Реальность неведомого - Прийма Алексей К. (книга жизни TXT) 📗
Всякий раз, когда они повторялись, мужчина с многочисленными рожками на голом желтом черепе сильно вздрагивал и приседал. Причем при каждом следующем повторе фразы «Прииде, Иисусе…» он, охая, приседал все ниже и ниже и затем распрямлялся со все большим трудом и кряхтением.
– Прекратите, – сдавленным голосом снова промычал он, упав на пол трюма на четвереньки, словно бы окончательно сломленный тем песнопением. – Не могу больше слышать это отвратителвное имя.
А хор продолжал тянуть:
– Прииде, Иисусе… Прииде, Иисусе…
– Нет. Не могу больше, – простонал мужчина с рожками. – Не могу!
Его облик в ту же секунду странным образом изменился.
Перед моим затуманенным взором появилось буквально на мгновение существо, которое я просто не сумею внятно описать. Видел я его, по сути, мельком – да к тому же, повторяю, сквозь туман, застилавший взор, затмивший мое сознание, отравленное неведомо чем и как. Передо мной в зеленом сиянии, по-прежнему освещавшем трюм, возник монстр с горящими глазами, острым клинообразным подбородком и длинными когтями на концах скрюченных пальцев рук. Длинные когти я запомнил почему-то с особенной отчетливостью. И еще запомнилось, что был он голым. Все его тело, включая, кажется, даже лицо, покрывала густая темная шерсть.
Едва я увидел перед собой кошмарного этого монстра-оборотня, как некая непонятная сила подбросила меня вверх. Она вышвырнула меня из трюма «Элизабет» сквозь распахнутый люк.
Головой вперед я вылетел из люка, как камень, выпущенный из пращи. И приземлился не более чем в метре от длинного штабеля ящиков, высившегося на причале напротив шхуны. Приземлился, пребольно шмякнувшись об асфальт подошвами обеих ног, но, как ни странно, не врезался в следующую секунду в тот штабель по инерции всем телом и лицом. Все та же непонятная сила удержала меня на ногах, не дав упасть.
Одуряющая тошнотворная муть, затмевавшая мой мозг, тотчас же испарилась куда-то из головы. Сознание прояснилось, а взгляд обрел былую остроту.
Я стремительно оглянулся через плечо.
Шхуна отваливала от причала. За ее кормой вспенивался мощный буран, вздуваемый винтом.
Я слегка прищурился, всматриваясь сквозь мутную пелену дождя в рулевую рубку шхуны, в ее лобовое стекло. Кто находился сейчас там, в рубке? Кто управлял шхуной? Другими словами, кто еще, помимо того монстра-оборотня, обретался сию минуту на борту «Элизабет»? Не знаю – почему и зачем, но я очень хотел разглядеть лицо человека, который, по логике вещей, должен был стоять сейчас в рубке у штурвала, – разглядеть и запомнить его.
Я не разглядел и не запомнил. Ибо в рубке никого не было!
«Элизабет» отошла от берега метров на десять и стала разворачиваться. А потом случилось чудо. Она окуталась белесоватым туманом, полностью скрывшим ее. Из туманного облака раздался негромкий звук, похожий на треск электрического разряда. И облако исчезло.
А вместе с ним исчезла и шхуна…
К моему старенькому «Москвичу», приткнувшемуся в тупичке за пакгаузом, я подошел ровным неторопливым шагом. В душе у меня бушевала буря, но голос был спокоен и деловит, когда, усаживаясь на водительское место в машине, я произнес:
– Слушайте внимательно, ребята. Сейчас я разговариваю с вами не как частное лицо, а как офицер госбезопасности. Понятно?
Повернувшись, я в упор посмотрел сначала на Виталия, затем на его приятеля. Оба они оторопело уставились на меня с заднего сиденья «Москвича» в ответ на мои слова. А я, продолжая буравить их тяжелым пристальным взглядом, заговорил подчеркнуто строгим тоном:
– Шхуна в самом деле стоит у причала. Я побывал на ее борту и разобрался в ситуации. Это не иностранный корабль, к вашему сведению. Это наш корабль, принадлежащий КГБ. Это секретная плавучая научная лаборатория отдела внешней разведки нашего Комитета.
Виталий тихо ахнул, услышав такое. А я продолжал вдохновенно врать:
– Облик корабля – не более чем камуфляж. Шхуна будет использоваться в дальнейшем в нашей зарубежной разведывательной деятельности. Трубка с окуляром, которую вы видели, – один из новейших разведывательных приборов, строго засекреченных… Короче говоря, – и тут я резко повысил голос, – вы, мерзавцы, вляпались своими пьяными мордами в важную государственную тайну!
Не буду подробно пересказывать здесь, о чем я, сурово сдвинув брови, вещал далее. Скажу лишь одно:
речи мои были полны угроз и обещаний немедленно упечь и Виталия, и его дружка в тюрягу, ежели эти алкаши проболтаются по пьяной лавочке об увиденном ими минувшей ночью в порту. КГБ не дремлет, вещал я, мерно чеканя слова. На нас работают в городе сотни тайных добровольных помощников, то есть секретных агентов. И если хотя бы один из них донесет нам о том, что вы, мерзавцы, распускаете языки и разглашаете важнейшую государственную тайну, то тогда… Выставив вперед по два пальца на каждой руке, я сложил их крестообразно, наподобие тюремной решетки.
В общем, я запугал ребят до дрожи в коленках. Каждый из них, потея от страха, дал мне честное слово, что никогда и никому не расскажет ни о шхуне странного облика и под иностранным флагом, ни о трубке с окуляром на ее конце, высунувшейся из иллюминатора в борту. Затем я взял с них второе честное слово – они поклялись никогда более не совершать ночные вылазки на причал сквозь дырку в заборе.
Их испитые лица расцвели облегченными благодарными улыбками, когда я как бы походя, как бы этак мельком проронил, что не намерен сообщать в милицию об их воровских походах за «пьяным грузом». Тоже этак как бы походя я пояснил – мол, между КГБ и милицией всегда были, есть и будут… ну, некоторые расхождения во взглядах на принципы следственной работы. Милиция относится к КГБ без всякого почтения, а КГБ отвечает ей тем же. Ваш, ребята, проступок, сказал я, дело сугубо милицейское, а не кагэбистское. И я, сотрудник КГБ, вовсе не намерен делать подарок мильтонам – передавать им дело о воровстве, расследованное не ими, а мною. Для меня будет вполне достаточным ваше честное слово, ваше обещание никогда более не наведываться на причал. Но если вы слово не сдержите… Я снова сложил пальцы крестообразно и угрожающе засопел.
А потом приказал:
– Теперь вылезайте из машины. Нет, погодите, – я вытащил из кармана связку ключей и, найдя на ней нужный, показал его Виталию. – Вот ключ от багажника моего «Москвича». Откроешь багажник, найдешь там монтировку. Используешь ее вместо молотка. Там же, в багажнике, стоит картонная коробка со всякой всячиной. Помнится, в ней должны быть шурупы. Используешь их вместо гвоздей. Даю вам, парни, ровно десять минут на то, чтобы вы намертво заколотили те две ваши доски в заборе… Выполняйте задание!
Парней как ветром выдуло из машины.
А я перевел дух. Думаю, мне удалось полностью нейтрализовать как Виталия, так и его молчаливого дружка. Страх, настоящий большой страх, насквозь продирающий все человеческое естество, – лучшее средство от излишней болтливости. Застращав алкашей до потери пульса перспективой угодить в тюремную камеру, я навесил на их рты крепкие замки. Опечатал уста молчанием.
Я знал, никому и ни за что не расскажут они о своей встрече с той шхуной и о странной трубке, выдвигавшейся из ее иллюминатора. Самое же главное, они будут помалкивать о том, что и я тоже побывал в кратковременном контакте со шхуной.
Что я там, на причале, делал в течение неполного получаса? Чем занимался? Что конкретно как офицер КГБ обнаружил? И куда, наконец, подевалась шхуна, если, по данным поста пограничной охраны у выхода из порта, она не покидала его акваторию? Можно было не сомневаться, что пограничники дадут именно такую справку – мол, не покидала шхуна порт… Если не покидала, то где она? И как прошляпил ее таинственное исчезновение я, офицер КГБ, лично отправившийся инспектировать иностранную, по всем приметам, посудину?
Такие или примерно такие вопросы мне непременно задали бы в моем родном Комитете, если бы слушок о моем контакте со шхуной дошел до него. И начались бы у меня специфические служебные неприятности. Сплошная нервотрепка. Дело как пить дать окончилось бы строгим служебным взысканием – причем в лучшем случае. То есть моя карьера была бы измарана жирным черным пятном. А такие пятна в КГБ ох как нелегко стираются, со временем забываются… Слушок, однако, до Комитета не дойдет, подумал я, мысленно усмехнувшись. Ибо я пресек его на корню, ликвидировал в зародыше.
