Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Святитель (Богослов) Григорий (книги бесплатно без TXT) 📗
Далее, поэт называет человека«κόσμον εν μικρώ μεγαν» [ «мир великий в малом»] – выражением, заимствованным из «Тимея» Платона. Стихотворение № 47 [ «Упреки неразумным стремлениям души»] целиком все основано на известной сентенции Платона, что душа человеческая некоторым образом подобна тройке, состоящей из неодинаковых лошадей: благородной(εύγενεΐ), неукротимой (ατακτω) и кроткой (ημερω), возницей или правчим которых состоит разум (τολογικον) [796].
Гораздо сильнее и заметнее отражается в сочинениях святого Григория влияние на него древнеклассических поэтов. Он вводит их художественно-литературные приемы и формы в свое проповедническое красноречие; он любит освещать выдержками из стихотворений их свое остроумие в письмах; он пользуется живописнейшими картинами и образами их, со всей свежестью чисто эллинского эстетического вкуса, в своих стихотворениях. Он пользуется не только литературными формами и идиомами художественного языка их, окрашивающими в античный поэтический колорит внешнюю сторону стихотворений его, но и нередко самыми мифологическими [797] выражениями, символами, пословицами и эпитетами, сообщающими его пьесам, в известном смысле, внутреннее родство с произведениями классической поэзии. Чаще всего встречаешься у него с именами Гомера, Гесиода, Пиндара, Еврипида, Феогнида.
Нельзя поэтому не согласиться со словами Эрнеста Дронке (Dronke), что Григорий берет у Гомера, Гесиода, Феокрита, Еврипида и других не только слова, но и полустишия и целые стихи («Gregorius ab Homero, Hesiodo, Theocrito, Euripide, aliis non solum vocabula, sed hemistichia et totos versus habet») [798] Но это еще не оправдывает замечания Дронке, предпосылаемого им выписанной нами цитате, что «Gregorius ut alii poetae christiani multus est imitando» [799]. Пользоваться, хотя бы и широко, выдержками и цитатами, стихами и строфами из других авторов далеко не значит еще подражать этим авторам. Все или почти все случаи, в которых христианский поэт цитирует классических авторов, могут быть подведены под две общие категории. Он пользуется этими цитатами или как иллюстрацией к своим мыслям, когда эти последние представляются в каком-либо отношении сходными или параллельными с цитируемыми местами из древних поэтов; или же – как материалом для своих критических замечаний, когда его высшие христианские идеи и воззрения, противопоставляемые поэтическим вымыслам классической древности, дают повод показать внутреннюю несообразность и убожество последних. В том и другом случае заимствования из классических поэтов имели свое значение главным образом ввиду того высокого обаятельного авторитета и громадной популярности античных классиков, какими пользовались они еще в христианский век святого Григория. И так как первое место в этом отношении принадлежало, бесспорно, царю поэтов Гомеру, за которым молодежь проводила в то время целые дни и ночи, то не удивительно, что Гомеру же принадлежало и наибольшее сочувствие святого Григория, который сам, наверно по личному опыту, говорил о нем, что«Ομηρος εν ταΐς λύπαις τας ψυχας φαρμακεύει» («Гомер врачует души в скорбях») [800].
К двум поименованным источникам стихотворений Григория Богослова, Священному Писанию и памятникам греческой литературы, нужно прибавить еще третий, весьма важный источник, который заключался в самом поэте, – его долголетний и в высокой степени плодотворный личный опыт жизни. На этот источник поэт также указывает сам непосредственно в своих стихотворениях. «Великий Бог обогатил меня знанием небесного и земного, – говорит он в стихотворении «К Немесию», – у меня ум, при озарении великого Духа исследуя самые глубины, парит выше всего» [801]. «Опытность свою простер я до такой степени, какая прилична только человеку, который долго трудился», – говорит он в другом стихотворении [802]. Этот-то умудренный долголетним опытом жизни ум и отличает так выгодно все почти его дидактические стихотворения и делает в особенности драгоценными его превосходные правила и наставления жизни, которые изложены в его гномах. Последние обнимают одну сторону его «опытности» – знание сердца человеческого и человеческой жизни. В других стихотворениях святой отец обнаруживает необыкновенную наблюдательность и знание в области внешней природы.
Что касается первой и высшей стороны его житейского опыта, его глубокого понимания сердца человеческого, его полного знания людей и света, на этом мы с достаточной подробностью останавливались при самом разборе стихотворений во всех их родах и видах. Вопрос же об отношении поэта к внешней природе представляется нам далеко не исчерпанным в нашем исследовании: при изложении содержания стихотворений мы касались, так сказать, натурпоэзии святого Григория только отрывочно и мимоходом; между тем по степени интереса своего эта сторона поэтических произведений святого Григория, характеристически отличающая поэтическую натуру его, заслуживает, нам думается, полного внимания читателя. Позволим себе поэтому остановиться на ней с отдельным, хотя и кратким словом.
Не только стихотворения святого Григория, но и его проповеди заключают в себе много превосходных страниц, обнаруживающих необыкновенно теплую и симпатичную любовь поэта к природе. Перемена четырех времен года, красота живописных местностей, образ жизни зверей в пустынных местах, инстинкты и привычки птиц, свивающих гнезда в рощах и садах, искусство и трудолюбие пчел, слагающих соты по законам математики, – все это находит у него старательное и в высшей степени живописное поэтическое изображение.
Раскрывая пред взорами слушателей царство видимых тварей, на которых печатлеется Премудрость Божия, непостижимая для ограниченного мышления, Григорий Богослов останавливается на каждом из чудес, украшающих зрелище мира; предметы мироздания дают блестящему воображению его картины, в изображении которых красноречие проповедника принимает полет и живые цветы поэзии. Прекрасные изображения искрятся философскими размышлениями, блестят глубоким знанием физики и естественной истории того времени. Бросив взгляд на человека, на чудное устройство его членосостава, пробежав царство животных и рыб, проповедник продолжает: «Посмотрите и на стаи птиц и их разнообразия, не только по виду, но и по цвету, как не певчих, так и певчих. И какая причина их сладкопения и отчего оно? Кто дал стрекозе на грудь лиру или (другим) эти песни на стеблях и стрекотания, которыми они, возбуждаемые солнцем мусикийствовать полуденные песни, оглашают леса и песнями сопровождают путника? Кто научает лебедя пению, когда он, распустив крылья по ветру, составляет мерную песнь? Я не хочу уже говорить об искусственных голосах и о всем том, что изобретают искусства по подражанию природе. Отчего павлин, эта гордая мидийская птица, так любит красоту и честь (ибо и он чувствует свою красоту), что если видит, что кто-нибудь к нему подходит, или если захочет, как говорят, похвалиться своей красотой перед женщинами, то, выгнув шею и распустив дугообразно златоблестящий и усеянный звездами хвост, с гордой выступкой показывает свою красоту любопытным? Подивись естественному смыслу самых бессловесных и, если можешь, объясни, как птицы вьют гнезда и среди камней, и на деревах, и на кровлях, не только безопасные, но и красивые и приспособленные к воспитанию птенцов? Откуда не только у пчел, но и у пауков такое трудолюбие и искусство, что первые возделывают соты, составляя оные из шестиугольных и обращенных одна на другую чашечек, и устрояют для себя жилище посредством средней стенки и прямых углов, примыкающих к прямым сторонам, и притом в столь темных ульях и невидимыми способами; а последние из столь тонких и почти воздушных, многоразличным образом расположенных нитей ткут многосложные ткани, и притом из невидимых веществ, не только для приятного жилища, но вместе и для уловления слабейших (насекомых) для употребления в пищу? Какой Эвклид, мудрствующий о несуществующих линиях и трудящийся над доказательствами, сделал что подобное? Какой Паламед подражал стройным движениям и положениям журавлей и их, как говорят, учениям, когда они в порядке и разнообразно движутся во время летания? Какие Фидии, Зевксипы, Полигноты или Паррассии и Аглаофонты, превосходно умеющие рисовать и ваять прекрасные произведения? Какой Кносский хор Дедала, сделанный с чрезвычайным изяществом и соответствующий нимфе? Или Критский, говоря языком поэзии, неудобораспутываемый и, по хитрости искусства, часто сам с собою встречающийся лабиринт? Умалчиваю о муравьиных кладовых и расходчиках, также о запасе ими пищи, соразмерном времени, и обо всем прочем, что рассказывают об их путешествиях, вожатых и порядке в делах». Проповедник протек мыслью землю и воды и требует, чтобы слушатель на крыльях ума вознесся на воздух. «Кто разлил воздух, – говорит он, – это великое и изобильное богатство, не раздаваемое по мере достоинств или счастья, не ограничиваемое пределами, не разделяемое по возрастам, но получаемое, подобно манне, сколько кому нужно и для всех равно драгоценное, эту колесницу пернатых, это седалище ветров, это вместилище благовременных перемен по временам года, это дыхание животных или, лучше, сохранение души в теле, – воздух, в котором (живут) тела, которым (проходит) слово и в котором – свет и освещаемое, а равно и протекающее чрез него зрение?..» [803]
