Тибетская книга мертвых - Турман Роберт (читать книги без регистрации полные TXT) 📗
Тибетцы видят, что любой человек может умереть в любое время и в любом месте. Наше представление о конкретности жизненной ситуации, о надежности реального мира пяти чувств и их объектов – это глубокое заблуждение. Ничто из того, что мы считаем существующим, действующим, чувствующим или имеющимся, не имеет никакой сущности, субстанции, стабильности или надежности. Все, с чем мы имеем дело внутри или вне себя, чем мы заняты с утра до вечера, – потенциально ничего не значит для нас. Если мы умираем, то все, что мы удерживали, исчезает, что помнилось, забывается, что было в руках, теряется, растворяется в полной бесчувственности, поскольку оно относилось к нашему уму или телу. Удивительно, но как только мы привыкаем к тому, что смерть подстерегает нас на каждом шагу, мы чувствуем большое облегчение. Мы понимаем, что мы действительно свободны всегда и во всех ситуациях, осознаем, что любое принуждение основано лишь на иллюзии субстанциональной длительности, устойчивой субстанции, связующей сущности. Мы полностью погружаемся в океан свободы. Наше участие в различных отношениях, в действительности, совершенно произвольно. Это чувство непосредственности свободы радует. Это высшее понимание смерти связано с Ямантакой, Терминатором смерти, являющимся самой устрашающей персонификацией мудрости неэгоистичности, реализацией пустоты ничто.
Замечено, что тибетская культура очень колоритна, а тибетцы в целом – живой, жизнерадостный и отзывчивый народ. Они индивидуалистичны, непредсказуемы и ценят свободу во всех аспектах и на всех уровнях. Они использовали свою независимость, чтобы практиковать просветляющее учение Будды, а не развиваться в материальном или военном отношении. Тибетцы делали все в меру своих возможностей, чтобы хорошо использовать человеческую жизнь и полностью реализовать ее потенциал для кармического, а не просто материального прогресса. Уникальная красота их цивилизации в значительной мере исходит от их ясного осознания непредсказуемости смерти и свободы, которую оно приносит.
Глава 2. Тибетская наука смерти
Что есть смерть?
Что такое смерть? Этот вопрос требует изучения. Западная наука считает, что прямая линия на электроэнцефалограмме означает прекращение сердцебиения и активности мозга и поэтому констатирует смерть. Иллюзия субъективного «я» в индивидуальном сознании, которую материалисты соотносят с наличием активности мозга, должна заканчиваться с прекращением волн активности мозга. Однако представление о смерти как об отсутствии сознания не является научным выводом. Это концептуальное понятие. Во многих случаях людей реанимировали после появления в течение некоторого времени прямой линии ЭЭГ, и они сообщали об интенсивном субъективном опыте.
В популярном представлении, поддержанном современным научным образованием, смерть чаще всего предстает как пороговое состояние, как нечто, забвение, пустота, разрушающая жизнь и поглощающая ее навсегда. Она родственна сну, тьме и бессознательности. Она страшит тех, кто счастлив или чувствует, что должен стать счастливым. Ее ищут несчастные, страдающие от непереносимой боли, как благословенную финальную анестезию. Но наука не должна отказываться от анализа этого представления. По существу, внутренняя наука начинается с анализа «ничто». Все же «ничто» – это просто ничто. Это не место, напоминающее идею небытия. Место подразумевает площадь, протяженность. Оно определяется координатами и границами. Это не «ничто», а помещение. «Ничто» не может где-то поместиться, и ничто не может поместиться в нем. У «ничто» нет ни внутреннего, ни внешнего. Оно не может быть разрушено, уничтожено или ограничено, у него нет энергии или воздействия. Оно не может быть вещью, царством, государством или чем-то иным. Его абсолютно нечего бояться и нельзя на него надеяться.
Это последнее завершение всего, диаметральная противоположность всего, «ничто» само по себе. И все же мы мыслим «ничто» как нечто. Ясно, что «ничто» – это концептуальное понятие, наиболее четко показывающее иллюзорный статус всех концептуальных понятий. Использовать, говоря о нем, слово «существует», значит – неправильно использовать язык. Упоминать «ничто» как «оно», «это», «то» или иначе без кавычек – это ошибка, только идея, на которую можно ссылаться. «Ничто» категорильно невообразимо, поэтому неправильно изображать его как цель, место назначения. Неправильно представлять как неуловимое состояние, проявляющееся прямой линией на ЭЭГ. Некорректно видеть в нем анестезию, следующую за потерей всех чувств. Не стоит воображать его как место успокоения, где сознание спит. В него нельзя вступить.
Когда мы думаем о «ничто» подобным образом, в действительности мы просто успокаиваем себя. Мы лишь строим наше представление о состоянии небытия на нашем привычном чувстве глубокого сна. Когда мы засыпаем, то забываем мысли, заботы, переживания и даже само сознание. «Погружаясь» в сон, как основное состояние, мы испытываем чувство релаксации. Засыпая, мы схватываем последний момент осознания, а просыпаясь, первый момент пробуждения вместе с воспоминанием сновидения или, что гораздо реже, просыпаемся или теряем сознание в сновидении. Но у нас нет никакого непосредственного опыта бессознательного состояния, так как мы не можем его вспомнить. Поэтому наше представление о пребывании в состоянии отсутствия сознания – это лишь умозаключение, основанное на первом и последнем моментах на пороге сознательности.
Сон ассоциируется у нас с отдыхом, расслаблением, миром и покоем. Человек, испытывающий бессонницу из-за физической или умственной болезни, сильно мучается, а лишение сна в течение долгого времени приводит к гибели. Мы любим спать. Сон отнюдь не соответствует прямой линии, абсолютному отсутствию активности мозга. Во время сна наш мозг может проявлять даже большую активность, чем при бодрствовании. С материалистической точки зрения сон отличен от состояния смерти. Представляя смерть как вступление в небытие, мы просто успокаиваем себя. Мысль о смерти как о сне – это лишь аналогия даже для материалиста. Похоже, что дуалистическая модель «освобождения», вдохновляющая индивидуалистический буддизм, хинаяну, а также индуизм, даосизм и западный монотеизм, – модель освобождения как абсолютного отчуждения от мира – произошла от всечеловеческого опыта сна. В большинстве культур сон считается блаженным удалением в отстраненное от мира состояние, спокойное отделение от забот и тревог, раздражений и привязанностей. Поэтому религиозный идеал нирваны как состояния отделенности, предельного освобождения от боли и печалей или высшего облегчения может быть не чем иным как гарантированным погружением в непрерывный глубокий сон без сновидений!
Когда мы видим подобное сравнение, то понимаем, почему материалисты смеются над духовными или религиозными формами освобождения. Зачем они нужны им? Ведь им уже гарантирован постоянный отдых. Их ждет небытие, достигаемое без малейшего усилия с их стороны, без моральной жертвы, без реализации, без развития любых умений или знания. Все, что им нужно сделать, – это уснуть, а подобный навык развит в течение тысяч ночей.
Но что дает им гарантию спокойного «ничто», ожидающего после смерти? Есть ли у них какие-либо достоверные свидетельства? Никто никогда не возвращался, чтобы рассказать о входе в небытие. Не было ни летописца, ни наблюдателя, никто никогда не погружался в субъективность мертвеца. Они не могут физически проникнуть в мозг любого мертвого существа. Нет ни одного убедительного описания небытия, которое бы очевидно не имело атрибутов. Никогда не наблюдалось ни единой вещи, превратившейся в «ничто». Откуда взялась бы энергия реальности состояния осознанности, будь это даже минимальное осознание чистого отдыха, если это нарушение физического закона о сохранении и превращении энергии? Что заставляет материалистов столь убежденно верить в «ничто», представляющее энергетический континуум?
Ответ очевиден: у них нет никаких оснований для подобной уверенности. Это просто верование, базирующееся на смелом утверждении, выработанном многими его сторонниками, но не имеющем ни малейших доказательств, усиленном постоянным повторением и догматическим упорством. Оно дает высшее утешение, удовлетворяя религиозную потребность иметь полное представление о реальности. Эта успокоенность может вызвать подозрение или сомнение, поэтому для материалиста она предстает в ложном свете, а небытие кажется чем-то пугающим, нежелательным, горькой пилюлей, которую современному взрослому человеку приходится проглотить.
