Второе кольцо силы - Кастанеда Карлос (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗

Ла Горда сказала, что я имел больше энергии, чем думал Нагваль, и что мой дубль выходил три раза. По-видимому, нападение Розы не было случайным действием, напротив, она очень хитро рассчитала, что если она причинит мне вред, то я буду беспомощным, это такая же уловка, которую пыталась применить донья Соледад со своим псом. Я дал Розе шанс ударить меня, когда заорал на нее, но она потерпела неудачу, пытаясь повредить мне. Вместо этого вышел мой дубль и причинил вред ей. Ла Горда сказала, что по словам Лидии, Роза не хотела просыпаться, когда удирали из дома Соледад, поэтому Лидия стиснула поврежденную руку. Роза не ощутила никакой боли и мгновенно сообразила, что я исцелил ее, что дало им знать, что я истощил свою силу. Ла Горда утверждала, что сестрички были очень хитрыми и планировали выпустить из меня силу, для этого они настаивали на том, чтобы я исцелил Соледад. Когда Роза осознала, что я исцелил также и ее, она подумала, что я непоправимо ослабил себя. Все, что им осталось сделать, это подождать Жозефину, чтобы прикончить меня.

– Сестрички не знали, что когда ты исцелил Розу с Соледад, ты также наполнился, – сказала ла Горда и засмеялась, словно это была шутка. – именно поэтому ты имел достаточно энергии, чтобы извлечь свой дубль в третий раз, когда сестрички пытались взять твою светимость.

Я рассказал ей о видении доньи Соледад, съежившейся у стенки своей комнаты, и как это видение сочеталось с моими осязательными ощущениями и завершилось ощущениями вязкой субстанции на ее лбу.

– Это было настоящее видение, – сказала ла Горда. – ты видел Соледад в ее комнате, хотя она была со мной недалеко от дома Хенаро, а затем ты видел свой Нагваль на ее лбу.

Здесь я ощутил необходимость перечислить ей детали всего моего опыта, особенно возникшее у меня осознание, что я действительно исцелил донью Соледад и Розу прикосновением вязкой субстанции, которую я ощущал как часть самого себя.

Видеть эту вещь на руке Розы – было также истинным видением, – сказала она. – и ты абсолютно прав, что эта субстанция твоя. Она вышла из твоего тела и это был твой Нагваль. Прикоснувшись к ней, ты втянул его обратно.

Затем ла Горда сказала мне, как будто разоблачая тайну, что Нагваль приказал ей не раскрывать того факта, что поскольку все мы имеем одну и ту же светимость, то если мой Нагваль коснется одного из них, я не стану слабее, как было бы обычно в случае, если бы мой Нагваль коснулся рядового человека.

– Если твой Нагваль касается нас, – сказала она, давая мне легкий шлепок по голове, – твоя светимость остается на поверхности. Ты можешь забрать ее снова и ничего не будет потеряно.

Я сказал ей, что мне представляется невозможным поверить в суть ее объяснения. Она пожала плечами, словно хотела этим сказать, что это ее не касается. Я спросил ее тогда об ее употреблении слова"Нагваль». Я сказал, что дон Хуан объяснил мне Нагваль, как неописуемый принцип, источник всего.

– Разумеется, – сказала она. – я знаю, что он имел в виду. Нагваль находится во всем.

Я указал ей с некоторой иронией на то, что можно так же сказать противоположное – что тональ находится во всем. Она тщательно объяснила, что здесь нет противоположения, что мое утверждение правильно – тональ тоже находится во всем. Она сказала, что тональ, находящийся во всем, обнаруживается легко нашими чувствами, в то время, как Нагваль, находящийся во всем виден только глазу мага. Она добавила, что мы можем натолкнуться на самые диковинные виды тоналя и быть напуганными ими, или потрясенными ими, или быть безразличными к ним, потому что все мы можем обозревать эти виды. Вид Нагваля, с другой стороны, требует специализированных чувств мага, чтобы быть видимым вообще.

И тем не менее, как тональ, так и Нагваль присутствуют всегда во всем. Поэтому магу свойственно говорить, что «смотрение» состоит в обозрении тоналя, находящегося во всем, а «видение» с другой стороны в обозрении Нагваля, также находящегося во всем. Соответственно этому, если воин наблюдает мир, как человеческое существо, то он смотрит, а если он наблюдает его как миг, то он «видит», и то, что он «видит», и следует, собственно говоря, называть Нагвалем.

Затем она повторила мне причину, которую уже сообщил мне раньше Нестор, почему дона Хуана назвали Нагвалем, и подтвердила, что я также являюсь Нагвалем ввиду фигуры, которая выходит из моей головы.

Я захотел узнать, почему они называют фигуру, выходящую из моей головы, дублем. Она сказала, что они думали, что разыгрывали тайную шутку со мной. Они всегда называли эту фигуру дублем, потому что она была по величине вдвое больше того человека, который имел ее.

Нестор сказал мне, что эта фигура не настолько хорошая вещь, чтобы иметь ее, – сказал я.

– Она ни хорошая, ни плохая, – сказала она. – ты имеешь ее, и это делает тебя Нагвалем. Вот и все. Один из нас восьми должен быть Нагвалем, и им являешься ты. Им мог бы быть Паблито или я или кто-нибудь другой.

– Расскажи мне теперь, что такое искусство выслеживания? – попросил я.

– Нагваль был выслеживателем, – сказала она и уставилась на меня. – ты должен знать это. Он учил тебя, как выслеживать, с самого начала.

Мне показалось, что она имеет в виду то, что дон Хуан называл охотой. Он, безусловно, учил меня, как быть охотником. Я рассказал ей, что дон Хуан показывал мне, как охотиться и делать ловушки. Однако ее употребление слова «выслеживатель» было более точным.

– Охотник просто охотится, – сказала она. – выслеживатель выслеживает все, включая самого себя.

– Как он делает это?

– Безупречный выслеживатель может обратить все в жертву. Нагваль говорил мне, что мы можем выслеживать даже собственные слабости.

Я прекратил писать и попытался вспомнить, знакомил ли меня дон Хуан когда-нибудь с такой новой возможностью: выслеживать свои слабости. Я не мог припомнить, чтобы он когда-либо описывал это такими словами.

– Как может человек выследить свои слабости, Горда?

– Таким же точно способом, как ты выслеживаешь жертву. Ты разбираешься в своем установившемся порядке жизни, пока не будешь знать все действия своих слабостей, а затем ты приходишь за ними и ловишь их, как кроликов, в клетку.

Дон Хуан научил меня делать то же самое с моим распорядком, но в русле общего принципа, что охотники должны осознавать это. Ее понимание и применение было, однако, более прагматическим, чем у меня.

Дон Хуан говорил, что любая привычка является, по существу, «деланием» и что делание нуждается во всех своих частях, чтобы функционировать. Если некоторые части отсутствуют, делание расстраивается. Под деланием он подразумевал любую связанную и осмысленную последовательность действий, другими словами, привычка нуждается во всех своих собственных действиях, чтобы быть живой деятельностью.

Затем ла Горда описала, как она выслеживала свою собственную слабость – чрезмерное едение. Она сказала, что Нагваль предложил, чтобы она сначала занялась наибольшей частью этой привычки, связанной с ее работой, как прачки; она всегда ела, когда ее клиенты угощали ее, в то время как она ходила по домам, разнося белье. Она ожидала, что Нагваль скажет ей, что делать, но он только смеялся и высмеял ее, сказав, что стоит ему сделать какое-нибудь замечание насчет того, что ей надо сделать, как она будет сопротивляться, чтобы не делать этого. Он сказал, что такова особенность человеческих существ: они любят, чтобы им говорили что делать, но они еще больше любят сопротивляться и не делать того, что им сказано, и в результате, они вовлекаются в основном в ненависть к тому, кто сказал им.

В течение многих лет она не могла ничего придумать, что ей сделать, чтобы выследить свою слабость однако однажды она сделалась такой больной и усталой от того, что она толстая, что отказалась принимать пищу 3 дня. Это было начальное действие, которое разрушило ее фиксацию. Затем у нее возникла идея засунуть в рот губку, чтобы ее клиенты поверили, что у нее испорченные зубы и она не может есть. Эта уловка сработала не только с клиентами, которые перестали давать ей пищу, но и с ней самой, поскольку она имела ощущение еды, когда жевала губку. Ла Горда смеялась, когда рассказывала мне, как она ходила везде с губкой, засунутой в рот, в течение нескольких лет, пока ее привычка чрезмерного едения не разрушилась.