Подвиг богопознания. Письма с Афона (к Д. Бальфуру) - Сахаров Софроний (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений txt) 📗
«Мир весь во зле лежит»[355]. Зло — этот «закон греха» — приобрело силу действующего закона невозрожденной жизни нашей психофизической природы. Процесс возрождения, преображения нашей жизни есть соединение двух аскетических активностей — активности Бога и активности самого человека. Вторая — как подвиг человека — принимает иногда отрицательную форму (пост, воздержание, целомудрие, бдение, нестяжание, послушание — отсечение своей воли, нелюбоначалие и прочее). Иногда же положительную форму. Чем большего напряжения достигает сия последняя, выражающаяся в постоянном устремлении духа к Богу, в молитве, сострадании, любви, тем менее заметной становится отрицательная форма, частично отпадая, но не переставая, однако, существовать. В начале процесса духовного роста, в начале процесса аскетического обучения по необходимости преобладает отрицательная форма, потому что положительное аскетическое действие — есть искомое, цель. Начать с нее своею волею мы не можем. Она есть дар. И когда этого дара удостаиваются некоторые прежде подвига отрицательной формы, то, как показал опыт многих веков, все же через некоторое время дар этот отымется, и тогда в поисках «потерянного рая» христианин предается и отрицательному аскетизму в большей мере, чем не получившие дара.
[Ты пишешь: ] «Не знаю, причинит ли тебе лишь скорбь и недоумение перемена в моих убеждениях».
Для меня несомненно, что ты переживаешь подлинное оживление твоей духовной жизни, и этому я глубоко радуюсь. Однако весь ряд высказанных тобою в письме мыслей меня наводит на предположение, что происходящее в твоей душе есть лишь начало подлинно религиозной жизни. И именно начало, какой бы силы ни достигали твои настоящие переживания. И если человек с этого начинает, то это должно приветствовать. Но если он на этом остановится (как на чем — то совершенном), то это уже будет «прелестью». Шлейермахер сделал именно эту ошибку. Он попытался «догматизировать» именно эту начальную форму религии, неясное, неконкретное «томление духа», искание Бога, устремление к Богу, жажду подлинного бытия, без положительного осознания, в чем оно. Предел этой формы — потрясающее чувство прикосновения к Великому Вечному Бытию. Все этого рода религиозные переживания человеческого «я», имеющие характер весьма напряженной жизни самой глубины человеческого духа, — известны и вне христианства, в опыте пантеистическом (буддизм, Плотин, теософия и другое). Но ими далеко не исчерпываются переживания христианина.
И потому мне очевидно, что Шлейермахер висел на трапеции вниз головой. Этот несомненно даровитый, но и характерный протестант, отвергший догматическую веру Церкви и «догматизировавший» свой сентиментальный мистицизм, — именно в силу последнего впал в чуждую христианству сферу, в то, о чем я уже писал тебе, а именно: чисто пантеистическое мироощущение Спинозы он признал классической формой религиозной жизни. Шлейермахер по существу, по характеру своей мистики несравненно ближе к пантеизму, чем к христианству. Он даже веру в Личного Бога, веру в личное бессмертие не считал необходимой.
Позволю себе повториться. Этот тип мистических переживаний прикосновения к непостижимой Великой Сущей Реальности, пред которой реальность этого мира уничтожается, для христианина есть лишь начало подлинной духовной жизни.
Это начальное переживание (знакомое и пантеистам) Шлейермахер (подобно теософам и вообще всякого рода пантеистам) счел конечным искомым и потому отверг не познанную им, как должно, ту последнюю конкретность, в которой и с которой Церковь передала нам откровение о Божественном вечном бытии.
[Ты пишешь: ] «Я остался православным в культурном смысле слова», а вместе с тем: «Я перестал верить многим православным догматам» и еще: «Мой образ жизни совсем не аскетический».
В чем же тогда православная культура? Мне кажется, что если отвергнуть православный Символ веры и веками жизни во Христе приобретенный аскетический опыт, то от православной культуры останутся только греческий минор и русская тетрафония.
От твоих слов создается впечатление, что ты тесным рамкам Церкви предпочел протестантскую свободу: «Внутренней борьбой я приобрел какую-то духовную свободу». В этой борьбе одержал победу естественный разум. Опыт истории показал, что естественный разум, предоставленный самому себе, роковым образом приходит к пантеистическому мироощущению и мистике. Если же это происходит в душе христианина, не желающего все же отказаться от Христа, подобно Льву Толстому, то он приходит к протестантскому рационализму или спиритуализму, мистически приближающемуся к пантеизму. Я как-то внутренно убедился, что отказ от Церкви приведет к отказу от проповеди апостолов: «О том, что было от начала, что мы слышали, что ВИДЕЛИ своими очами… что ОСЯЗАЛИ руки наши, о СЛОВЕ ЖИЗНИ. Ибо жизнь явилась, и мы видели и СВИДЕТЕЛЬСТВУЕМ и возвещаем вам СИЮ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ»[356].
Слово плоть бысть [357]. Именно этого воплощенного Логоса — видимого, слышимого, осязаемого — проповедует Церковь в своих догматах. Предельная конкретность. Тело и Кровь Христа — на литургии. Разве ты не переживал никогда этого при служении литургии? Икона… Освящение плоти святых, столь очевидное, когда Дух Святой с силою действует в них. Отсюда — мощи, так непонятные, так соблазняющие спиритуалистов. Ты все это знаешь. И если я говорил об этом, то не потому, что считаю тебя несведущим, но потому, что я сам живу тем, о чем пишу.
Представь себе молодую девушку, мечтающую о женихе и браке. В своих мечтах она рисует образ жениха благородного, красивого, умного, героя. С бьющимся сердцем, с восторженными глазами она воображает и брак, и сладость поцелуя. И сладки ей эти мечты… В то же время другая, подобная ей, девушка действительно вступила в брак с прекрасным женихом. И она в свое время жила мечтами. Первая в свои бессонные ночи новой жизни, конечно, не породит, но ее мечтательные переживания все же будут как-то похожи на переживания действительного брака второй. Таковым теперь мне представляется различие пантеистической мистики от христианской жизни в Боге.
С большой любовью о Христе
Софроний иеромонах
Письмо 29. Крест Христа
О связи между личным и общечеловеческим бытием. Крест Христа — твердыня против всех помышлений
Афон («Св. Троица»),
21 ноября (4 декабря) 1945 г.[358]
Дорогой о Господе Давид!
Что ты очень занят и не имеешь возможности писать, вполне тому верю, потому что, во-первых, вообще тебе верю, а во — вторых, и сам я ὁμοιοπαθής[359], сам я перегружен, и если не работой, так как то, что делаю, не могу назвать работой, то заботой — исповедью, ради которой оставляю все прочее.
Пребываю иногда в напряженной борьбе, а иногда провожу по многу времени пораженный внутренним духовным параличом, природу которого не могу понять, то есть: является ли он следствием полного изнурения души и тела или, что хуже, греха, потери благодати, богооставленности?
До последней ясности сознаю, что мое духовное бытие неразрывно связано с духовным бытием мира, человека вообще, человечества. Иногда любовь к Богу отрывает от мира, хочу забыть мир в умном созерцании Божества Христова, а иногда любовь к человеку, — страдание с ним толкает на безумный спор с Богом.
Крест Сына Божия и Бога — разрешение и предел всякой борьбы этого вида. Крест Христа — это та твердыня, о которую разбиваются в прах все волны помышлений. Христос, распятый по любви к миру за грехи мира, — моя последняя любовь, последнее восхождение ума моего, последнее дерзание сердца моего, мой единственный истинный Бог.
В своем кажущемся уединении в пустыне за время войны много ужасов пережил я душевно, — и сердце мое изнемогло.
Ты можешь быть вполне уверенным, совершенно уверенным, что я тебя не забуду и не переменюсь в своем отношении к тебе никогда, Богу содействующу. И это не потому, чтобы я имел идею ответственности за тебя, нет, так как принимаю положение святых отцов о пределах и условиях духовной ответственности, условиях, которых в нашем случае нет, а потому, что бывают события, которых нельзя изгладить из своего бытия, ибо являются существенной частию этого бытия.
