Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич
— Нумабе–сан, что же это? — вопиял я.
— Плена–сан, я говорил вам, что нельзя епископа хватать за руку, — оставьте, — убеждал Нумабе в свою очередь.
Но тщетно было: рука моя — точно в клещах.
— Так и быть, одну ену в месяц прибавлю. — Пустите!
— Три ены, иначе не отпущу, — упиралась она.
Я и Нумабе не знали, что делать; Давид у своего стола приостановился писать и смотрел, что будет.
— Ну, две ены! — взмолился я, — больше уж ни сена, хоть оторвите руку мою.
Нумабе самым серьезным тоном заговорил:
— Оттого–то епископ и не хотел видеть вас, он боится вас, — вишь вы какая дерзкая, — бросьте!
Я получил, наконец, свободу и вынес четыре ены прибавки к содержанию за первый и второй месяцы, высланному прежде. Собственно, и стоит. Петр Мисима — старый катихизатор, хоть и прерывавший службу Церкви; и двенадцать ен ныне в месяц для него не жаль; только жаль, что другим не могу сделать прибавки, а есть на десять ен живущие с детьми, тогда как он вдвоем с женой.
Нынешним вечером и мы с Павлом Накаем закончили наши занятия в нынешнем году по переводу Нового Завета. В пересмотре, ныне идущем, все оригинальные слова переведены одними и теми же словами по–японски, дошли, по словарю Гильтебрандта, до слова «вина».
16/28 декабря 1897. Вторник.
В половине девятого часа было чтение списков в женской школе, в девять часов — в Семинарии и Катихизаторском училище. Потом была молитва к исповеди для учащихся, и они в продолжение дня исповедались: ученицы у о. Павла Сато в Соборе, ученики у о. Романа Циба в Крестовой.
Катихизатор Яков Яманоуци из Ямада прибыл, чтобы взять своих детей, одиннадцати и четырех лет, из приюта Даниила Тадаки домой: с ними и еще четырех детей–сирот из Ямада, для доставления к их родным. Встревожила всех статья в Сейкёо–Симпо, что Тадаки нечем содержать сирот; из разных мест христиане шлют пожертвования, хотя и скудные, деньгами и платьем. Я сказал Якову Яманоуци, что буду содержать его одиннадцатилетнего сына до поступления его в Семинарию, если он хочет воспитать его для служения Церкви; только пусть он найдет семейство, где поместит его. В Сиротском приюте его детям не следовало бы и быть, так как у них отец и мать и притом не бедные; Яков явился сегодня ко мне в шелковом платье; кроме катихизаторского содержания и разъездных по приходу (ибо у него четыре Церкви, неблизкие одна от другой), он еще испросил разрешения жене его торговать, что она и производит в Ямада. Могли бы они и сами содержать своего сына, но так и быть! Давно он служит катихизатором.
17/29 декабря 1897. Среда.
Так как траур по матери Императора, умершей одиннадцатого числа января прошлого года, еще продолжается, то новогодние празднества очень скромны будут: «кадо–мацу» нигде не ставятся, кроме купеческих улиц; визитов делать не будут, даже визитные карточки не нужно рассылать. Bene!
День был сегодня расчетный, а головная боль (от дыма из камина ночью) делала его еще более невеселым.
Была всенощная для завтрашних причастников — всех учащихся. Служил о. Роман; пели причетники.
18/30 декабря 1897. Четверг.
В семь часов был звон к Обедне. Пред началом оной прочтены утренние молитвы, потом причастный канон (правило); читал его о. Роман, уже совершивший проскомидию; потом 3–й час и Литургия: на ней я сказал причастникам небольшое поучение; к причастию подходили благоговейно и в порядке. Причастились все школы.
Перечитал с Давидом множество церковных писем, накопившихся в последние пять–шесть дней, — и это еще половина; другая — больше двадцати — завтра будет прочитана. Крещений очень мало, но и дурных известий нет, за исключением следующего: Фома Такеока, из Цуяма, извещает, что бежала от него мать его жены, жена Петра Ока, оставив следующую записку: «Стыдно жить, иду умереть на стороне». Догадывается Фома, что жизни она не лишит себя, а, вероятно, направилась к человеку, с которым жила по разлуке с Петром. Поищем, где она. Если она, сорокалетняя женщина, имеющая уже внуков, настолько ослеплена страстию, что не может расстаться с человеком, с которым жила незаконно, и вернуться к своему законному мужу, который с любовию готов принять ее, то Господь с ней! Согласно Евангелию, постараемся истощить пред нею слова убеждения еще и раз, и два; не послушает — Петр Ока будет считаться свободным от союза с нею и будет иметь право, если пожелает, вступить в новый брак.
Николай Гундзи, кончивший курс в Семинарии к прошлым каникулам, назначен был проповедником здесь в Коодзимаци: но почти все время был болен; содержание, однако, я ему платил. Ныне давно уже, для поправления здоровья, живет дома, в провинции, у родителей; но и оттуда требует содержания на первый месяц следующего года. Я выдал и это — его младшему брату — для уплаты за его лечение, когда он был еще в Токио (так предполагается, согласно письму), но написал ему, Николаю Гундзи, что церковное содержание полагается не за имя, а за службу, и так пусть он не требует содержания больше, пока не будет в состоянии действительно служить Церкви.
19/31 декабря 1897. Пятница.
Георгий Абе, катихизатор в Оотавара, пишет, что он открыл средство построить со временем Церковь в своем приходе. Какое же? Пусть христиане посадят у себя, на этот конец, кто сколько может, отводков дерева «кири» (Павлоний). Растет оно скоро; когда вырастет, — срубить и продать, — деньги! От пня бывают побеги, вырастут они в деревья, — срубить и продать, — опять — деньги! И так далее. Несколько христиан уже согласились с ним и посадили — кто два, кто три отводка. Когда же Церковь–то выстроится? Недаром Абе, будучи прежде богатым земледелом, разорился на проектах и предприятиях. Впрочем, я послал его письмо в «Сейкёо–Симпо».
О. Петр Кано пишет, что будет в отлучке из Одавара на праздник Рождества Христова, который будет встречать с христианами в Касивакубо, и просит послать священника отсюда для праздничных богослужений в Одавара. Отправился о. Роман Циба, которому сказано и исповедать тамошних христиан, кто пожелает, если о. Петр оставил распоряжение о сем. Если не оставил, — спросить у него письмом или телеграммой, коли будут просить исповеди у о. Романа. — О. Роман не возразил против посылки его, но ему, видимо, не хочется. И понятно; у него в доме на праздники остается старая согбенная от дряхлости, к тому же и больная ныне, мать его и двое малых отроков, его детей; прислуги нет. И потому я дал ему пять ен, чтобы он так или иначе не оставил мать одну с малышами, а нашел бы кого присмотреть у него в доме в отсутствие его; он обещал пригласить для того учительницу вдову Марию Хакугоку, живущую по соседству.
Всенощную служил о. Феодор Мидзуно. Пели оба хора хорошо, но когда пришел на правый клир Львовский, по обычаю, стали растягивать несносно. Особенно «Величит душа моя» тянули на целые десять минут, точно концерт, и это шесть раз одно и то же! Я потерял терпение и по окончании ирмоса вызвал Дмитрия Константиновича и сделал ему выговор.
20 декабря 1897/1 января 1898. Суббота.
В восемь часов началась Литургия, отслуженная тремя иереями с о. Романом во главе (о. Павел Сато болен). На молебен выходил я. По левую руку от кафедры всегда стояли два ряда маленьких учениц, ныне, вышедши на кафедру, я удивился, что нет ни одной. «Не захворали ли?» — встревожился я, но тотчас же догадался, что они ушли в хоры, как певчие уже, к чему и готовились; только и там их ни одной не было видно — точно попрятавшиеся в щелях, — так они еще малы.
После службы нашел я у себя учителей и некоторых катихизаторов, зашедших поздравить с Новым годом. Учащихся не было никого, так как официальные поздравления, по случаю Императорского траура, отменены, то они также не решились явиться, жаль мне стало детей. Я велел позвать их; тотчас же с радостью собрались; певчие пропели (вместо обычного «икутосимо») «Спаси, Господи, люди Твоя»; раздал им, как обычно, по двадцать сен не певшим года, по тридцать — певшим больше года, не певшим — по десять сен; Катихизаторской школе, где только шесть учеников, дал одну ену на «кваси»; регентам по одной ене, причетникам по пятьдесят сен, учительницам, певчим то же; Анне и старшим учительницам по одной ене. Потом прислуге, которая тоже стеснялась явиться, — по одной ене, как и прежде всегда было.
