Второе кольцо силы - Кастанеда Карлос Сезар Арана (книги хорошего качества .txt) 📗
До сих под ее утверждения были сравнительно ясными, но я никак не мог представить себе, чтобы дон Хуан говорил обо мне такие вещи.
Мы вошли в дом. Я собрался было сесть на скамейку, где обычно сидели мы с Паблито, но она остановила меня.
– Это место не для нас с тобой, – сказала она. – Пойдем в мою комнату.
– Я лучше буду сидеть здесь, – сказал я твердо. – Я знаю это место [1] и чувствую здесь себя очень удобно.
Она недовольно фыркнула, как разочарованный ребенок. Поджатая верхняя губа у нее при этом была похожа на утиный клюв.
– Что-то здесь ужасно не так, – сказал я. – Я думаю, мне лучше будет уехать, если ты не объяснишь мне, что происходит.
Она пришла в сильное возбуждение и стала доказывать мне, что просто не знает, как со мной разговаривать. Я поставил ее перед фактом ее очевидного пренебрежения и потребовал, чтобы она рассказала мне, что случилось. Я должен был знать, как это произошло.
– Если я расскажу тебе, ты останешься? – спросила она ребячливым голоском.
– Придется остаться.
– В таком случае я все тебе расскажу. Но это должно происходить в моей комнате.
На мгновенье меня охватила настоящая паника. Чтобы успокоиться, мне пришлось сделать крайнее усилие. Мы направились в ее комнату. Она жила в задней половине дома, где Паблито построил для нее спальню. Я уже был в этой комнате однажды, когда она строилась, и еще раз, когда она была закончена, как раз перед вселением туда доньи Соледад. Комната выглядела такой же пустой, как и раньше, если не считать кровати в самом центре и двух скромных комодов у двери. Побелка на стенах поблекла и приобрела очень успокаивающий желтоватый оттенок. Деревянный потолок тоже потемнел от времени. Глядя на гладкие чистые стены, я думал, что их каждый день моют губкой. Комната больше всего напоминала монашескую келью, очень скромную и аскетическую. В ней не было никаких украшений. На окнах – массивные ставни с железными засовами. Не было ни стульев, ни вообще чего-нибудь, на чем можно было бы сидеть.
Донья Соледад забрала у меня блокнот, прижала его к груди и села на кровать, сделанную из двух толстых матрацев, положенных прямо на доски. Она показала мне, чтобы я сел рядом с ней.
– Ты и я – одно и то же, – сказала она, вручив мне мою записную книжку.
– Прости, я не понял.
– Ты и я – одно, – не глядя на меня, повторила она.
Я не мог сообразить, что она имеет в виду. Она уставилась на меня, ожидая моей реакции.
– Но что это значит, донья Соледад? – спросил я.
Мой вопрос, казалось, озадачил ее, как если бы я спрашивал о чем-то очевидном. Она вначале засмеялась, но, когда я стал настаивать, что действительно не понимаю, она рассердилась. Сидя на кровати, она выпрямилась и, гневно взглянув на меня, обвинила в неискренности. Ее глаза пылали, рот скривился в гримасе ярости, и она сразу опять сделалась старухой.
Я искренне недоумевал, не чувствуя себя лицемером. Казалось, и она тоже была в затруднении. Она пыталась что-то сказать, но только беззвучно шевелила губами. Наконец она пробормотала, что я действую в такой важный момент не безупречно. Она повернулась ко мне спиной.
– Посмотри на меня, донья Соледад, – сказал я твердо. – Я никоим образом не ввожу тебя в заблуждение. Ты, должно быть, знаешь нечто такое, о чем я сам не имею ни малейшего понятия.
– Ты слишком много разговариваешь, – ответила она. – Нагваль говорил, чтобы я никогда не позволяла тебе разговаривать. Ты все перекручиваешь.
Она соскочила на пол и топнула ногой, как избалованный ребенок. И тут я заметил, что в комнате был совсем другой пол. Я помнил, что раньше здесь был темный, земляной. Новый пол был охристо-розового цвета. Я моментально забыл о нашей стычке и обошел комнату. Было непонятно, как я сразу не обратил внимания на это великолепие. Сначала я подумал, что это красная глина, уложенная как цемент, когда он еще мягкий и влажный, но тут я заметил, что на нем не было трещин. Высохнув, глина должна была изогнуться, растрескаться, распасться на куски.
Я наклонился и осторожно провел пальцами по полу. Он был твердым, как кирпич. Глина была обожженной. Я обнаружил, что пол сделан из больших глиняных плиток, образовывающих удивительный и завораживающий узор, совершенно незаметный, если специально не обращать на него внимания. Искусство, с которым были выложены плитки, указывало на очень хорошо продуманный план. Мне захотелось узнать, как такие большие плитки не покоробились при обжиге. Я было обернулся спросить донью Соледад, но спохватился: она, скорее всего, не знала этого. Я снова стал расхаживать по полу. Глина была немного шероховатой, почти как песчаник.
– Это Паблито выложил пол? – спросил я.
Она не ответила.
– Великолепная работа, – сказал я. – Ты должна очень гордиться им.
Я не сомневался, что это сделал Паблито. Ни у кого другого не нашлось бы способностей и воображения задумать такое. Должно быть, он сделал этот пол, когда меня здесь не было. Но я тут же вспомнил, что никогда не бывал в комнате доньи Соледад с тех пор, как ее пристроили к дому шесть или семь лет тому назад.
– Паблито, Паблито! Вот еще! – воскликнула она сердитым раздраженным голосом. – По-твоему, он – единственный, кто способен сделать такую вещь?
Мы обменялись долгими и пристальными взглядами, и вдруг я понял, что это она сделала пол и что вдохновил ее на это дон Хуан.
Мы молча стояли, глядя друг на друга еще некоторое время. Я чувствовал, что было излишним спрашивать ее, прав ли я.
– Я сделала его сама, – сказала она сухо. – Нагваль научил меня как.
Ее слова привели меня в эйфорическое состояние. Я заключил ее в объятия и закружился с ней по комнате. После этого я буквально забросал ее вопросами. Я хотел знать, как она сделала плитки, что означали узоры, где она брала глину. Но донья Соледад не разделяла моего восторга. Она оставалась безмолвной и безучастной, время от времени искоса поглядывая на меня.
Я снова прошелся по полу. Кровать была расположена точно в эпицентре сходящихся линий. Глиняные плитки были обрезаны под острым углом, создавая сходящиеся линии, которые начинались под кроватью и разбегались по всей комнате.
– У меня нет слов, чтобы передать тебе, как я восхищен, – сказал я.
– Слова. Кому они нужны? – отрезала она.
Внезапно меня озарило. Мой разум опять предал меня. Был только один способ объяснения ее метаморфозы: дон Хуан, должно быть, сделал ее своей ученицей. Как иначе старая женщина могла обратиться в такое таинственное, полное силы существо? Я должен был понять это с первого взгляда. Но я, как обычно, ожидал увидеть то, что соответствовало моим представлениям о ней, а в них такая возможность не входила.
Я подумал, что поразительное превращение, которому способствовал дон Хуан, произошло с ней в течение тех двух лет, что я не видел ее. Хотя непонятно, как можно было уложиться в такой короткий срок.
– Я, кажется, догадываюсь, что произошло с тобой, – сказал я нарочито небрежно и бодро. – Кое-что прояснилось у меня в голове прямо сейчас.
– Ах вот как? – равнодушно сказала она.
– Нагваль тебя учит магии, не правда ли?
Она бросила на меня такой свирепый взгляд, как если бы я не мог сказать ничего хуже. Ее лицо выражало только презрение. Она не собиралась отвечать мне.
– Какой же ты ублюдок! – внезапно воскликнула она, сотрясаясь от ярости.
Не понимая причин ее гнева, я присел на край кровати. Она нервно постукивала пяткой об пол. Затем, не глядя на меня, она села на другой край.
– Чего, собственно, ты хочешь от меня? – спросил я твердо и грозно.
– Я уже сказала тебе, – закричала она. – Ты и я одно!
Я попросил ее объяснить, не допуская ни на мгновение, будто я что-либо знаю. Это разозлило ее еще больше. Она резко вскочила и сбросила на пол свою юбку.
– Вот что я имею в виду! – завопила она, поведя рукой в области лона.
У меня отвисла челюсть. До меня медленно доходило, что я уставился на нее, как идиот.
