Уйти по воде - Федорова Нина Николаевна (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗
Без возврата в Церковь – она знала твердо – Бог ее не примет, не простит Одной только веры в Бога мало, «и бесы веруют и трепещут», так писали в православных книгах «Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец» Ересь все эти «Бог в душе», поиск Бога где-то на стороне, правильно – только православие, то православие, которое есть, та Церковь, которая есть, с теми законами, которые в ней существуют, нравится она тебе или нет, неважно, потому что все остальное – ересь, обновленчество, тебе ли не знать про тех, кто хуже всех грешников
Нет, Бог мог бы помочь ей сейчас, авансом, как помогает всегда неверующим и некрещеным, но потом все равно потребовал бы всего того, от чего Катя ушла, возможно, даже возвращения к отцу Митрофану. Иначе было бы нечестно Его просить Нечестно обращаться к Нему, если она не собиралась снова стать воцерковленной православной христианкой.
Самое же ужасное было в том, что она понимала, знала отлично – быть «воцерковленной православной» тоже не помогает, не уберегает от тоски и бессмыслицы. Не решает церковная жизнь никаких проблем! Вся эта «воцерковленность», по сути, ничего не меняла, ведь когда она была вполне себе правильной христианкой, она точно так же тосковала и мучилась, точно так же не видела смысла. Единственное отличие – она могла иметь призрачную надежду, что Бог не покарает, не накажет, не уничтожит, а еще, в самые отчаянные моменты, хотя бы могла Его просить
Неужели, чтобы иметь возможность обращаться к Богу, придется опять начинать все сначала, опять влезать в этот невыносимый замкнутый круг? Пост, правило утром и вечером, исповедь, самокопание, «яко свинья лежит в калу, тако и аз греху служу». Опять искать лазейки в твердых рамках классической воцерковленности, позволяя себе маленькие радости, чтобы не совсем зачахнуть от тоскливых ограничений, но при этом и не сильно согрешить Можно ли в пост морских гадов, батюшка? А то так трудно поститься… А я слышала – есть постный майонез! Да-да, и постная колбаса тоже. Благословите?
Все эти православные молодежные объединения, благочестивые балы а-ля девятнадцатый век, вечера, на которых пляшут в косоворотках и кокошниках, чаепития с беседами «о православной семье» из года в год с одними и теми же холостыми и незамужними участниками – а чем еще скрасить жизнь православной молодежи? «Православушки», обсуждающие разрешенную длину юбок и возможность загорать в купальниках и делать маникюр, батюшки, всерьез отвечающие на эти вопросы, православный жаргончик с «ангела за трапезой – невидимо предстоит», приходские гимназии, паломнические поездки, земелька со священных могилок, детки, читающие по слогам «Детскую Библию» и трогательно молящиеся в кроватках, мужчины с твердым желанием «убоять» жену, весь этот мейнстрим православной жизни, который она так хорошо знала, – был ли Бог во всем этом? Может, для кого-то и был, но для нее – нет. Для нее это был всего лишь определенный стиль жизни, субкультура – со своими словечками и привычками, особой одеждой и обрядами, субкультура, не выбранная сознательно, а навязанная ей и оттого не любимая Кому-то, возможно, и этого было достаточно, кому-то это нравилось, нравилось в этом и жить – и того довольно, но Катя знала: все это ее не приведет ни к чему, кроме уныния и перманентной внутренней истерики, надрыва.
Все эти службы, молитвы, самоукорения, вина, смирение, жаргончик, юбки-платки – никогда в жизни не были ей близки, ничего из этого, кроме Бога, кроме Христа, но Пасха, однажды бывшая, больше не повторится, а если и повторится – разве это не прелесть? Разве можно в это верить? В эти трепетания, в эти поиски Живого Бога, она знала – гнать нужно все эти экстазы, гнать, это прелесть. Ты грешный, недостойный человек, разве может тебя коснуться Благодать? Не смей даже думать об этом! Правило, исповедь, самоукорение, отсечение своеволия – вот истинная церковная жизнь.
Молиться, просить Бога она не смела, раз не слушалась Его, поэтому не молилась, просто мечтала только об одном – о небытии Здесь, на земле, по крайней мере, у тебя есть, пусть и бесчувственное, тело, и можно хотя бы сделать вид, убедить себя, что ты еще жив, что душа еще может чему-то порадоваться, чем-то там слегка вдохновиться, если налить чаю, или съесть шоколадку, или покурить. А там, впереди, за порогом смерти, будет такая же пустота, безысходность, мрак, только еще и не прикрытые ничем, голые, бесстыдно и нагло глядящие в глаза – укрыться некуда.
Если бы можно было исчезнуть совсем, без остатка, чтобы не было ни этих мыслей, ни памяти о прежнем, ни жуткого ощущения пустоты, чтобы не было души – тогда не было бы и ада
Но она уже была и обречена была быть. В этом мраке и в этом ужасе. В аду. Вечно. Всегда
Пожалуй, вот оно, самое ужасное.
IV
Невозможно было лежать и думать все эти мысли, и Катя, конечно, старалась не лежать и не думать, вскакивала с дивана, ходила по комнате, выбегала на балкон, курила, пыталась тупо смотреть телевизор, пыталась что-то готовить себе, развлечь хоть как-то душу через тело, согреть ее.
По телевизору (вроде бы четырнадцать каналов, есть из чего выбирать!) показывали бред, дебильноватые ток-шоу ни о чем, с подставными, бездарно играющими героями, или извивались, эротично оглаживая себя, полуголые тела на музыкальных каналах, или шли туповато-жизнерадостные американские фильмы, с непременным хэппи-эндом, с такой рекламной, образцово-глянцевой семьей: папа, мама, сын и дочь, где папа непременно брюнет, мама блондинка, сын похож на папу, а дочка, естественно, на маму, и все улыбаются, смеются, радуются, дружная, понимаете ли, семья.
Но самое главное, будь то хоть черно-белая наивность советского кино, хоть мягкая задушевность любимых народом мелодрам, хоть гениальность признанных во всем мире картин, – в этих фильмах все равно были люди, они говорили о своих чувствах, они что-то там переживали, они чего-то вообще хотели, теплые, страдающие, мучающиеся – живые
Но она была далека от них, она была мертвой, и их чувства, мысли, переживания, конфузы и радости оставались далеки, Катя их не чувствовала, и это было скучно и раздражало, как будто она заранее знала: все кончится тем же, чем кончилось и с ней, – пустотой.
То же самое происходило и с книгами, она заставляла себя читать, даже перечитывать, потому что с каждой книгой связывался определенный период жизни, еще той, радостной, и появлялась возможность вновь почувствовать себя той, прежней, но это не помогало, и в книгах, которые раньше так легко заражали ее своим настроением, даже в самых жизнеутверждающих книгах – все было одинаково: чувства, мысли, метания живых, она же была мертва
Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться – так вот, значит, о чем это!
Бессмысленно было курить и есть – мучить безжизненное тело, которое ничего не могло сделать для мертвой души, чувства исказились, еда не имела вкуса, и она ее не доедала, от сигарет болели горло и голова.
Катя металась, боролась, сопротивлялась, но потом уставала и как на плаху, обреченно шла на свой диван, иногда включала музыку. Не было больше сил, наступала апатия, и невыносимый ужас накрывал безысходностью пустоты, нельзя было шевельнуться, и она смотрела – лучи на полу ползут от стола до двери, потом дальше, солнце садится, звуки смолкают, наступает ночь
Она стала много-много спать, она не хотела просыпаться, и даже когда просыпалась, заставляла себя засыпать снова, спать долго-долго, и даже уже проснувшись, уверять себя – ничего страшного, это только снится, я сплю, сплю, сплю!
Но однажды, проспав почти сутки, она проснулась под вечер и вдруг с ужасом поняла – заснуть больше не удастся, придется провести вот так всю ночъ!
И тогда в ней что-то пискнуло, спасительно, отчаянно – пить!
Мозг что-то там рассуждал, что пить, тем более в таком состоянии, нельзя, что это не метод, многие так начинали… но уже одержимая спасительной идеей (как же раньше-то в голову не пришло!), она быстро оделась и побежала в магазин, думая по дороге – что же купить?
