину через Тулу и Калугу; из последнего города пришлось ехать верст 60 на почтовых [62]. Я выехал из Калуги в понедельник утром и в Оптину приехал уже поздним вечером. Утомленный дорогою, я наскоро напился чаю и лег спать. Когда я сидел на другой день утром за чаем, ко мне явился келейник о. Амвросия с приглашением „пожаловать к батюшке“. Я нисколько, впрочем, не удивился этому, предполагая, что ему доносят о каждом приезжем. Оптинская пустынь состоит из двух частей: собственно монастыря с храмами, корпусами монашеских келлий, скотным и конным дворами, которые, кстати сказать, содержатся в образцовом виде как по постройкам, так и относительно животных, гостиницами и разными хозяйственными зданиями, ― и скита, где в то время жили только строгие подвижники. В ограду скита женщины не допускаются. Мы с послушником пошли мимо собора, через фруктовый сад, пересекая всю площадь монастыря, и вышли, наконец, за ограду. Перед нами во все стороны густо раскинулся оголенный зимою лес, а прямо убегала тропинка, протоптанная среди высоких сугробов снега массою почитателей преподобного старца. Она-то и вела, через лес, к скиту, отстоящему от монастыря на полверсты. Мы вышли на поляну, ― и пред нами открылась белая ограда. Вправо от входных ворот виделся небольшой, белый, каменный флигелек, одною половиною выходивший наружу, а другою прятавшийся внутри ограды. Пред крылечком наружной части домика, который женщины почему-то называют „хибаркою“ стояла толпа человек в пятьдесят женщин и высокородных, и простого звания, в ожидании увидеть о. Амвросия. Большая часть из них пришли или приехали издалека, и во всех них царила твердая вера, что у него они найдут и утешение в горе, и добрый совет в трудных обстоятельствах, и даже исцеление в болезнях. Но случалось, что, походивши безуспешно к заветному крылечку несколько дней подряд, иная богомолка, не принятая старцем, в сильном смущении должна была уезжать ни с чем домой, так и не видав его.
Войдя в ограду (скита), мы повернули направо к внутреннему крыльцу флигеля, который оказался обширнее, чем представлялось снаружи. Прямо с крыльца дверь отворялась в коридор, разделявший флигель пополам: направо первая комната небольшая, но чисто меблированная, ― приемная для мужчин, налево собственное помещение о. Амвросия; а далее комнаты для послушников и приемная для женщин. Послушник, приняв от меня пальто, пригласил меня в приемную направо, пока доложит батюшке. Через минуту он вышел и сказал, что батюшка просит меня подождать немного, пока окончит беседу с посетителем. Я принялся осматривать приемную. Приглашение послушника пожаловать к батюшке прервало мой осмотр, и я отправился вслед за ним по коридору, уставленному по обе стороны скамьями, на которых ожидали с десяток посетителей.
Повернув налево, через маленькую переднюю я прошел в узенькую дверь и очутился в каморке аршина четыре в длину и около трех в ширину, с довольно низким потолком. Прямо против двери было небольшое окно, и под ним маленький столик с выдвижным ящиком и шкафчиком; правой стороны я не помню, ибо левая сторона каморки привлекла все мое внимание. На постели аршин двух с половиною длины и четверти три ширины, сделанной из досок, покрытых тонким, дюйма в два ковром или матрацем (не разглядел), полулежал на левом боку в черном поношенном подряснике и такой же скуфейке, облокотясь левою рукою на ситцевую подушку и перебирая правою зерна четок, маленький старичок с небольшою клинообразною бородкой, с проницательными добрыми глазами и чрезвычайно симпатичным лицом, ― решительный контраст старцу, рисовавшемуся в моем воображении! Я остановился, ожидая приглашения приблизиться. Старичок, внимательно и не шевелясь, вглядывался в меня с минуту. Наконец он немного приподнялся, улыбнулся и сделал мне знак рукою подойти. Я подошел и поневоле должен был опуститься на колени, чтобы принять его благословение. Благословив меня, о. Амвросий взял мою руку, еще пристально посмотрел мне в глаза и мягким и веселым голосом произнес: „Так вот он какой, этот свирепый защитник своего счастья!“ Я пробормотал что-то вроде извинения, но он остановил меня и, указав на лежащее на столе мое письмо, продолжал: „Нечего извиняться! Я очень доволен этим письмом, чему доказательством служит мое желание вас видеть. Какая это на вас форма?“ ― Я ответил, что я командую Южно-Болгарской дружиной, и что это форма Восточно-Румелийских войск. ― „Первое название хорошо, а второму и быть бы не следовало!“ ― серьезно произнес он. „Мне очень приятно, батюшка, слышать, что вы совершенно согласны в вашем взгляде с покойным Скобелевым и со всеми истинно-русскими!“ ― ответил я с почтительным поклоном. „Вы ведь были и в Сербии добровольцем, как мне говорила С. Кстати, как ее здоровье? Я слышал, что она была больна после поездки в Петербург“. ― „Слава Богу, поправилась“, ― сказал я. Старец опять улыбнулся и сказал: „Я вас не удерживаю более; вы видели, сколько людей ожидают слова утешения. Ступайте, мы потом поговорим. Да, вы надолго приехали сюда?“ ― „Я думаю еще съездить взглянуть на ваш знаменитый Козельск и выехать из Оптиной в четверг“. ― „Вот и прекрасно! Значит, вы можете и отговеть здесь“. ― „Отец Амвросий! Сегодня вторник, когда же я успею отговеть? Четверг послезавтра!“ ― возразил я немного удивленным тоном. ― „Для истинного покаяния нужны не годы и не дни, а одно мгновение, ― заметил он серьезно, почти строго, ― сегодня вы будете у вечерней службы, завтра у заутрени и Преждеосвященной Литургии, а после вечерни придете ко мне на исповедь; в четверг приобщитесь Св. Таин и вечером можете выехать в Москву“.
