В Иродовой Бездне (книга 4) - Грачев Юрий Сергеевич (онлайн книга без .txt) 📗
Псалом 55, ст. 6-7.
Недолго молился и размышлял Лева на нарах: его вызвали на вахту. Там особый конвой МГБ принял его, как обычно, тщательно обыскали, посадили в автомашину, которая многие годы была известна в народе под названием «черный ворон», и повезла по улицам города. В машине он был один. Окон по бокам не было, но в той половине, где сидит конвой, было большое окно, и через него Лева наблюдал жизнь города. Едут по главное улице — Куйбышевской. И вдруг Лева увидел двух высоких, статных молодых людей, идущих по тротуару: это были знакомые студенты
мединститута. Сердце невольно дрогнуло, заныло. Они учатся, все учатся, продолжают идти свободно по жизни, а ты вот один в этом «черном вороне» обреченный…
Привезли к знакомому зданию, въехали во двор. Знакомый двор, знакомые строения. Но что это? Внутри уже выстроено большое здание, примыкающее стеной к зданию МГБ. Лева понял, что подвалов уже не хватает для удовлетворения потребностей этой адской машины, и они выстроили дополнительное здание, чтобы содержать подследственных.
Его ввели в чистый, узкий коридор, дежурный принял заключенного. Не смотря на него, сказал:
— Сейчас пройдете санобработку, а потом в камеру.
Нужно сказать, что за время этапа Лева значительно оброс. Пришел парикмахер и машинкой обстриг голову, усы и начинающуюся бороду Левы. Заключенных здесь не брили: опасно, еще вырвут бритву! а только стригли волосы на лице машинкой. В углу коридора была установлена так называемая жар-камера и душ. Лева вымылся под душем, одежды его продезинфицировали и затем поместили в камеру одного. Он понимал: его постараются держать в одиночке.
И начались вызовы. Вызовы, но не допросы. Его приводили в кабинет, куда приходили разные люди и смотрели на него, как смотрят на заморскую диковинку:
– Так это Смирнский? Смирнский? — говорили заходившие. Некоторые задавали вопросы, которые Леве казались очень не умными:
– Вы еще нестарый… Скажите, вы в самом деле верите в Бога?
– В самом деле верю, — отвечал Лева.
Другие интересовались, как это он может совмещать баптистскую веру со стремлением получить высшее образование, с необходимостью изучать марксизм-ленинизм.
Приходили солидные люди, хорошо одетые, видимо, работники отделов партии.
Наконец его вызвали к следователю. Он сказал, что будет вести его дело. Это был еврей по национальности, Петр Моисеевич Тартаковский, опытный следователь, имеющий за спиной годы следственной работы в этих органах. Стройный, высокий, с большим лбом, он производил впечатление умного и развитого человека. Леве казалось, что если бы он посвятил себя другого рода деятельности, то мог бы многое сделать для народа. Здесь же, в качестве не столь уж значительного винтика этой машины, он день и ночь был занят только одним: как «разоблачить» мнимых «преступников», как добиваться от них, чтобы они в конце концов, да признали себя «виновными».
На этом Тартаковский, как говорится, собаку съел. Работа того времени и ее задачи наложили на него свой отпечаток, и в дальнейшем Лева стало ясно, как сгорели и потухли многие добрые зачатки, которые он все-таки усматривал в этом жестоком человеке.
Теперь они начали знакомство друг с другом.
Следователь сидел за столом или расхаживал по кабинету. Много курил, причем папиросы>высших сортов. Лева, как «следственное существо», сидел, «как положено», на стуле у двери, с руками, положенными ладонями на колени. Тартаковский внушил Леве свои правила поведения, причем Лева, как это ни странно, им безропотно подчинился. Так, например, он внушил ему: «Никаких движений!» Помимо этого, он потребовал от Левы нечто уж совсем несуразное, и Лева, как это ни удивительно, не запротестовал против этого требования. Правило это было такое: «При входе в кабинет любого человека он, Лева, должен вскакивать и стоять навытяжку». Впоследствии, несколько лет спустя, когда в одном иногороднем МГБ вновь» допрашивали Леву и он при входе в кабинет другого человека вскочил и встал навытяжку, начальство МГБ очень удивилось и сказало ему, что так делать не нужно: этим он унижает свое человеческое достоинство.
Таким образом, это «правило» было чистейшим изобретением самого Тартаковского, и напрасно Лева ему подчинялся.
После обычного формального опроса: кто такой Лева, следователь дал ему расписаться, что он, Лева, несет ответственность по такой-то статье за ложные показания. Затем он взял со стола Библию и начал из нее читать Леве. Это был пророк Иезекииль: — «Когда Я скажу беззаконнику: «смертию умрешь!», а ты не будешь вразумлять его и говорить, чтобы остеречь беззаконника от беззаконного пути его, чтобы он жив был, то беззаконник тот умрет в беззаконии своем, и Я взыщу кровь его от рук твоих».
«Но если ты вразумлял беззаконника, а он не обратился от беззаконного пути своего, то он умрет в беззаконии своем, а ты спас душу свою».
– Вот это я прочел для вас, —.сказал следователь, — чтобы вы обратились от своего беззакония, и мой долг вас отвратить от него.
– В чем же вы видите беззаконие? — спросил Лева.
– Как в чем? — вскочил следователь.
– Я ничего плохого не сделал, — сказал Лева.
— Мы сейчас не говорим, что вы сделали, а кто вы есть. Вы — настоящий беззаконник, враг советской власти, и сейчас нужно для облегчения вашего положения сознаться, что вы ненавидите советскую власть, боритесь с нею и прикрываетесь только религией.
Как ни пытался Лева доказать следователю, что против власти он никогда ничего не имея, никогда политическими вопросами не занимался, — тот, то ласково, то громко крича, требовал от него одного — чтобы Лева признался, — он враг советской власти.
Следователь твердил ему об этом на всех допросах и требовал, чтобы он подтвердил, что фактически он врат, и тогда ему участь будет облегчена.
Лева знал, как многие подследственные в эпоху Ежова и до этого после настойчивых требований следователей при «допросах с пристрастием, подписывая любые протоколы, возводили при этом на себя какие угодно преступления и объявляли себя «врагами», лишь бы получить снисхождение следователя и обещанное смягчение приговора. Но Лева никогда не кривил душой, он всегда стоял за правду, и сказать, что он враг, что он настроен антисоветски, это значит — сказать ложь, а ложь — это грех, и сделать этот сознательный грех ради какого-то весьма сомнительного «облегчения» он никак не мог. Вот это-то самое органическое отвращение ко лжи и помогло ему удержаться в силе Божьей, несмотря на дневные и ночные допросы, и категорически отстаивать, что он не был и никогда не будет противником власти.
После этого следователь приступил к допросам о какой-то подпольной баптистской организации, которую он назвал «подпольный баптистский центр», членом которого якобы был и Лева. Лева всячески объяснял, что он никакого такого «баптистского центра» не знает и вообще никакой подпольной баптистской организации не существует.
Вскоре с этим вопросом следователь перестал приставать к Леве, и Лева понял, что они сами рассудили, что создавать подпольный баптистский центр для них слишком затруднительно, ибо это ни на чем нельзя обосновать.
Очередная тема допросов сводились к тому, что Леву следователь стал усиленно допрашивать о его связях с немцами, которые будто бы он скрыл на следствии в 1935 году. Тогда пресвитером общины был немец Кливер. Однако, как ни пытался следователь создать что-то страшное в этом знакомстве Левы с пресвитером Кливером, у него ничего не получалось, и он бросил эту затею. Затем он потребовал, чтобы Лева подробно рассказал ему, чем он занимался в Средней Азии.
