Возвращение Заратустры - Алхутов Сергей Михайлович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .TXT) 📗

Почётно быть собирателем и почётно быть умельцем. Но среди собирателей есть крыса, а среди умельцев — лобковая вошь. Итак, гордись тем, что ты крыса, и гордись тем, что ты вошь!

Но тому, кто хочет нового неба, скажу я так: будь вошью для поиска и крысой для освоения”.

Так писал Заратустра. И написав, рассмеялся и сказал самому себе:

“Орёл и змея были некогда моими животными. Чем же хуже новая пара?

В собирателе есть нечто от волны — всеохватность, и есть нечто от частицы — отдельность от мира.

Также и в умельце сочетаются точность и слитность с миром.

Итак, вполне доволен Заратустра тем, каковы его новые животные — крыса и вошь”.

О вывеске и польском коврике

Живя в городе “Мокрая Вода”, нашёл Заратустра себе работу. И вот работа его: вешать вывески на магазины.

И вернувшись с работы в жилище в первый день её, был уставшим Заратустра, и устали руки его, и не мог писать. И сидел он за столом и принимал пищу, и принимая, говорил так:

“Работа, что нашёл Заратустра, весьма интересна. И вот интерес её: отделять внешнее от внутреннего.

Был некто, собиравший в доме общество. И в обществе этом был среди прочих некий безумец, и хорошим тоном было уметь ладить с безумцем.

И общество вышло на площадь и стало общаться с миром и дало представление. И в разгар представления предстал перед миром безумец.

И ныне думает мир об этом обществе: вот общество безумцев. Ибо должно ли и можно ли навязывать миру свой хороший тон?

Пожалуй, во всяком магазине есть свой безумец и свой хороший тон. Но им ли быть вывеской?

Иное тайное да не станет явным! Ибо если есть у тебя кишки, станешь ли выворачиваться наизнанку, крича: “Вот кишки мои”? Впрочем, если и так, не сделаешь ли тайной кожу твою и лицо твоё?

Для всякого хороший тон иметь кишки. Но им ли быть вывеской? Не навязывай миру свой хороший тон: твоя вывеска — иное.

Есть и такие, что при слове “вывеска” кричат: “Быть, а не казаться!” Им отвечу я так: умей казаться тем, каков ты есть. Но не спутай себя — какого угодно себя и любого из многих себя! — и свой хороший тон!

Так говорю я об отделении внешнего от внутреннего. Но куда сложнее отделить внутреннее от внешнего.

Посмотри на круг и на квадрат. Их граница — линия. Граница же кольца — две линии, и внешнее делится кольцом на две области, и одна из них как бы описана кольцом.

Что же есть граница? Граница фигуры есть линия, и вокруг любой точки на этой линии опишется круг, что частью своей будет снаружи, частью же изнутри.

Но выбери точку внутри фигуры. Есть такой круг, описанный вокруг неё, что весь уместится в фигуру.

О фигуре также говорят, что имеет она площадь — говорящие это будто бы вымостили её брусчаткой.

Был некто поляк, и он имел в доме своём коврик квадратной формы. И случилось так, что в середине своей оказался коврик попорчен молью.

И взял поляк коврик и провёл на нём четыре линии от края до края его вдоль сторон, и меж этих линий в середине их получился малый квадрат, сами же они описали крест, и за углами этого креста остались четыре больших квадрата, и вот — весь коврик. И средний квадрат имел площадь: одна двадцать пятая; сторона же его — одна пятая стороны коврика. И вырезал поляк сей малый квадрат и выбросил.

И моль, что обитала в доме сего мужа, оказалась непроста. Ибо каждый из больших квадратов и каждый из лучей креста попортила она в серединах их.

И взял поляк коврик и провёл на нём ещё линии, и стало восемь крестов, сросшихся лучами их, и в серединах их малые квадраты, четыре на больших квадратах, что были прежде, и четыре на лучах прежнего креста. И каждый квадрат площадью в двадцать пять раз меньше выброшенного, а стороною в пять, вместе же площадь сих новых восемь шестьсот двадцать пятых. И вырезал поляк сии малые квадраты и выбросил.

И стало выброшенного всего тридцать три шестьсот двадцать пятых.

Но что подсчёты, когда портила моль коврик ещё и ещё! И всякие новые и более мелкие квадраты и лучи новых крестов становились попорчены в серединах их.

И площадь вновь вырезанного становилась всё меньше, всё же вырезанное, как можно сосчитать, приближалось площадью к одной семнадцатой.

Сей муж поляк располагал, должно быть, временем неисчислимым — ибо вот, прошла вечность. И стало вырезов бесчисленно много, и не стало квадрата и луча креста, что имел бы целой середину свою, и вот площадь вырезов: одна семнадцатая. Шестнадцать же семнадцатых занимал коврик — впрочем, поручится ли кто, что это уже не кружево?

И судя по площади его, что она есть и велика, сей польский коврик — фигура. И граница ему — бесчисленные линии.

Но где же граница его? Ибо вот, взяли точку внутри сего коврика и стали обводить её кругами всё меньшими и меньшими. Но внутри всякого круга были дыры в местах, попорченных молью и вырезанных поляком. И была часть всякого круга внутри коврика, часть же — снаружи, в той наружной области, что как бы описана кружевом.

Итак, не всякая ли точка сего коврика лежит на границе его? И не линия ли он сам? Однако имеет площадь.

И ты, сущий как торнадо и смерч, думаешь ли ты, что твоё вещество и салат устроились одним лишь кругом и спиралью? Ты описан вокруг кишок твоих, и то, что в них, не есть ты. Но и всякая меньшая часть плоти твоей описана вокруг сосудов, ещё же меньшая — вокруг межклеточных щелей, и есть ещё и ещё меньшие.

Итак, бесчисленным множеством кругов и спиралей устроилось вещество твоё и салат твой. Что же ты есть, как не польский коврик? И всякая точка твоя лежит на границе.

И ты, имеющий вес, помни: ты весь есть граница, и граница, которая ты есть, лежит между тобой и не-тобой, и смешались за вывеской твоей ты и не-ты.

Как?! Даже и зная это, ты всё ещё не принял самого неприятного?! Торопись же! Ибо вот, смешались за вывеской твоей ты и твоё неприятное.

Торопись! Ибо даже и в магазинах знают об этом кружеве и польском коврике. Не об этом ли твердят вывески во всяком отделе их и наклейки на всякой витрине их и ценники на всяком товаре их? Даже и внутри магазина продолжают они отделять внешнее от внутреннего.

Более того скажу я: даже и алмазы в небе, даже и они слагают собою польский коврик.

И вот что ещё прибавит к сему Заратустра. Попорчен ли был коврик молью? Не то же ли самое будет назвать порчей и всякое движение резцом, что совершает скульптор? Воистину, не порчей занималась сия моль, но вычитанием”.

Так говорил Заратустра. И сказав, отложил в памяти своей. Когда же был в работе его выходной день, записал он всё, что помнил, на своих листах. И записав, спросил себя:

“Не оттого ли появились буквы, что некие фигуры в серединах их были попорчены молью?”

Заратустра бросает курить

Однажды хозяин жилища озадачил Заратустру вопросом: “Знаешь ли ты, как бросить курить?”

“Скажи мне лучше: зачем?” — отвечал Заратустра, ибо сам курил, и ему это нравилось.

“Как это — зачем? — удивился хозяин жилища, — ведь курить вредно”.

Заратустра ответил: “Воистину, достаточно внушить людям, имеющим привычку, что она дурна, и дурнота её, равно как и способы от неё избавиться, станет излюбленным предметом их беседы. Поэтому — рассказывай. Заратустра любит слушать”.

“Что ж, расскажу, — отозвался хозяин, — Ныне узнал я — и сейчас склонен верить этому, — что никто не бросает курить иначе как через государством поставленного врача либо свою крепчайшую волю”.

“Как легко менять то, что склонны мы называть верой, если не имеешь нужды следовать ей”, — сказал Заратустра в сердце своём, вслух же спросил: “Неужели государство наделяет силой?”

Хозяин ответил: “Заратустра и сам знает, чем наделяет государство, и знает также, что важно другое — от чего оно отделяет”.

“Знаю, — сказал Заратустра, — и знаю также третье: мы говорим о том, как бросить курить”.

“Помню, — откликнулся хозяин, — и жду, когда поведёт Заратустра речь о крепчайшей воле”.