Письма Махатм - Ковалева Наталия Евгеньевна (читаем книги онлайн без регистрации .txt) 📗
[Гордыня Хьюма как его главный моральный недостаток]
Мистер Хьюм гордится мыслью, что у него никогда не было «духа благоговения» перед чем-либо, кроме его собственных абстрактных идеалов. Мы об этом прекрасно осведомлены. Ему невозможно иметь благоговение перед кем-либо или чем-либо, потому что все благоговение, на которое он способен, сосредоточено на нем самом. Это является фактом и причиной всех неприятностей в его жизни. Если его многочисленные официальные «друзья» и его собственная семья считают всему виной его тщеславие, – они все ошибаются и говорят глупости. Он слишком интеллектуален, чтобы быть тщеславным, он просто и бессознательно для самого себя является воплощением гордыни. Он даже не благоговел бы перед своим Богом, если бы этот Бог не был его собственным созданием, его собственного производства. Вот почему он не может ни примириться с какой-либо из уже установленных доктрин, ни подчиниться когда-либо философии, которая не придет во всеоружии, подобно греческой Минерве, или Сарасвати•, из его собственного мозга. Это может пролить свет на тот факт, почему я отказывался в течение короткого периода моего наставничества давать ему что-либо, кроме полупроблем, полунамеков и полузагадок, чтобы он сам их разрешал. Ибо только тогда он поверит чему-либо, когда его собственная незаурядная способность схватывать суть вещей ясно покажет ему, что это должно быть так, раз оно совпадает с тем, что он считает математически правильным.
Если он обвиняет, и притом так несправедливо, К.Х., к которому действительно питает привязанность, в чувстве обидчивости, в недостатке уважения к нему, то это потому, что он построил представление о моем Брате по своему собственному образу. Мистер Хьюм обвиняет нас в преподавании ему сверху вниз! Если бы он только знал, что в наших глазах честный чистильщик ботинок равноценен честному королю, а безнравственный подметальщик гораздо выше и заслуживает прощения более, чем безнравственный «император», он бы никогда не пришел к такому ложному выводу.
Мистер Хьюм жалуется (тысяча извинений, «смеется» будет правильный термин), что мы проявляем желание сесть на него. Я отваживаюсь самым почтительнейшим образом заявить, что все совершенно наоборот. Это мистер Хьюм (опять же, бессознательно, лишь уступая привычке всей жизни) пытался осуществить эту невообразимую позу с моим Братом в каждом письме, которое писал Кут Хуми. И когда некоторые выражения, обозначающие неистовое самоодобрение и самонадеянность и характеризующие вершины человеческой гордыни, были замечены и мягко опровергнуты моим Братом, мистер Хьюм тотчас придал им другое значение и, обвиняя К.Х. в неправильном их понимании, стал про себя называть его надменным и «обидчивым».
Разве я этим обвиняю мистера Хьюма в нечестности, несправедливости или еще хуже? Отнюдь нет. Более честного, искреннего и доброго человека никогда не было в Гималаях. Я знаю такие его дела, о которых ни его собственная семья, ни жена совершенно ничего не знают, насколько они благородны, добры и велики. Его собственная гордыня оказалась настолько слепа, что не могла их оценить полностью, и поэтому, что бы он ни делал и ни сказал, это не может уменьшить моего уважения к нему. Но, несмотря на все это, я вынужден сказать ему правду. И в то время, как лучшая сторона его характера вызывает все мое восхищение, его гордыня никогда не заслужит моего одобрения, до которого мистеру Хьюму, опять-таки, нет никакого дела, но это действительно мало что значит. Будучи самым искренним и откровенным человеком в Индии, мистер Хьюм не в состоянии выносить противоречие, и, будь перед ним небожитель или смертный, он не может оценить или даже допустить без протеста то самое качество искренности ни в ком другом, кроме самого себя.
Также его нельзя заставить признать, что кто-нибудь на свете может что-либо знать лучше, чем он, после того как он составил свое мнение по данному предмету. «Они не приступят к совместной работе так, как это мне кажется наилучшим», – жалуется он на нас в своем письме Олькотту, и эта фраза дает нам ключ ко всему его характеру. Она позволяет проникнуть в работу его внутренних чувств. Имея право – как он думает – считать, что его игнорируют и обижают вследствие «неблагородного», «эгоистического» отказа работать под его руководством, он не может не считать себя в глубине души всепрощающим великодушным человеком, который вместо возмущения по поводу нашего отказа «согласен продолжать работу так, как им (нам) хочется». И это наше неуважение к его мнению не может быть приятно ему, и, таким образом, чувство великой обиды растет и становится пропорциональным величине нашей «эгоистичности» и «обидчивости». Отсюда его разочарование и искренняя боль, что он нашел Ложу и всех нас не на высоте его идеала. Он смеется над тем, что я защищаю Е.П.Б., и, уступая чувству, его недостойному, по несчастью забывает, что у него самого как раз такой характер, что оправдывает друзей и врагов, когда те называют его «покровителем бедных» и тому подобными именами, и что его враги, в числе других, никогда не пропускают случая прилагать к нему такие эпитеты. И все же это рыцарское чувство, которое всегда побуждало его стать на защиту слабых и угнетенных и исправлять зло, сотворенное его коллегами – последним примером является скандал в муниципалитете Симлы, – облачает его в одеяние немеркнущей славы, сотканное из благодарности и любви людей, которых он так бесстрашно защищает.
Вы оба находитесь под странным впечатлением, что мы можем интересоваться и даже интересуемся тем, что о нас могут говорить или думать. Образумьтесь и вспомните, что первое требование даже к простому факиру – приучить себя оставаться одинаково равнодушным как к моральным ударам, так и к физическому страданию. Ничто не может причинить нам личное горе или радость. И то, что я сейчас говорю вам, предназначено для того, чтобы вы научились понимать, скорее, нас, нежели себя, а это – самая трудная наука.
Что мистер Хьюм имел намерение (вызванное чувством настолько же преходящим, насколько и поспешным, и обязанным своим возникновением растущему раздражению против меня, кого он обвиняет в желании «сесть на него») отомстить посредством иронического, следовательно, оскорбительного (на европейский взгляд) замечания в мой адрес – это так же верно, как и то, что он не попал в цель. Он не знает, вернее, забывает о том факте, что нам, азиатам, совершенно чуждо чувство насмешки, которое побуждает западный ум к высмеиванию лучших, благородных устремлений человечества. Если бы я еще мог чувствовать себя оскорбленным или польщенным людским мнением, я бы скорее почувствовал в этом что-то лестное для меня, чем унизительное. Моя раджпутская кровь никогда не позволит мне видеть женщину, обиженную в своих чувствах, без того, чтобы заступиться за нее, даже будь она «подверженной видеґниям» и будь ее так называемая «воображаемая» обида всего лишь ее фантазией. Мистер Хьюм знает достаточно о наших традициях и обычаях, чтобы быть осведомленным об этом остатке рыцарских чувств к нашим женщинам в нашей дегенерирующей расе. Потому я утверждаю: надеясь ли, что эти сатирические эпитеты в адрес Е.П.Б. дойдут до меня и заденут меня, или же зная, что, осуждая меня, он не заденет моих чувств, мистер Хьюм поддался чувству, недостойному его более благородной, лучшей натуры, так как в первом случае его намерение может рассматриваться как мелочное чувство мести, а во втором – как ребячество.
Кроме того, в своем письме к Олькотту он жалуется, или осуждает (вы должны простить меня, что в моем распоряжении так мало английских слов) нашу позицию «полуугрозы» порвать с ним, которую он якобы обнаружил в наших письмах. Ничего не могло быть более ошибочным. У нас не больше желания порвать с ним, чем у ортодоксального индуса – уйти из дома, в котором он гостит, пока ему не скажут, что в его присутствии больше не нуждаются. Но когда намек о последнем ему дан, он уходит. Так и мы.
