В Иродовой Бездне (книга 3) - Грачев Юрий Сергеевич (книги бесплатно txt) 📗
Наконец между гор показалась долина, на которой виднелись темные бревенчатые бараки, обнесенные колючей проволокой с типичными вышками для часовых. Все невольно ободрились. Еще немного, еще немного… Эти постройки находились вдали, и это «немного» измерялось не одним километром. А они все шли и шли…
Но вот и вахта. Этап встретили начальник колонии, начальник охраны, представители леспромхоза, которые по отношению к прибывшей рабочей силе являются работодателями. Когда вошли в барак, уже светало. Все были настолько истомлены, что не хотелось даже есть приготовленный горячий завтрак. Несмотря на это, прибывшие наскоро были разбиты по бригадам и отведены в столовую. В бараках горели огромные железные печи, в них трещали и полыхали сосновые и еловые дрова. Тепло! О, как драгоценно это тепло!.. И вот, теперь можно лечь на нары и, не раздеваясь, уснуть. Не беда, что нет матрасов, одеял. Лишь бы поспать, отдохнуть…
Лева повалился на доски нар. Единственное, что он был в состоянии вымолвить, это «Господи, благодарю, что Ты помог дойти!», и затем уснул как убитый.
Когда он проснулся, ноги и все тело страшно болело. Он понимал, что это от непосильной нагрузки, без предварительной тренировки.
После обеда бригады были вызваны в штаб, где комиссия под председательством начальника колонии стала распределять заключенных в зависимости от их специальности и состояния здоровья. В основном медицинское комиссование заключенных было проведено еще в Уфимской тюрьме. Тогда же на всех были выписаны формуляры, в них была определена трудоспособность каждого. Теперь при приеме заключенных* присутствовал фельдшер колонии, тоже заключенный — огромный мужчина средних лет. Заглядывая в формуляры, он сообщал начальнику, какую трудоспособность имеет заключенный. Жалобы на состояние здоровья не принимались.
Стариков, больных, инвалидов назначали в так называемую «обслугу», а кто умеет портняжить и плести лапти — в отдельные бригады.
Дошла очередь до Левы.
— Какая специальность? — спросил начальник, не поднимая глаз на него. Он, видимо, устал от приема столь большого количества рабсилы и спешил скорее покончить с этим.
— Медицинский фельдшер, — сказал Лева. — Студент мединститута.
Начальник оживился и взглянул на Леву с недоверием:
– В самом деле?
– Да, он действительно фельдшер, — сказал помощник начальника, рассматривая формуляр, — И был студентом мединститута.
– Вот хорошо! — воскликнул фельдшер из заключенных. — Народу теперь прибавилось много, и по штату полагается уже два медработника. Он будет мне помогать.
– Да, это хорошо, хорошо, — сказал начальник. Да только скажи мне, Смирнский, за что ты сюда попал?
– Я баптист, — отвечал Лева спокойно и смело. — Хотел служить в армии по специальности фельдшера, не беря в руки оружия, а мне приписали уклонение от военной службы и дали пять лет.
– Баптист, баптист! — нахмурился начальник, и лицо его приняло сразу настороженное, враждебное выражение. — И ты от Бога не отказался, и в Евангелие свое веришь?
– Нет, не отказался, верю.
– Твердо веришь?
– Твердо, — ответил Лева.
– Так нечего с ним и разговаривать! Разведет еще баптизм здесь, в колонии. В лес его, и только в лес!
Возражать было нельзя. Лева повернулся и вышел.
Луч надежды, который вспыхнул, — работать фельдшером, отдавать свои знания для того, чтобы предупреждать заболевания и лечить их, быть в заключении действительно полезным, погас моментально. На душе Левы было темно, грустно и тяжело. Он знал из опыта первых своих заключений, что когда начальство относится к нему с презрением, хорошего ждать не приходится.
И невольно пришли на память Леве слова пожилого студента-партийца, сказанные им в общежитии, когда тот узнал, что Лева — верующий. «Лучше бы ты был бандитом, чем баптистом».
В самом деле, если бы Лева попал в лагерь за грабеж и убийство, несомненно, ему бы были открыты двери медицины: пожалуйста, работай в амбулатории и стационаре! Но он баптист. Какое страшное слово! Какие страшные люди, эти верующие, в глазах современного человека!
Прибывшие с этапом заключенные резко делились на две обособленные группы. Первая — это воры, всевозможные рецидивисты, которые уже побывали в лагерях раньше и имели свои законы, своих «паханов», которые управляли всем. Вторая группа — это «мужичье», как называл их преступный мир. Они попали в лагерь в первый раз, в большинстве случаев за растрату, мошенничество и всевозможные случайные преступления. Воров-рецидивистов поместили в отдельную бригаду, но на работу выходили все вместе и общались полностью. Воры бы, понятно, воровали, но воровать у вновь прибывших было, в сущности, нечего. Вещи свои заключенные сдали в так называемую «каптерку» и все получили одинаковое обмундирование: черные ватные брюки, телогрейки, бушлат, валенки; все это было новое — за счет снабжения из леспромхоза.
Вблизи самой колонии леса были уже вырублены, и поэтому на работу конвой водил бригады в отдаленные лесные делянки. За хождение пешком на дальние расстояния леспромхоз несколько приплачивал.
… Вот Лева опять на лесозаготовке; опять зима, опять снега, морозы. Опять сосны, ели, березы. Он вспомнил лесозаготовки на станции «Тайга» в Сибири, где он едва не погиб после годичного тюремного заключения. Теперь было значительно лучше. Раньше заключенным не разрешали разжигать костры, и приходилось замерзшую пайку хлеба грызть в течение рабочего дня. Теперь костры разрешены. Это потому, что по правилам лесозаготовок весь остающийся хворост надлежало сжигать, чтобы не засорять делянки.
Первые недели работы в лесу рассматривались как учебные. И хлеб и приварок в это время выдавались вне зависимости от того, сколько кубометров древесины заключенный заготовил. Раньше этого не было: сколько напилил, такую горбушку и получай.
Лева работал с усердием. Он знал, что от работы будут болеть руки, пока не привыкнешь. Но на этот раз они не заболели. Лева понял, что благодаря длинному, тяжелому переходу и физическому перенапряжению в организме произошла какая-то перестройка, и руки легче привыкали к работе.
Лева написал домой и теперь с нетерпением, ожидал письма. Что там? Как жена, мать, отец и все родные? Ни о ком из них давно ничего не было известно. И еще у Левы было сильное желание: ему так хотелось почитать дорогое Евангелие, но, увы, у него ничего не было.
Он только по обыкновению своему утром вспоминал тексты из Слова Божия и потом в течение для размышлял о них. Работая в лесу, он из бересты сделал тонкие листочки, наподобие записной книжечки, и на каждый день в нее записывал запомнившиеся тексты.
Поздно вечером, окончив прием больных, фельдшер приходил к нему и жаловался, как трудно работать. «Урки» всячески требуют освобождения, устраивают искусственные флегмоны, практикуют прочие способы членовредительства.
— Я уже ходил к начальнику, говорил насчет вас, но он сказал, что баптиста никогда не допустит.
На лесозаготовках произошло несколько несчастных случаев — порубов и ушибов. Лева решил стать безвозмездным медработником. Сшил себе сумку с красным крестом, получил у фельдшера бинты, йод, вату. И если где происходил несчастный случай, конвой звал его в ту бригаду, чтобы он оказывал помощь. Это очень радовало Леву, но это нисколько не снимало с него обязанности выполнять свою норму заготовки дров. Дрова готовились большие, длинные; сваленные лесины нужно было перепиливать, а затем с помощью кувалд и клиньев раскалывать на длинные поленья. Потом полагалось укладывать, сжигать хворост и к концу работы сдавать то, что успели заготовить.
