Жизнь - вечная. Рассказы о святых и верующих - Горбачева Наталья Борисовна (лучшие книги txt) 📗
– Куда? – не поняла я.
– В тюрьму. Будет нам пять лет относительного спокойствия.
– За что?
– Выпили. Она Венечку ножом пырнула, еле откачали, – просто, будто о чем-то обыденном, сказал художник.
– Как вы можете здесь работать… в этих условиях?..
– Вот – руками, – показал он. – Иногда головой.
– Я бы с ума сошла.
– Да нет, нервы у вас, дружочек, судя по всему, крепкие… Поиграют и вам на них. Будут и вам испытания, но все в свое время.
– Загадочно вы говорите… Зачем пугаете… Вы скоро закончите?
– Все! – Он оторвал взгляд от портрета и глянул с прищуром на натуру. – Премного вам благодарен. Дело двинулось. Что-то есть в вас загадочное, прав Иван Всеволодович.
– Да нет во мне ничего загадочного, хорошо маскируюсь. Скучно жить – вся загадка, – сказала я и поднялась из кресла. – Все есть – а скучно! Может, я и правда жду какого-то принца, но его же не будет! Откуда взяться принцу в СССР? Скучно, скучно, скучно…
Комок подкатил к горлу, я почти побежала к двери. Художник нагнал меня и вложил в руки трешку.
– Это за сеанс, сударыня. Я не бедный человек. Мы с Лерочкой покупаем квартиру…
– Не надо денег! – отмахнулась я.
– Нет уж. – Он сунул трешку в мой карман. – Запомните: каждая работа должна оплачиваться.
– Да никакая это не работа, – всхлипнула я. – Не программу на Фортране писать.
– Такое милое двадцатилетнее личико… – улыбнулся художник – Но оно не просто так милое. Оно – отражение, я уверен, милой многим души. Знаете, дружок, что у вас есть бессмертная душа?
– Скучно же жить вечно! – почти выкрикнула я. – Такое только в страшном сне может присниться! Нет уж, увольте!
Я выскочила за дверь и понеслась зигзагами «Вороньей слободки». За мною гналось эхо его голоса:
– Я вам позвоню-ю-ю… Ско-о-оро…
Аннушка уже разлила масло
Меткий взгляд художника И. А. Крылова сразу обнаружил поселившиеся в моей голове Алые паруса – мечту, которой трудно было дать точное определение. Я и сама не понимала, чего хочу. Как в сказке: пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что. Хотелось вырваться из плена повседневности в неведомое свободное плавание, найти принца на белом коне и неведомого Бога, зажить как-то по-другому… Заслугу Крылова невозможно переоценить: он очистил мою мечту от розовой шелухи и добрался до самой сути. Он стал главным катализатором глобальных перемен в моей жизни: из математика предстояло переквалифицироваться в литератора. Если бы я знала, через какие испытания придется пройти, от чего отказаться, чем пожертвовать, ни за что не вступила бы на этот путь. Прекрасно, что мы не знаем своего будущего. Но наше будущее – это продолжение нашего прошлого, в котором есть семена того, о чем мы даже не подозреваем. «Аннушка, уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже и разлила»… Эту крылатую булгаковскую фразу применительно к моей жизни можно было перефразировать так: «она уже встретилась с Крыловым».
Через неделю после нашей первой встречи я подумала, что Крылов просто надо мной посмеялся: Ассоль, Ассоль, съешь фасоль… Он не звонил. Недели через две позвонила его муза-жена:
– Наташа? – испуганным голосом спросила она.
– Да…
– Наташенька, звоню вам по поручению Ивана Андреевича… художника. Жена его, – сбивчиво говорила она.
– Лера?
– Да… У Иван Андреича инсульт, тяжелый. Как только заговорил, просил вам позвонить. Я так рада, что он вас вспомнил… Думали совсем… – она всхлипнула.
– Какой ужас… Что-то надо? Я принесу. Где он лежит?
– Кефира принесите. Я с ним в палате все время, не могу выйти, – разрыдалась Лера и смогла назвать только номер больницы.
Так я подружилась с ними. Лера была лет на пятнадцать моложе Крылова, работала медсестрой. Близких у них не было, близкой стала я. Друг познается в жене… После развода Крылова с известной в городе профсоюзной дамой друзья взяли ее сторону. Он оставил первой жене с дочкой прекрасную квартиру, поэтому со своей музой ютился в мастерской. Об их преданной друг другу любви можно было бы написать целый роман, но мой рассказ не об этом.
Лера выхаживала своего Крылова тщательнейшим образом, терпела его раздражение, искала лекарства, надоедала знакомым докторам, при этом работала на двух ставках, бегала по квартирам делала больным уколы. Все деньги они потратили на отдельную квартиру. Перевозить туда было особенно нечего, кроме его картин. Я чем-то тоже помогла. Скорее всего тем, что стала почти родной для них. Врачи сказали, что Крылов не сможет больше рисовать, левая сторона оставалась парализованной. До середины лета мы балансировали между страхом и надеждой: известный художник не мог зажать в руке карандаш. Ради нас, «двух любимых девчонок», он стал потихоньку выкарабкиваться.
Наконец, Крылов приноровился держать в руке пастельные мелки. В его творчестве начался последний «жемчужный» период, который навеяла вермееровская «Девушка с жемчужной сережкой». Кроме натюрмортов, Ивану Андреевичу другие жанры были недоступны. Из подручного фарфора, фаянса, глиняных кувшинов, фруктов, овощей, бутылок он, сидя в инвалидной коляске, долго выстраивал на столе композиции и потом своей нетвердой рукой пытался запечатлеть игру света и цвета. Все это выходило в матово-эмалевой жемчужной гамме с яркими пятнами желтых и синих тонов – как у Вермеера… Мне не нравились холодные тона новых крыловских небольших натюрмортов: в молодости хочется ярких красок. Докторам, которые «вытянули с того света», Крылов подарил первые работы. Они отказывались верить, что это были постинсультные картины художника. Два-три старинных приятеля, приходившие к Крылову, говорили, что его живопись становится более созерцательной и изысканной. В этом смысле – это вершина.
Приятели были местными диссидентами: старые, как мне тогда казалось, мужчины, прекрасно образованные, которые жили тихо и замкнуто. Один из них, Феликс, работал интеллигентным водопроводчиком – ни дать, ни взять прообраз слесаря Гоши из еще не снятого фильма «Москва слезам не верит». В свой маленький кружок умные мужчины возраста Крылова – «за пятьдесят» приняли меня «как украшение». Вполне возможно. Но скорее всего им нравилось, что я слушала их разговоры, что называется, разинув уши, впитывала словно губка «неизвестное гуманитарное» парадоксов философии, истории, искусства. До болезни Крылова они не часто собирались вместе. Теперь положение обязывало – нельзя было оставлять художника одного. Лера очень радовалась приходу нашей компании, которой без боязни поручала заботу о муже, сама бегала по городу, зарабатывая на хлеб насущный. В шутку называя крыловские собеседования «моими университетами», в глубине души я сознавала: мне повезло… В свои двадцать два я еще пребывала, по определению И. А. Бунина, в том расцвете молодости, «когда кажется, что это время есть лишь начало чего-то бесконечного, что будет еще множество времен, событий, встреч, и все замечательных. Тогда кажется, что запас твоих душевных сил неисчерпаем. И только немногие не обманываются в таких чувствах, надеждах»… Таинственный мудрый Руководитель заранее сделал мне прививку против возможных будущих разочарований. Для того и устроил встречи нашего маленького философского кружка, продолжавшиеся в течение двух лет. Задушевные беседы взрослых серьезных мужчин сформировали во мне вменяемую – в отличие от советской – систему нравственных ценностей и убеждений, которых не смогли дать семья и школа. Их стержнем было христианское мироощущение. Эти принципы помогли выстоять в бурях житейского моря и в главном не изменились.
