Новая алмазная сутра - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" (книги полные версии бесплатно без регистрации TXT) 📗
Это было трудно проглотить.
Сарджано спросил Ошо:
"Что это за ручеек хихиканья, который я чувствую в моем сердце каждый раз, когда я вижу, что ты используешь весь мир как устройство для нашего роста и используешь нас как устройство для всего мира?"
Ошо: "Сарджано, ты должен прекратить хихикать внутри себя в сердце. Это не устройство. Не осталось времени, ни для какого устройства. Твое хихиканье - это просто рационализация: ты не хочешь поверить, что мир идет к концу, потому что не хочешь изменяться. Ты хочешь, чтобы я сказал, что это только устройство, чтобы ты мог расслабиться, расслабиться в твоих фиксированных стереотипах жизни.
Но я не могу лгать тебе. Когда я использую что-то как устройство, я говорю, что это устройство. Но это не устройство для того, чтобы трансформировать мир через вас, или изменить вас через мир. Я просто утверждаю очень печальный факт. Твое хихиканье не что иное, как попытка стереть то впечатление, которое я стараюсь создать. Хихикай над чем-нибудь другим, но не над твоей трансформацией. Это хихиканье - это твое бессознательное пытается обмануть тебя, говоря, что что-нибудь произойдет и тебе не нужно беспокоиться. Я хочу, чтобы это глубоко проникло в ваше существо, что мы подошли к самому концу дороги, и не осталось ничего, кроме как танцевать и радоваться. Чтобы сделать это СЕЙЧАС, я разрушаю ваше завтра полностью. Я убираю его из вашего ума, который глубоко погружен в завтра... Просветление не что иное, как концентрация вашего сознания в одной точке - здесь-и-сейчас. Мой акцент состоит в том, что нет будущего, которое не связано с мраком и унынием - это имеет какое-то отношение к вам. Если вы можете полностью отбросить идею будущего, ваше просветление станет возможным немедленно. А это хорошая возможность отбросить идею будущего, потому что будущее само по себе СЕЙЧАС исчезает. Но пусть даже в самом дальнем уголке вашего мозга у вас не будет мысли, что, может быть, это тоже устройство. Есть стратегии ума, которые держат вас, чтобы вы оставались теми же старыми зомби".
("Внутреннее Великолепие")
В дополнение к этим взрывным дискурсам о состоянии мира Ошо читал шутки и играл шутки. Мы никогда не могли принимать жизнь серьезно с Ошо, искренне, но не серьезно. Он играл с Анандо во время дискурсов, поддразнивая ее относительно привидений, и когда он проходил через ее комнату, чтобы идти в аудиторию, для них это всегда было хорошее время, чтобы пошутить друг с другом. Ошо выходил из аудитории, ошеломив людей своим дискурсом, затем он поворачивал налево, с озорной усмешкой на лице, в ванную комнату Анандо, он знал, что она там спит в ванне. (Дискурсы в Чжуан-Цзы собирали так много людей, что мы слушали их по очереди, и Анандо, бывало, слушала их из своей ванны, укрытая подушками и одеялами.) Ошо любил постучаться в ее дверь и услышать ее крик, а однажды она спряталась в ванной за шкафом, у которого задняя стенка была только имитацией.
Она махнула ему рукой из двери ванной, когда он вошел в ее комнату, и когда он продолжил свой путь, ванная комната была пуста. Он открыл дверь шкафа, и начал сразу же сильно толкать заднюю стенку шкафа; там были взрывы хохота, когда стенка начала падать, и там была Анандо и небольшая группа удивленных людей, которые стояли в коридоре снаружи. Мне так нравились эти игры, потому что они напоминали мне о многих историях, которые рассказывал Ошо, о шутках, которые он сыграл с людьми в детстве.
Он, очевидно, наслаждался, когда ему отвечали тем же, и Анандо была правильным человеком для этого. Анандо "преследовал" стук в ее комнате, который будил ее каждую ночь, и Ошо поддразнивал ее этим. Однажды в середине ночи Ошо позвал меня и попросил пойти и сыграть шутку с Анандо. Он сказал, что я должна пойти и постучать в ее дверь, а потом медленно открыть дверь и толкнуть в комнату фигуру в инвалидной коляске, одетую как человек. У нас была эта фигура, потому что Анандо сделала ее сама, фигура сидела в коридоре со скрещенными ногами и читала газету, ожидая Ошо, чтобы он наткнулся на нее, когда пойдет на утренний дискурс.
Я никогда не видела, чтобы что-нибудь смутило Ошо, и этот случай не был исключением. Дважды в день много лет он шел по коридору через Чжуан-Цзы, и мы очень заботились, чтобы там не было ничего и никого на его пути. И все же утром, когда он проходил, совершенно незнакомый человек сидел и читал газету, как будто это была его собственная гостиная. У Ошо не было даже замедленной реакции. Он просто тихо засмеялся и подошел, чтобы поближе рассмотреть фигуру. Но... я добилась большого успеха, когда я вкатила инвалидную коляску в комнату Анандо, потому что мой стук в дверь встревожил ее, и когда она взглянула, еще наполовину сонная, она увидела "это", освещенное только отраженным светом снаружи. В тени она не узнала свое собственное творение и закричала. "Столько игры, столько детского, столько несерьезности, такое живое - это приближение к дзен".
Когда я ухаживала за Ошо, я всегда была очень спокойная с ним, в благоговении.
"Молчаливая", - говорил Ошо. У меня очень редко были какие-то новости или сплетни, чтобы рассказать ему, и когда он спрашивал меня: "Что происходит в мире?", я мало, что могла рассказать, потому что события моего мира были в том, на каких деревьях выросли новые листья, и прилетела ли в сад райская мухоловка или нет.
Анандо была ближе к земле и играла с ним. Она говорила ему обо всех новостях внутри и снаружи ашрама. Я слышала однажды, как она разговаривала с Ошо о политике; ее понимание индийской политики было впечатляющим; она знала все имена, все партии. Она и Ошо болтали как два старых приятеля, со взаимным знанием друзей и врагов. Я думаю, между Анандо и мной был хороший баланс.
У Вивек было и то, и другое; она казалось, включала в себя обе наших личности, и ее взаимоотношения с Ошо были всегда тайной для меня, потому что я чувствовала, что они такие древние. Она много раз уезжала на протяжении этих трех лет, но каждый раз, когда она возвращалась, Ошо принимал ее и сразу же предоставлял ей выбор, хочет ли она заботиться о нем, или она хочет расслабиться и ничего не делать. Никогда не стояло вопроса о ее свободе делать в ашраме то, что ей нравится. Это было исключение, которое он сделал для нее, и никто другой не претендовал на это.
