Мелхиседек. Книга 2. Человек - Нюхтилин Виктор Артурович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Фрэнсис Маттисен. Американский филолог, критик, литературовед, профессор Гарварда. Знаменит исследованиями Теодора Драйзера и Уолта Уитмена. Крупнейший и признанный в мире специалист по американской поэзии. Самоубийство в 48 лет.
Уолт Уитмен, на котором сделал себе имя Маттисен, который обратил в поэтическую веру Маяковского, и которому ставятся памятники, был не только великим поэтом Америки, но и таким же великим (по строению тела) гомосексуалистом.
Пожалуй, хватит.
Многим может показаться, что мы сейчас занялись некрасивым делом: роемся в чужом, зачастую грязном, белье. Однако мы далеки от того, чтобы как-то осуждать этих несчастных людей или же высокомерно сравнивать их с собою. Сами факты, которые мы приводим об их жизни - не секрет. Они взяты нами из энциклопедий, справочников, мемуаров и судебных хроник. Ничего из того, о чем перешептывается по углам в качестве заманчивых домыслов, мы не приводим. Мы лишь сгруппировали в кучу то, что разрозненно существует в открытой печати. Мы не сплетничали. Тем более что сами эти люди зачастую несли все эти свои пороки как щит перед собой и даже иногда весьма гордились ими. И нам совсем не до личных особенностей каждого из них. Нам важно все это как обобщающий признак того самого слоя людей, которые, как мы предполагаем, могли бы являться передатчиками Слова Божьего так же, как ученые являются передатчиками Знания Божьего. Если мы признаем их таким передаточным звеном между нами и Богом, то мы этим самым тут же опровергнем самих себя, задав себе же всего лишь один единственный вопрос - если Бог избрал литературу как способ наполнения чем-то наших задач в истории, а самих литераторов как своих исполнителей этого плана, то неужели он для этого избрал таких людей? В это трудно было бы поверить. Вряд ли может быть учителем жизни тот, кто сводит с самой жизнью счеты через петлю или пулю; вряд ли может быть врачевателем душ тот, кто сам является душевнобольным и вряд ли что-то без искажений может воспринимать для передачи тот, кто туманит ежечасно свои мозги алкоголем или наркотой. Гомосексуализм, как нас убеждают, совершенно безобиден, и мы не будем впадать в полемический задор по поводу данного утверждения, однако позволим себе серьезно усомниться в пророческих или проницательных талантах тех людей, которые даже мужчину с женщиной близоруко путают на близком расстоянии, а не то, что могут разбираться в скрытых путях жизни или ее смысла. Если они ошибаются на таком простом тесте, как пол партнера, попавшего к ним в постель, то чего от них ждать при условии решения тех задач, которые нам хотелось бы придать литературе? Они, пожалуй, будут посложнее (эти задачи).
Все это заставляет нас серьезно усомниться в том, что через литературу может привноситься в мир нечто, что заставляет его переламывать наши души и оттачивать характер в угодном Богу направлении.
Правда, можно предположить, что те единицы творческой элиты, которые являются психически вполне нормальными людьми, могли бы вполне эту задачу выполнять. Однако, беря в руки литературное произведение, мы не можем требовать от их авторов, чтобы они к предисловию своих книг и сборников прикладывали справки от психиатров или нотариально заверенные свидетельства сексуальных партнеров. Это был бы уже фашизм. Эти люди имеют право на творчество, а мы имеем право на то, чтобы читать их, или не читать. Пусть каждый воспользуется своим правом и пусть будет все так, как есть, но в таком случае мы должны признать, что литература все-таки занимает какую-то другую нишу в нашей жизни, а не ту самую, которую мы ищем, то есть исторически определяющую Его Замысел,.
Кроме того, происходит постоянно удивительная вещь, когда светлые и нормальные гении литературы, такие, как Пушкин, Шекспир, Дюма, Шолохов, Данте, Сервантес, Жюль Верн и еще немногие другие - не читаются! В общем-то, наиболее чистые по внутреннему содержанию и праздничные по доброте книги составляют так называемое классическое наследие, что подразумевает то, что их будут читать вечно, и что они никогда не забудутся. Но, похоже, классикой скорее можно назвать то, что никогда не будет читаться, но что действительно всегда будет помниться. Очень метко про классику говорил Марк Твен: "Классика - это нечто такое, что каждый хотел бы прочесть, но никто не хочет читать". Читается, как ни странно, то, что скоро беспросветно забудется. Все это читается взахлеб, забывается, затем читается еще что-то аналогичное, вновь забывается и так все время. Так называемый эффект бестселлеров - книг, которые сегодня заиметь хочет каждый, и которые полностью исчезают из обращения через год или два, причем иногда на века. Если бы Бог и задумал передать нам что-либо через литературу, которая творится нормально психическими людьми, то Ему не составило бы труда вбить в наше сознание некий предпочтительный интерес к этим авторам, а не наоборот. Уж, наверное, Он не пустил бы этот процесс на самотек. Иначе, Он Сам бы Себя не уважал, - прикладывай, понимаешь, усилия по внедрению в здоровые головы отдельных здоровых писателей Своих замыслов и идей, а потом допускай, чтобы это вообще не читалось, а только хрестоматийно уважалось! В это невозможно поверить и это еще один довод против того, что через литературу может осуществляться какое-то Его направляющее присутствие.
Правда, знакомый уже нам Эзра Паунд, который пытался тягаться непосредственно с Данте и умер за решеткой психушки, говорил, что незачем критиковать литературное произведение, исходя из личных качеств его автора. Только плохой критик критикует поэта, а не его поэму, говорил он. Может быть и так. Но, во-первых, личность автора не может не накладывать отпечаток на то, что он пишет. И даже плохой критик не сможет не заметить, что в содержании поэмы есть что-то болезненно странное. А биографическая справка о поэте всего лишь объясняет происхождение этих странностей. Тут связь неразрывная. Кроме того, сумасшествие, например, это не банальный перелом колена и даже не сифилис. Вывих мозгов - это не вывих сустава. Такое не происходит в одно мгновенье, разделяя жизнь автора на два разных отрезка - до несчастья и после. Если человек, в конце концов, все-таки сошел с ума, то это громко признается только в том случае, когда это перешло в необратимую или опасную для окружающих форму. А до этого он годами находится в той фазе, в которой процесс еще кажется обратимым или не представляется угрожающим для здоровья соседей и родственников, но процесс-то идет все время! И в этом состоянии человек творит, и это состояние не может не отражаться на том, что он пишет. В итоге появляется всегда оригинальное литературное новшество, увлекательное и талантливое, но питает оно скорее не душу, а какие-то ее темные закоулки, где таятся пороки и запретное любопытство.
Зачастую приходится слышать и такую версию психической ущербности многих литературных талантов - это люди особенные и особо остро чувствующие, им дана великая возможность ощущения истинного страдания и великая способность пропускать через себя метания и болезни духа. Из-за такого избыточного набора душевных талантов они, мол, и становятся душевно не совсем уравновешенными. Не выдерживают нагрузки. Если мы согласимся с этой версией, то она вполне может дать некоторые надежды литературе: в самом деле, если Бог избирает этих людей для какой-то миссии, то эта миссия, естественно, не может быть простой, и эти люди просто не выдерживают и загибаются психически на ниве сотрудничества с Ним. Можно было бы и ухватиться за эту возможность для литературы, но мы не станем этого делать. Потому что, если бы эти люди были такие особенные и так особенно бы чувствовали все то, что не дано чувствовать нам, то с каких таких радостей нам было бы интересно вообще то, о чем они пишут, и с какой такой причины нам было бы вообще понятно то, что они переживают? Если они совсем другие по своим душевным талантам, то, как мы можем им сопереживать? Чем, какими такими собственными талантами мы можем сопереживать их необузданно эксклюзивным талантам? Вот цветы, например, страдают, когда их режут, а лабораторные опыты показали, что даже посторонние цветы впадают в панику, когда в помещение входит человек, который всего-навсего утром срезал у себя в саду цикламены. Для них у него руки в крови! А для нас все это непонятно. Потому что это совершенно две разные системы душевных переживаний - у цветов и у нас. Мы цветов не понимаем, потому что они особенные. А если мы понимаем писателей и поэтов как себя самого, переживаем вместе с ними над одним и тем же, и одинаково с ними над одним и тем же смеемся и плачем, то надо признать, что в таком случае и они, и мы - особенные совершенно в равной степени. Мы ничем от них в таком случае по особенности душ не отстаем. Но, отмечая, что мы считаем себя одинаково особенными с литераторами относительно друг друга, мы должны признать и то, что это абсолютная глупость: что-либо в равной степени особенное относительно друг друга всегда должно считаться просто одинаковым, а особенным оно может быть только относительно чего-то третьего, от чего разительно отличается. Например, от цветов. А такой случай, как одинаковая способность что-то особенно переживать должен считаться просто нормой. Например, если все вокруг дураки, то не будет противоречить истине и то утверждение, что все вокруг умные. Относительно друг друга, конечно. Поэтому мы со спокойной уверенностью можем сказать - эти ребята и девчата особенные не в том, что могут увидеть или почувствовать что-то такое, чего не можем увидеть или почувствовать мы (потому что мы ведь отлично видим и чувствуем то, на что они пытаются нас заострить в своем творчестве), а особенные они в том, что не могут реагировать на это также достойно, как можем реагировать мы. И с нами происходят все те страшные и убивающие нашу жизнь вещи, которые описываются в литературе. И мы точно также на грани жизни и смерти переживаем измены, на грани душевного здоровья скорбим о близких, и нам также сокрушают дух неразделенная любовь, предательство детей, равнодушие родителей, проявленная ненависть друзей, унижения от сильных, невозможность правды и бессилие мести. Иначе нас не трогали бы переплетения судеб вымышленных героев, как не трогает погоня льва за антилопой в телепередаче из жизни животных, потому что это из другой относительно нас жизни! А то, что в книгах - все из нашей жизни. Но мы не вешаемся, не спиваемся, не кусаем наше ближайшее окружение и не впадаем в противоестественные половые связи. Мы справляемся. Может быть, это, как раз, мы особенные?
