Исцеление человека - Андреев Юрий Андреевич (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
Но вот выплывает из памяти и такой давнишний эпизод: я был студентом уже пятого курса и усиленно готовился к экзаменам. В период оного затяжного штурма было не до тонкостей диеты, и случилось так, что в течение трех дней подряд я по частям одолевал весьма упитанную, жирную утку. И вот в пять утра я проснулся от совершенно невыносимых болей в животе. «Неотложку» вызвали через час, врач поставил некий диагноз и вызвал «скорую». Та действительно прибыла вскоре, но дальше началась фантасмагория: в какую бы больницу она ни приезжала, меня отказывались там брать и отсылали под благовидным предлогом в другую, а из той – в следующую, и так до четырех дня!.. Нигде не хотели портить свою статистику, ибо тот предварительный диагноз был поставлен со стопроцентной гарантией летального исхода!.. Это было 31 декабря, на улице стоял ядреный мороз, а я с «острым животом и шоковыми болями лежал, скрючившись, полунагой под легким одеяльцем в ледяном кузове машины, и время чувствовалось, будто вывернутое на дыбе…
На операционный стол я попал только в шесть вечера: в хирургическое отделение больницы совершенствования врачей на Васильевском острове. Когда меня вскрыли, оказалось, что было не острое воспаление поджелудочной железы (как записал врач из неотложки), а застойный спазм и непроходимость кишечника, осложненная бурно протекающим воспалением аппендикса. Оперировать в этой ситуации нужно было через час, а не через полсуток, и на этом свете я остался, очевидно, только в силу своей спортивной подготовки да мастерства хирургов-наставников, решительно осуществивших ревизию всего кишечника и подаривших мне в ночь на новый год жизнь и шов мало не в двадцать сантиметров длиной.
В этом «эпизоде» (который мог стать последним в жизни) в один общий узел связалось многое: малая квалификация одного врача, искусство и смелость других, а главное, – система, для которой решающим было не здоровье человека, а собственное благополучное статистическое реноме.
Да, немалая часть медиков вступает на свое святое поприще, побуждаемая к тому святыми, благородными идеалами служения человеку и человечеству, и нередко случается при этом, что у врача есть и талант, и совесть. Но увы, сколь часто не бывает ни того, ни другого, ибо наличие специфического дара медика не проверяется ни тестами на наличие альфа-ритма в энцефалограмме, ни на отборочных экзаменах наподобие тех, что должны держать будущие художники или математики. И текут в медицину серым потоком люди, для нее случайные, влекомые зачастую смутными побуждениями, а потому легко трансформируемые под себя косной системой. Да не подумают читатели, что я навалился сейчас лишь на отечественный институт отбора, подготовки и функционирования медиков: нет, это беда повсеместная! Мне своими глазами пришлось как-то читать циничное высказывание некоего заокеанского хирурга, что ему лично интересней сразу ампутировать клиенту за 12 тысяч долларов ногу, чем лечить ее занудными уколами по 600 долларов. В своей практике я встречался с совершенно бесполезными по сути своей операциями, выполненными мастерами ножа из разных стран. Повсеместно совершается отход от представления о выдающейся роли врача, о его редком таланте, о его нравственных качествах, которые были определяющими в древние и даже еще не в очень древние, по масштабам человечества, времена. Все резко изменилось к худшему в XX веке, когда ради количественного увеличения числа врачей на поток была поставлена подготовка тех, кто должен был отбираться и готовиться только «штучно». И вот результаты… Каждый больной – индивидуален, каждый случай – отдельное явление, зависящее не только от конституции человека, но и от его внутреннего мира, от его окружения, от мира его пребывания. Но о каком индивидуальном подходе может идти речь в таких-то вот случаях?
«I февраля в больнице No 26 умерла моя жена. Прожили мы с ней долгую, нелегкую жизнь…
Беда моя, конечно, не знает границ, но мне еще горше вот от чего: поступила моя жена в больницу с переломом шейки бедра, 10 дней пролежала недвижимой (половину из них – в коридоре на топчане), а умерла от сердечного приступа, потому что никто не подал лекарства.
Когда приступ случился, соседка по палате, единственная ходячая больная, побежала звать медсестру на помощь и дежурного врача. Медсестра сказала, что врача нет, закрыла дверь в палату и больше не появлялась.
Жена умирала 2 часа 40 минут. Ветеран войны и труда А.И. Соловьев».
Еще письмо:
«…За то время, что лечился в 4-ой поликлинике Василеостровского района у уролога Трубникова, у меня успел вырасти камень, перекрыть почку, и в тяжелом состоянии я был госпитализирован в больницу им. Урицкого. Там я перенес 40 операций, заражение крови и едва не отправился в мир иной. Впечатление от больницы – шоковое. Грязные палаты, ломаные, подпертые кирпичами кровати, толпы веселящихся бездельников-практикантов, тупые иглы шприцев, которые ввинчивают в тебя, как шуруп в капитальную стену. А пейза-аж… загляденье! Утром откроешь окно – перед глазами – морг. Эшелоны телег с трупами. Холодильник покойницкой грохочет, что товарный состав, и ты под эту жуткую какофонию прогуливаешься по «садику» – от морга к помойке, от помойки – к моргу…».
А вот из документального повествования врача Л. Красова, с тяжелой травмой оказавшегося в больнице. К нему пришел титулованный консультант, и врач, оказавшийся в роли больного, с трепетом душевным ожидал от него приговора, решения своей участи.
«И вот он сидит передо мной в небрежно брошенном на плечи халате. Все чувства обострены, и я замечаю сейчас то, на что в другое время не обратил бы внимания. Доктору явно некогда. Он забежал ко мне по пути, ненадолго, потому что очень просили. От этого весь вид его выражает нетерпение. Представился не как коллега коллеге, попавшему в беду, а очень официально.
Глядя куда-то в сторону (даже не осмотрев меня предварительно), начал говорить ровным голосом, словно читая страницы из учебника нервных болезней, о том, что ждет меня в дальнейшем: пожизненное заключение в четырех стенах, навсегда буду прикован к кровати, если не умру через 2-3 месяца от пролежней или уросепсиса (самоотравления организма) в страшных муках.
Я, слушая его, не верил своим ушам. Правда, нечто подобное говорили и мои лечащие врачи, но не такими словами и не таким тоном. А тут просто удивительная беспощадность, безжалостность. Ни одного ободряющего слова, ни капли надежды на выздоровление.
И тут я внимательно посмотрел на него. Это был бледный, аскетичного вида молодой человек: шея тонкая, кожа лица плохая, и весь виду него какой-то заморенный. Наверное, много сидит над книжками, мало бывает на воздухе и, конечно, никогда в жизни не занимался спортом. Откуда ему было знать о человеческих возможностях, о победе над собой и обстоятельствами.
Между тем консультант продолжал твердить:
– Поврежден спинной мозг и все центры управления мышцами, внутренними органами и заведующие трофикой (питанием тканей), разобщены с вышележащими отделами. К ним не идут сигналы из головного мозга. Нервные клетки погибли и не восстановятся. А чего нет, того и не будет…
Я, как врач, и сам понимал, даже соглашался с ним. Но, как больной, отказывался верить жестокому приговору, ни за что не желая верить тому, что у меня нет ни малейшей надежды. Ведь консультант не брал во внимание такие важные факторы при лечении, как человеческая психология, нравственная сила и характер больного.
Когда доктор, наконец, умолк, я, несмотря на неутешительный прогноз, попытался вырвать у консультанта последнюю надежду:
– Может быть, все не так страшно? – робко задал я ему вопрос. – Вы не учли, что я – спортсмен, привык к борьбе, и сейчас согласен на любые тренировки.
– Нет! Никто никогда не вставал на ноги с таким диагнозом, – последовал ответ. – Вы не сможете даже сидеть без посторонней помощи».
Таков был этот «врач»: сказал и убил. Не оставил ни просвета надежды. Обрек на мучения и неминуемую скорую смерть. Но неожиданно свет возрождения пришел совершенно с другой стороны: от пожилой санитарки.
