Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Святитель Японский (Касаткин) Николай (Иван) Дмитриевич
Рассказала еще о девице Сига, воспитаннице нашей школы, ныне живущей в Ионезава. Приставали к ней катихизатор протестанский и его жена, беспрестанно посещали ее и влекли в протестантство, — «православной Церкви, мол, нет здесь, — что ж ты одна? Присоединяйся к нам»; но претило это воспитанной в православии Сига, и она спрашивала у Надежды, как ей поступить, чтобы протестантский катихизатор не приставал к ней? Надежда посоветовала сказать прямо и решительно ему: «Не приставайте ко мне, никогда я к вам не перейду, равно как не буду влечь и вас к себе». Девица Сига так поступила, и с тех пор имеет покой: протестант не бывает у ней.
23 июля/4 августа 1897. Среда.
Бедного Окамото в то самое время, когда он третьего дня венчался в Соборе, обокрали начисто в его только что нанятой квартире в Хонго, — утром привезли туда три короба с платьем и прочим имуществом невесты его из Женской школы; перевез и он туда свое платье; все это украдено; кроме того, в чем венчался, почти ничего у них не осталось. Дал им десять ен поскорей сделать будничное платье.
Сегодня был еще брак: катихизатор в Канда, здесь, в Токио, повенчался с выпускной нынешнего же года из Женской школы: Симеон Томии с Еленой Овата. Дай Бог им счастья! Оба — люди хорошие.
24 июля/5 августа 1897. Четверг.
Целый день черного труда — очистки от пыли и уборки брошюр и книг, чтобы очистить полукруглую комнату для ремонта малярам.
В то время, когда, в девять часов пятнадцать минут утра, сидели у меня с визитом вчерашние новобрачные (Томии), произошло сильное землетрясение; вдвое бы сильнее и было бы много бед.
Часу в одиннадцатом утра Емильян Хигуци был и сказал, что о. архимандрит Иннокентий выбрал себе для лечения морские купанья в Коод–зу, где ныне и пользуется ими; Хигуци (по Петербургской Академии почти товарищ о. Иннокентия) приехал оттуда в Токио ныне, чтобы закупить консервов в пищу им обоим; поместились же там в японском доме, близ моря.
25 июля/6 августа 1897. Пятница.
О. Фаддей Осозава вернулся из путешествия: сдал о. Титу свои Церкви в Мито, Акуцу, Оота и Оцу. В Оота разобрали они ссору катихизатора Мисима с этим негодным вралем и болтуном, адвокатом Николаем Накасима и его сподручниками. На месте очевидней было, что про нечистую жизнь Мисима он лгал. Помирили отцы их; заставили помолиться вместе, просить друг у друга прощения, забыть все доселешнее и жить мирно! Не знаю, долго ли продлится этот мир и не придется ли Мисима перевести в другое место, как я и хотел было.
О. Алексей Савабе был: хлопочет об устройстве квартиры для Фомы Исида в квартале Аояма и уже совсем иначе смотрит на Фому, чем прежде, под влиянием речей о. Семена Мии; и я тоже. Явился сюда Исида не гордым и тщеславным, каким, не жалея красок, рисовал его Мии, а печальным и огорченным, что его, не сказав ему причины, перемещают; даже и жену свою не привез, — оставил у отца, в Сидзуока, — не зная, что с ним дальше будет. О. Алексей слушал его рассказы про кёотскую службу и тамошнюю Церковь и ровно ничего криминального не услышал и не узнал; разве не то ли, мол, рассердило о. Семена, — «раз, в его присутствие, Фома говорил проповедь, которую жена о. Семена приняла на свой счет; Фома говорит, что совсем не имел в виду ее». — Трудно узнать истину, тем более, что она так мелочна на сей раз; но и о. Мии к требованию — как можно поскорее удалить Фому из Кёото (какими требованиями во время Собора надоел и мне и секретарю) примешивал женский вопрос; «даже если другая женщина одета лучше жены его (Фомы Исида), это тотчас же возбуждает зависть и злословие Фомы Исида», — были слова о. Мии… Видно одно, к искреннему прискорбию, что о. Мии не способен исправлять и направлять своих подведомых; видно еще, что — раб своей жены. Хорошо еще, что я с самого начала не придал полного значения его наговорам на Исида, с которым он явился на Собор, требуя с первого разговора, чтобы я телеграммою немедленно вызвал его из Кёото, где он вреден–де нестерпимо. Внушила же мне сию осторожность память о том, как он беспощадно поступил с учеником Георгием Ниццума в то время, когда был смотрителем Семинарии. За одну речь на «симбокквай» сего ученика, что в Японской Церкви нет любви, Симеон Мии потребовал исключения его из Семинарии, что я и исполнил, к сожалению, несмотря на то, что Георгий Ниицума три часа пролежал у моих ног, прося прощения (все время вечерней работы моей по переводу с Накаи). Сей Георгий и до сих пор сохраняет самое искреннее религиозное чувство: служа в какой–то компании, он всегда по воскресеньям бывает в Церкви и всегда такой серьезный и печальный.
26 июля/7 августа 1897. Суббота.
Раннюю Обедню служил новопоставленный иерей Павел Кагета; лишь только приехал он сюда для рукоположения, дал я ему служебник и требник и велел денно–нощно изучать; затем служил он неделю диаконом, другую ежедневно священником, не имея все это время никакого другого дела, кроме изучения службы; и при всем том сегодня обращался с служебником он так, как будто видел его в первый раз: точно гвоздем прибит к книжке, все смотрит в нее и ворочает лист, и без книжки ни слова, даже «мир всем» не может сказать, а пока найдет это «мир всем», все ждут долго, да и не найдет один, а непременно подойдет, наконец, о. Роман отыщет закопавшееся в торчащих щеткой листах трудное место, ткнет пальцем, напомнит, что нужно это произнести, а не молчать, тогда идет произношение первого слова, затем откашливанье (хотя я вчера после всенощной велел ему не делать этого, а откашливаться предварительно, коли это нужно); и так все время при возгласах и произношениях. Усмотрев все это, я ушел после Евангелия в другой алтарь, чтобы не видеть больше и не грешить пуще. Очевидно, человек с высохшими мозгами; куда ему быть хорошим священником! Хоть он и сам не виноват в том.
Хорош и о. Метоки, молодой и свежий. Зашел после Обедни попросить надбавки платы за квартиру в Нагаока; тянул канитель, пока я отпил весь утренний чай, поставив и ему с самого начала и тарелку с булкой; а дело двух слов.
— Ладно; надбавка будет, но вы–то скоро ль отправитесь в Нагаока? — говорю.
— Еще дела не кончил.
— Какие? У вас тут, в Токио, после Собора уже нет дел.
— У жены есть.
— Вот те и раз! Что за дела?
— По части уроков шитья.
— Да ведь так вы можете годы не выезжать на место службы. Ужели священник пришит к юбке жены?
— Не пришит я, но все же не могу выехать раньше конца этого месяца.
— Что же вы будете делать? Жена ваша будет брать уроки шитья (как будто не могла прежде этого делать! Бабе около тридцати лет), — вы–то что же?
Вместо ответа кашель затруднения. Едва убедил его, коли жене нужно еще учиться (она вовсе не из нашей Женской школы), оставить ее в Токио, как он оставлял ее прежде, при обзоре Церквей, а самому отправиться в Нагаока, где он сам вызвался жить, как в самом важном пункте его прихода, и где жить ему утвердил Собор. Жене потом еще лучше–де приехать на устроенное место и так далее.
27 июля/8 августа 1897. Воскресенье.
Прибыли, наконец, с юга избранные для поставления во священники Павел Косуги и Игнатий Като; последний с женой и тремя детьми; жена его Ирина — дочь лучшего из наших христиан в Кагосима, больного врача Николая Адаци; Игнатий завтра отвезет семейство к о. своему, в Симооса, и по принятии рукоположения отправится на год один в Немуро. Это разумно; на первый год ему особенно много нужно будет путешествовать для отыскания христиан по разбросанным селениям своей части Хоккайдо.
Когда я, после обеда, беседовал с ними, и пришла опоздавшая еще в Церковь жена сидящего в тюрьме богача Моисея Хамано с шестилетним сыном своим Федей, вдруг докладывается какой–то русский, оказывается — младший брат одного из главных коммерсантов в Ханькоу. Николай Яковлевич Молотков, лечащийся уже два месяца в Мияносита и приехавший оттуда сегодня к Обедне, ибо именинник, — сегодня день Святого Николая, Христа ради юродивого. Уважая такое его благочестие, мы с о. дьяконом Львовским отпели молебен преподобному Николаю в Крестовой Церкви. Потом господин Молотков позавтракал со мной, — В пятом часу еще незнакомый русский — учитель русского языка в Сеуле, Николай Николаевич Бирюков. Пользуясь каникулами, он приехал познакомиться с Японией. В Корее у него шестьдесят учеников, обучающихся русскому языку и некоторым наукам; сам он бывший офицер, в отставке; человек очень симпатичный. Я ему сказал, что на днях получил письмо от Зиновия Яковлевича Поляновского из Сеула, что постройка Церкви и штат из священника и псаломщика для Посольства в Корее утвержден Государем Императором, о чем Поляновский получил телеграмму, о которой на радостях и извещает меня. Бирюков очень обрадовался и желает только, чтобы священник был хороший, способный и к проповеди между корейцами, ибо сии постоянно пристают с религиозными вопросами.
