Великий йогин и его ученик. Жизнеописания Шивабалайоги Махараджа и Шиварудра Балайоги Махараджа - Янг Брюс
Я молюсь о том, чтобы этот небольшой текст смог передать хотя бы малый отблеск окутывающей его невероятной духовной истории и послужил нам вдохновением для поиска божественного внутреннего Гуру.
Брюс Янг
Июль 2008 г.
Часть I
Гуру
Сатьяраджу в храме Бхимешвары
В храме Бхимешвары стоял маленький мальчик и молился Господу Шиве так же, как до него молился его отец, а раньше дед, а еще раньше прадед и прапрадед. Имеющий стены древний храм в Дракшарамам, словно часовой на посту, охранял город с незапамятных времен. По легенде, много-много веков назад махариши Вьяса установил здесь шивалингам, чтобы тот направлял и оберегал каждого, кто придет к нему. Поколение за поколением семья Сатьяраджу молилась перед защитником-шивалингамом, и в трудную минуту ноги мальчика сами привели его сюда.
«Дорогой Господь, пожалуйста, сделай так, чтобы моя семья поняла, почему я ухожу от мачехи, а значит, нарушаю обещание, данное отцом много лет назад. Пусть они увидят, что, поступая так, я просто следую принципам истины, которым меня учили с самых малых лет. Пожалуйста, помоги им понять, что мной руководит не просто ребяческий гнев, я поступаю так, потому что это правильно».
Сатьяраджу приходил разговаривать с Богом сюда, в этот древний храм, считавшийся в Индии одним из самых святых мест, но даже здесь, в храме, он не мог избежать политических влияний этого мира и предпочитал общаться с Богом один на один, вместо того чтобы подчиняться мелочной тирании местного священника, подчеркивавшего свою принадлежность к высшей касте и считавшего себя «выше» и «лучше» других людей. Уже в таком юном возрасте Сатьяраджу терпеть не мог столь явную несправедливость и дискриминацию. Он не собирался признавать лжеиерархию и преклоняться перед ней. Он мог даже посмеяться над раздутым самомнением священника, выпрыгнув из засады и забрызгав его водой, когда тот возвращался после омовения, готовый для совершения ритуальных церемоний. А что значит обрызгать водой брахмана, который только что совершил священную очищающую процедуру? В глазах людей это означает «загрязнить» его прикосновением человека, принадлежащего к «более низкой» касте. Такой открытый бунт против привычной дискриминации и неравенства по отношению к людям не добавлял мальчику популярности среди остальной части деревни, но его это мало волновало. Справедливость есть справедливость, правда есть правда.
Он отказывался заходить на территорию священника в святая святых храма, где в гордом величии стоял Бхимешвара-Лингам. Вместо этого он оставался во внутреннем дворике храмового комплекса с восточной стороны, где мог спокойно поговорить со Сваямбху-Лингамом [2] под плотным навесом из фиги, нима и баньяна [3], навеки заключившими Лингам в свои объятия. Здесь, под широкой кроной древних деревьев, Господь был всегда доступен для Сатьяраджу. Здесь он мог говорить с Господом напрямую, без посредников.
Жизнь с мачехой для мальчика стала невыносимой. И хотя было ему всего двенадцать лет, он мог отличить правильное от неправильного. Для того, кто никогда не пасовал перед встречавшимися на его пути трудностями и шагал по жизни под знаменем правды, не оставалось другого выбора, кроме как оставить дом мачехи и отправиться к себе домой. В храме он размышлял о своей недолгой жизни на земле. Он вспоминал рассказы о том, как его отец Бхимана женился на Шраване, но, к сожалению, Бог не благословил их детьми. Тогда Бхимана с разрешения Шраваны взял себе вторую жену, Парвати, и у них родились четверо детей. Сатьяраджу рос обаятельным ребенком, сообразительным и симпатичным, всегда готовым посмеяться, с умными глазами и пытливым умом, и постепенно у Шраваны в голове поселилась идея его усыновить. Так, когда мальчику исполнилось два года, она попросила у Бхиманы и Парвати разрешения на усыновление Сатьяраджу, и те согласились.
Меньше всего сейчас мальчик хотел бы проявить неуважение по отношению к желанию отца. Он вспомнил то время, когда спустя несколько месяцев отец неожиданно заболел. Никто и подумать не мог, что он умрет. Он вспомнил тот день и свою мать, всю в слезах, почерневшую от горя. И хотя было ему всего два года, он помнил тот ужасный день очень хорошо: слезы, рыдания, стенания, пустота. Безжизненное тело отца лежало там. Они попрощались с Шраваной, которая вернулась к себе в свою деревню неподалеку, а Сатьяраджу оставили в то горестное время с мамой. Он помнил, как отец мамы Голи Сатьям пришел жить к ним.
Ах, дорогой дедушка, его самый близкий друг, всегда готовый выслушать и дать мудрый совет, всегда хваливший его за самое малое достижение, поддерживавший его во всех начинаниях. Сатьяраджу вспоминал, как каждый вечер они садились вдвоем, он радостно перечислял деду все казавшиеся ему невероятно важными события, коих за день набиралось великое множество, а дедушка терпеливо слушал его, прежде чем дать совет, как поступить в ситуации или объяснить мотивы поведения других людей. Как он любил проводить это время с дедом – сидеть, обсуждать и анализировать прошедший день. Как много он узнал от дедушки о мире и о людях. Да и просто поболтать было здорово.
Он вспомнил первое возвращение Шраваны в Адиварапупету, когда ему было пять лет. Тогда она впервые попросила отпустить его жить с ней как ее сына, поскольку он уже подрос. Он видел, какими расстроенными были мама и дедушка, но все понимали, что священное обещание должно быть выполнено. Сейчас он нарушил обещание и собирался встретиться с ними – о, если бы они только смогли понять, каково ему было там! Тогда, в пятилетнем возрасте, он смог прожить у Шраваны только полгода, и как же тяжело ему было без мамы, дедушки, друзей и всей семьи и как он был счастлив, когда снова вернулся домой! Тогда они его поняли, решив, что лучше ему пожить дома, пока он еще маленький. Сатьяраджу надеялся, что и в этот раз они смогут понять его.
Воспоминания вернули его во времена учебы в школе, где он с огромной жаждой, радостью и удовольствием познавал новое. Он помнил, как хвалили его усилия мама и дедушка, пророча ему большое будущее. То было едва ли не самое лучшее время: жизнь, наполненная вниманием обожающего деда, бесконечные игры и приключения с друзьями в буйных зарослях рисовых полей, окружавших деревню, в зеленых рощах кокосовых и пальмировых пальм. Даже работа на семейном ткацком станке перед уходом в школу не портила его жизнь, она дополняла, оживляла и разнообразила дни. Как сейчас он мог слышать в ушах клацающие звуки клинков, которыми они с ребятами сражались после школы, практикуясь в фехтовании дни напролет. Он слышал треск других предметов, которые они использовали, чтобы бросить друг другу вызов и сразиться в поединке. Обычно он побеждал, потому что у него было оружие, которого больше ни у кого не было, – бесстрашие. Позже жизнь предложила ему новый поединок, и он снова проявил бесстрашие.
Он вспомнил, как увидел слезы на глазах своей матери. Он не хотел ее расстроить, он просто спросил, почему она не ест то, что приготовила.
– Мамочка, садись со мной поешь.
– Ты ешь без меня. Мне еще нужно сделать кое‑ какие дела, я попозже поем.
– Нет. Сядь со мной сейчас, мы никогда не едим вместе.
Он помнил, как она наложила еды в тарелку и сказала:
– Послушай, вот я себе положила, но мне сначала нужно закончить кое‑какую работу. Ты обедай, а я поем, как только справлюсь с делами.
И она поставила тарелку в шкаф.
И если бы он не простоял два долгих часа, спрятавшись за дверью их домика из сырцового кирпича, он бы никогда не узнал, что это была та же тарелка, которую она предложила, когда он снова попросил поесть.
Лишь из любви к ней он спросил:
– Почему ты не съела то, что положила себе?
Увидев слезы, катящиеся по ее щекам, он остолбенел: «Как мог я так сильно огорчить маму этим простым вопросом?»
