Автобиография духовно неправильного мистика - Раджниш Бхагаван Шри "Ошо" (е книги .TXT) 📗
Меня считали тронутым, потому что такая невообразимая задача кого угодно доведет до безумия. Она просто необъятна и непосильна. Одного только эти люди не понимали: безумие мне не грозило, потому что я уже оставил разум далеко позади и стал просто наблюдателем.
Разум — это утонченная и очень сложная вычислительная машина. Человек создал чудесные счетные машины, но ни одна до сих пор не сравнится с человеческим умом. Наша память способна вместить содержимое всех библиотек мира. А книг на свете очень много, даже в одной-единственной библиотеке их может быть очень много. Если все книги библиотеки Британского Музея выстроить одну за одной, этот ряд трижды обойдет земной шар! И это только одна библиотека! В Москве и Гарварде есть библиотеки не меньше, а то и больше. Но любой человеческий разум способен вместить все, что говорится в этих книгах, он в состоянии все это запомнить. В мозге миллиарды клеток, и каждая из них способна сберегать миллионы единиц информации. Разумеется, от такого обилия сведений любой свихнется. Любой, кроме того, кто уже отстранился от собственного разума. Если ты не умеешь медитировать, безумие, считай, гарантировано. В этом мои преподаватели были правы, ошибались они в другом: они не знали, сколько усилий я трачу на медитации.
Я читал самые неожиданные книги. Я перечитал самые странные священные писания со всех уголков планеты. И все же я оставался наблюдателем, потому что уже нашел свою родину. Мне нечего было искать в этих книгах, нечему было там учиться. Читал я совсем в иных целях. Я хотел сделать свое провозвестие всеобщим, свободным от любых локальных ограничений. И я очень рад, что мне это удалось.
Люди полюбили меня и назвали «Учителем Учителей». Такое звание они дали мне от большой любви. Что касается меня самого, то я считаю себя обычным человеком, которому хватило упорства, чтобы оставаться независимым, бороться с любыми условностями, избегать тисков религии, политических партий и каких-либо группировок. Я не отношу себя ни к какой-то нации, ни к какой-то расе. Я всеми силами старался быть самим собой и ни от кого не зависеть. И эти усилия принесли мне невероятную целостность, уникальность и подлинность. Они вознаградили меня чудесным блаженством.
Но в то время мне необходимо было много чего узнать. Любой, кто попытается стать Учителем после меня, должен помнить, что ему тоже придется пройти все то, через что я прошел, иначе Учителем не стать. Иначе он останется выразителем чего-то локального — индуистским учителем, христианским миссионером или исламским проповедником, но не Учителем для всех людей без исключения. Да, после меня трудно будет стать Учителем!
Пробудившийся очень глубоко понимает людей. Он постиг себя и потому знает, в каком жалком состоянии пребывает каждый человек. Ему жалко людей, он полон сострадания. И он не расплачивается злом за зло — прежде всего потому, что не испытывает никакой обиды. Кроме того, он жалеет других и потому не испытывает к обидчикам никакой ненависти.
Вот что случилось со мной в Бароде, где я обращался к большому собранию людей. Кого-то из тех, кто сидел в первом ряду, мои слова так задели, что человек вышел из себя, полностью потерял контроль над собой и швырнул в меня туфлей. В тот миг я вспомнил, как студентом играл в волейбол. Я поймал туфлю в воздухе и попросил бросить мне вторую. И тот человек растерялся! Я сказал: «Бросай и другую! Что мне делать с одной? А вообще, если так уж хочешь мне что-то подарить на память...» Но он ждал, и я сказал: «Чего ждешь? Бросай другую! Не смогу же я ходить в одной туфле! А возвращать я не стану, потому что не расплачиваюсь дурным за дурное. Так что давай, бросай мне вторую туфлю!»
Он был потрясен, он не мог поверить в происходящее. Во-первых, он сам не понимал, как мог швырнуть в меня туфлей, — а это был очень приличный человек, известный ученый-санскритолог, пандит. Он сам не предполагал, что может такой номер выкинуть, но это все же случилось — вот она, власть подсознания! Если бы я сделал то, на что рассчитывало его подсознание, все было бы в порядке. Но я потребовал вторую туфлю — вот это его и доконало. Он был ошеломлен. И я сказал его соседу: «Помогите ему снять вторую туфлю. Я не отстану. Мне нужны обе. Я как раз собирался купить новую пару, но этот человек такой щедрый!» А туфли действительно были новенькие, с иголочки.
Вечером тот человек пришел ко мне, встал на колени и попросил прощения. «Конечно, я уже все забыл. Я не обижен, за что же мне вас прощать? Чтобы простить, нужно сперва рассердиться. А я не злился — наоборот, мне понравилось! Здорово получилось. Вам удалось разбудить тех, кто задремал на лекции. Вообще, я подумал, что это отличная мысль: в следующий раз я специально усажу в зал своих людей, чтобы они время от времени швыряли в меня обувью и будили спящих! Во всяком случае, это поможет слушателям быть хоть немного внимательнее. Так что я вам очень благодарен».
Потом он долгие годы писал мне письма: «Прошу вас, простите меня! Я буду писать, пока не получу прощение».
Но я отвечал ему: «Сначала меня нужно разозлить. Если я скажу, что прощаю вас, то тем самым признаюсь, будто я обижался. Как же я могу простить? Это вы меня простите за то, что не могу на вас обижаться и, следовательно, не могу простить. Вы меня простите!» Не знаю, простил он меня или нет, но письма прекратились.
Я очень не хочу, чтобы меня хоть как-то связывали с понятием религии. Причина лишь в том, что вся история религии — штука грязная. Это уродливая история, она отражает деградацию человека, его бесчеловечность, все дурное, на что он способен. И это относится не к какой-то одной религии! По всему миру постоянно разыгрывался один и тот же сценарий: эксплуатация человека во имя Бога. Поэтому мне становится очень неловко, когда меня тем или иным способом связывают с понятием религии. Впрочем, есть и другая проблема: в жизни человеку подчас приходится решать, что именно он ненавидит.
В моей юности я был известен в университете как атеист, как человек нерелигиозный и настроенный против всех моральных принципов. Да, я придерживался и продолжаю держаться этой позиции. В этом я не изменился ни на каплю. Мое отношение остается прежним. Но репутация человека неверующего и аморального создавала немало трудностей. Это осложняло общение с людьми, делало его почти невозможным. Эти характеристики — аморальность, безверие и все прочее — непроницаемой стеной отгораживали меня от людей. Я бы таким и оставался, для меня тут проблем не было, но я видел, что это не позволит мне поведать о своих переживаниях, поделиться с другими своим опытом.
Стоило людям узнать, что я не признаю ни религию, ни мораль, как они тут же замыкались в себе. Достаточно было услышать, что я не верю в Бога, в рай и ад, — и они тут же шарахались от меня, как от чумного. Это относилось и к людям образованным, ведь я был университетским профессором, а вокруг работали сотни преподавателей и ученых, людей разумных и толковых. Но они тоже избегали меня — им не хватало смелости отстаивать собственные убеждения, они не умели спорить.
А я спорил всегда и всюду — на улицах, в университете, в магазинах, повсюду, где можно было с кем-то поговорить. Я безжалостно критиковал религию и старался окончательно избавить людей от этой чуши. Но результат был прост: я остался один, как остров в безбрежном океане. Никто со мной не разговаривал, со мной не решались даже здороваться — кто его знает, что из этого получится? И тогда мне пришлось выбрать новую стратегию.
Как ни странно, я подумал вдруг, что те люди, которых занимает поиск истины, рано или поздно обращаются к религии. Меня они считали неверующим, и потому не хотели со мной разговаривать. Но ведь именно эти люди действительно хотели постичь истину! Это они пошли бы со мной в неизвестность! Однако у них уже была религия, своя секта, своя философия, а меня они считали неверующим. Нас разделял барьер. Но именно таких людей я искал!
