Истории, которых не могло быть - Царева Ирина (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Попалась мне на глаза популярная брошюрка, в которой рассказывалось о «Божественной комедии» Данте. В частности там говорилось, что никогда мы не могли бы прочитать полный текст этого произведения, если бы не удивительный случай. Дело в том, что после смерти поэта родственники обнаружили, что в поэме отсутствует ХIII песнь. Искали, искали, и махнули рукой. И тут одному из сыновей Данте приснился сон, будто является ему отец и указывает на нишу в стене. Сегодня наши недоверчивые сынки только перевернулись бы на другой бок. А тогда люди верили в такого рода предзнаменования. В общем, именно в этой нише и нашлась отсутствующая глава…
У нас на работе в то время исчезла папка с документацией, которую мы всем отделом уже месяц как не могли найти. И подумалось мне после этой брошюры, что здорово было бы, если бы и мне сон приснился, в котором подсказка была бы, где пропавшие бумаги искать. И точно, в ночь с воскресенья на понедельник снится мне, будто иду я темными институтскими коридорами. Тихо, жутко. А впереди свет мерцает — шкаф в лаборатории светится радужными волнами.
На утро рассказывал эту историю коллегам. Они посмеялись конечно, так как именно этот шкаф перерывали уже раз сто. И тут мне почему-то обидно стало. Подошел я к шкафу и пнул его: «Отдай пропажу!». И тут же — плюх на пол! потерянная папка! Словно материализовалась! Но чудо не в ее таком впечатляющем появлении — по известке на обложке ясно было, что ее, наверное, уборщица наверх положила на рулоны с чертежами, а она соскользнула, и застряла между стеной и шкафом, а при ударе вывалилась. Чудо — мой вещий сон.
Т. Демакова, село Чигорак, Воронежская область.
Мне было 12 лет. Мы жили в Подмосковье. Мама вела хозяйство, а отец косил в лесу сено. Покос был далеко от дома, поэтому отец весь этот период жил прямо в лесу, построив себе уютный шалаш, а мы с сестренкой возили ему еду.
Однажды я увидела во сне пожар — горел шалаш, в котором спал папа. Я видела как он выбрался из шалаша в одних трусах… Утром рассказала об этом сне матери, но она ответила, что все это ерунда. К обеду она отправила нас к отцу. О сне я уже забыла и была спокойна. Но когда мы подошли к шалашу, на его месте оказалось пепелище. Папа вышел навстречу в одних трусах (точь-в-точь как мне привиделось ночью) и сказал, что еле спасся.
Сорок с лишним лет назад Пензикову Юрию Александровичу из деревни Вахонино Конаковского района Тверской области приснился сон, продолжение которого предложила сама жизнь.
Сейчас мне 64 года. История эта началась сорок один год назад. Не буду утомлять вас рассказом о своей болезни. Короче, дело было так. До районной больницы я добрался глубокой ночью. Медсестра, прочитав направление поселкового фельдшера, измерила мне температуру — столбик ртути поднялся до конца термометра. Пришел дежурный врач: «С такой температурой человек не мог пройти два километра от станции до больницы. Это предел, когда уже умирают. Просто градусник вышел из строя». Принесли другой. Результат тот же — 42 градуса. Я остался в больнице. И там, когда миновал кризис и смерть отступила, мне приснился бредовый сон. За давностью лет восстановить в памяти детали сновидения невозможно. Запомнились пронзительные, суровые глаза на хмуром морщинистом лице. Его взгляд, казалось прожигает мою голову. Старался смотреть не в его глаза, а на одежду — халат или кафтан, расшитый изображениями зверей, птиц, листьев. Контуры их выполнены из золотой проволоки, которая прикреплена к ткани нитками. На рукаве часть ниток порвалась, и свисает золотая бахрома. Старик, что-то сказал и протянул мне саблю. На черном клинке — сверкающая надпись. Белая, костяная рукоять окована золотом. На перекрестии и навершии горят красные камни. Но меня почему-то больше всего волнует маленький квадрат на клинке, сразу за рукояткой. Я знаю, что он должен там быть, ищу его и нахожу. Меня охватывает радость. Обозначен он тонкими золотыми линиями, в углах какие-то знаки. Сабля холодная, тяжелая, рукоять очень удобная. Она словно сделана по размеру моей ладони. Потом я вижу себя лежащим на лошади. Слева и справа мелькают серые тени всадников. Вижу, как навстречу катится сплошной вал конницы. В сознание пытается пробиться мысль, что это всего лишь сон. Пытаюсь усилием воли очнуться, хочу очутиться в безопасности. Но грохот сотен, а может и тысяч копыт, и внезапно раздавшийся воинственный вой гасит, прогоняет эти мысли. По телу пробегает дрожь. Клинок заношу вверх и немного назад. Заслышав свист клинка, жеребец рвётся и движется крупными прыжками. Сплошной круговорот всадников, сумятица, мелькают смуглые лица, лошадиные морды, щиты, шлемы. Чувствую, как кровь пропитывает одежду, течет в сапоги…
Очнулся я совершенно разбитый, мокрый от пота. Будто на мне, как говорится, «черти горох молотили». Сновидение было страшным и ничем не мотивированным. На коне никогда не скакал, да и вообще в седле не сидел. Саблю видел разве что на экране. Даже будучи мальчишкой, в отличии от своих сверстников, не мечтал стать" красным кавалеристом" и рубить беляков, самураев и прочих буржуев.
Но странное дело — впечатление от сна не проходило, словно все это было наяву. Я помнил запах конского пота, скрип седла, ощущение горячего тела скакуна, кровь, стекающую в сапоги. Из памяти не исчезал и изящный клинок с золотой надписью. Больше подобных снов не было. Спустя некоторое время я забыл о нем.
Прошло примерно четверть века. С берегов Охотского моря я приехал на Северный Кавказ, где познакомился с Андреем Матвеевичем Чередниченко, с которым мы частенько охотились вдвоем. Несмотря на то, что в ту пору он разменивал восьмой десяток лет, мне едва удавалось поспевать за ним. Старый охотник, родившийся в Лабинском ущелье и проходивший всю жизнь по горным лесам, знал любую тропку, каждый приметный камень, повадки зверей и птиц. Чувствуя мое желание проникнуть в лесные тайны, познать природу Кавказа, он проникся ко мне расположением и доверием. Поскольку иметь в те времена нарезное оружие не разрешалось, Матвеевич хранил карабин в лесу. Придет к своему тайнику, гладкоствольную двустволку положит, а карабин возьмет. Возвращается с охоты — обратная процедура.
В тот вечер, возвращаясь из леса, мы остановились на ночлег в верховодьях речушки Сосновая, что течет с Икширского хребта в Большую Лабу. Я стал готовить ужин, а старик пошёл прятать карабин. Его не было довольно долго. Вернулся он с саблей в деревянных, невзрачных ножнах и сказал: «Посмотри, Александрович, мою саблюку, такой нигде больше не увидишь». Я невольно залюбовался изяществом клинка. Темно-серая, почти черная поверхность переливалась, струилась, как живая. От рукоятки вниз сверкала золотая вязь арабского письма. Когда я поднес клинок к огню, сталь заполыхала багровыми молниями, рождая мысли о крови, наверное, в которой он купался не раз. Я взмахнул саблей, и меня словно пронзило током: знакомый свист разрезаемого воздуха, рукоять вросшая в ладонь… В голове сверкнули картины старого забытого сна. «Боже мой! Неужели я держу в руках саблю из сновидений? Да быть такого не может!» При свете костра стал внимательно рассматривать клинок. Ручка, видимо из слоновой кости, — пожелтевшая, частью выкрошившаяся, вся в трещинах. Кое-где остались тонкие жилки золотого рисунка. На перекрестии и навершии сохранились гнезда, где когда-то сверкали самоцветы. Ну, а самое главное: на обухе клинка, у самой рукоятки — очерченный золотом квадратик, в каждом углу которого золотые арабские буквы. Ни карандаша, ни бумаги у меня не было, да я и не стремился особо перерисовать надпись, чтобы показать ее знатоку арабского языка (о чем впоследствии весьма сожалел).
Пробуя клинок, я легко перерубил свой стальной охотничий нож, и на лезвии сабли не осталось и следа. Матвеевич рассказал, каким образом клинок попал к нему в руки. Где-то в 1917-1918 годах группа казаков из поселка Псемён отправилась на охоту. В веховьях Урупского ущелья, неподалеку от перевала из Архызского ущелья в Лабинское, ливень обрушил в балку часть склона. Смытый грунт, камни, растительность как плотиной перегородил русло речушки, протекающей по дну балки. Причем на противоположной стороне запруда уперлась в вынос старой лавины. Вода поднялась и промыла себе новое русло в грунте старого сброса. Казаки как раз в этот момент пробирались по склону балки и заметили в промоине кости и остатки упряжи. Заинтересовавшись, разгребли это место. Нашли кости верблюдов и лошадей, останки людей, несколько тюков сгнившей материи, обрывки кольчуги, сплетенной из очень мелких колец. А отец Андрея Матвеевича нашел этот клинок. Обильно украшенные золотом ножны и драгоценные камни казаки поделили между собой, а клинок остался нашедшему. В начале тридцатых годов, во время голода отец ободрал золотую отделку рукоятки и сдал в торгсин, а клинок сохранил и отдал сыну.
