Ведьма. Эзотерическая книга, которая переворачивает представление о женщинах! - Коробенков Роман (книги без сокращений .txt) 📗
– Что за дела? – вскрикивает Несусвета, растеряв гипноволны, от которых вокруг нашей танцевальной воронки закрутились несколько разнонаправленных, как в часовом механизме, групповых шестеренок побольше.
– Играет для себя, – фыркает Ракель, остановившись, отчего с дымом и скрипом наше маленькое сообщество замирает, пользуясь паузой, прикладывается к коктейлям, а далее позволяет оттеснить себя в сторону балкона теми, кого не смущает вдруг подчеркнутый вокал, пронзительно народившийся среди битов и басов.
На балконе я неожиданно замечаю собравшуюся над всем этим открытым пространством высокую волну, странно замершую на высших точках, мерцающую и растущую с каждым новым глотком из коктейльной рюмки. Новость увлекает меня, я вглядываюсь, обнаруживая на волне отражение звездного неба, проглядывающего сквозь ее прозрачную сущность. Пытаюсь обратить внимание Несусветы, но она не видит волны. Взгляд ее не теряет своей вопросительности, хотя она честно следит за моим указательным пальцем.
Потом мы начинаем обсуждать иностранцев, разные пары, милые в непохожести или, напротив, дополняющие друг друга.
Хорхе с Ракель исчезают, вместо них прорисовываются в массе Мигель и Лаура, но они с трудом узнают нас – их психики необъезженными лошадьми несутся далеко впереди неуспевающих за прытью тел.
Музыка начинает налаживаться, вокал уходит в фон. Отчетливо и емко проступают электронные пассажи, от которых тела сами по себе принимаются создавать незримые полотна веселья и эротики.
– Это уже ближе к тому, что я люблю. Хаус посуше… – признается Несусвета пересохшим ртом. Она отчетливо красива, но уже другой, безумной демонической красотой, в которой с трудом различается прежняя Светлана. – А этим па научил меня папа, – шутит она вслед понятной только нам шуткой. Наши новые друзья едва ли вслушиваются в друг друга, не говоря уже о нас.
Мы смеемся.
Запах мятного яблока щекочет ноздри, где-то запыхал сладковатым дымом стройный кальян.
В пределах широко распахнутых глаз освобождается пестрый, как одежда итальянцев, только что оттуда снявшихся, диван, в который мы с Несусветой тут же ввинчиваемся. Наши испанцы остаются плясать в самой горячей точке балконного пространства, где кипучей частицей общей энергии в осколки разбивается в диком плясе неутомимый Евгенио, соединяя народные мотивы с европейским кичем.
– Что с ним? – риторически вопрошаю я, улыбаясь и барабаня пальцами по толстому стеклу, вживленному в кованый скелет стола.
– Сейчас уже ничего, – лукаво отвечает хмельная спутница. – Но он накопил в своей крови достаточно, чтобы теперь просто видеть и не участвовать. Или участвовать – по желанию.
Мы ненадолго замираем без движения в шквальном вареве человеческих тел, напротив нас освобождается диван от тяжелых ягодиц латиноамериканских студенток. Мгновение – и там оказываются приободрившийся Хорхе и вечно сердитая на него Ракель. Руки обоих заняты тяжелыми коктейльными снарядами, заговорщически они передают два лишних в наш адрес, после чего мы дружно и разом приканчиваем натужно вопящую жажду.
– Как вы? – спрашивает Хорхе, подмигивая каждому из нас соответствующим глазом.
Музыка набирает новую высоту ярости и ошпаривающих звуков.
– Шикарно! – кричит Несусвета, обжигая мое неосторожно порхающее рядом ухо. – Просто блеск!
– Давайте танцевать! – вторит ей в той же тональности Ракель и поднимается.
Мы с Хорхе переглядываемся, но остаемся, желая недолго сохранить иную скорость, нежели общий ритм. Таращимся по сторонам, потягивая коктейли, многозначительно переглядываемся, сфокусировавшись на объекте, который восхищает нас синхронно. Немое общение продолжается несколько минут, сказано очень много, хотя со стороны кажется, что мы сосредоточенно молчим и лишь водим глазами туда-сюда.
Я делюсь с Хорхе старыми размышлениями, предлагая отвлечься от чужих частей тела.
– Это все ментальные вирусы. Один зевнул – и все зевнули, один начал орать – все заорали. И здесь массовый вирус, вирус толпы. Их родственник – вирус агрессии, самый липкий и отвратительный. Когда в толпе растворяются личности всех… – я распахнул руки, насколько возможно, – воспаряет одна языческая болезненная личность толпы. Вирус танца – самый прекрасный из этой категории – начал плясать один, скоро все закружились в неистовстве… – Мысль в этот момент теряет свою дорогу, наталкивается на другую, вызывает переполох и клубы дыма.
Я замолкаю с открытым ртом.
– Добрая ярость, – кивает мне понимающе Хорхе, едва ли услышавший даже половину. – Я тоже думал об этом не раз.
Мы допиваем коктейли, ставим пустое стекло на стол и, не сговариваясь, поднимаемся на ноги. Я чувствую в контрасте с недавним покоем, что движения ног неверны и тело заносит, подобную размашистость замечаю и за Хорхе.
Ищу знакомые цвета тканей, в которых опознаю Несусвету, Евгенио, Ракель и Мигеля с Лаурой, настойчиво продолжаю продираться к ним сквозь сгустившуюся толпу, течением которой их давно отнесло прилично в сторону.
Слышу шум откуда-то сверху, запрокидываю голову и понимаю, что подросшая, мощная и массивная волна сорвалась с неведомых цепей, на которых, поскрипывая, раньше висела, и всем своим яростным просторным туловищем несется, чтобы упасть мне на голову. Не успеваю вскрикнуть, как она обрушивается стотонной глыбой, сбивая меня с ног, подхватывает сильными руками вод и швыряет сквозь толпу, между платьев и голых ног, где под мелькание колибри-педикюров я, промокший до нитки, останавливаюсь в полете и течении только тогда, когда с размаху врезаюсь в подсвеченную змею продолговатого бара.
– Один «Негрони», – хриплю я, пытаясь встать. У меня получается.
С важным влажным видом переминаюсь с ноги на ногу, уложив локти на сырую поверхность барной стойки, терпеливо жду. Вдруг замечаю, что реальность меркнет.
Музыка звучит, но уже в темноте, спустя минуту я с усилием распахиваю глаза.
Музыка исчезает.
Вижу свой номер, себя, размазанного по кровати, и Светлану, приютившуюся на самом углу ее, спиной ко мне, зато с одеялом.
Время опять становится утекающим сквозь пальцы.
Она мирно спала, а я, по всей видимости, только проснулся. Вселенская жажда схватила меня за горло и протащила до холодильника, где крохотная бутылка ледяного пива ознаменовала самое что ни на есть счастье. Я бесшумно влил ее в раненый организм, отставил пустое зеленое стекло и, обернувшись, встретился с настороженным взглядом спутницы.
– Что вчера было? – спросил я виновато. – Во сколько мы вернулись? – Головная боль с великой протяженностью крыльев проснулась в затылке.
– Ага… память пропала? – хрипловато спросила она, потягиваясь, морщась и стараясь не встречаться взглядом с окном, полным дневного солнца.
Мне подумалось, что мы оба явились, едва дыша, – задернуть шторы не было сил ни у кого.
– Память пропала. Бог с ней, главное – правильно делать все без нее, а так зачем она? – заумничал я, настраиваясь попранной личностью на уверенный лад.
– А все ли правильно делал? – выбили из-под меня пол.
– Хм… Надеюсь.
– В какой-то момент проснулся Аркадий, стал независим и нацелен внутрь себя. Продолжать? – Хрипотца исчезла, Светлана нагая выскользнула из-под одеяла и, прячась частично в густые волосы, схватилась за бутылку воды.
– Продолжай! – В трусах я почувствовал себя еще более голым, чем она.
Когда просыпался Аркадий, Арсений обычно терял контроль, уходя в тень, которую отбрасывал этот неуправляемый исполин, полный громких речей, долгих плясок и необъяснимых наутро затей.
– Иногда не узнавал меня. Общался с незнакомыми женщинами. Иностранками, одна страшнее другой, но тебя это не смущало. Ты видел что-то свое там и вообще – вокруг… Еще? – Вода неудержимо, но бесшумно провалилась внутрь ее.
– Давай! – Я посмотрел пристально ей в глаза, пытаясь понять, не игра ли это.
– Пытался показать мне какую-то несуществующую волну, – продолжила она, широко улыбаясь. – Говорил, что она связана с количеством алкоголя в тебе и что чем-то пока заморожена, но скоро действие заморозки пройдет, и она обрушится на тебя, сокрушив с ног. И пил коктейли – много и часто. – Она прошлепала мимо мелкими шагами, пытаясь собраться с мыслями и обнаружить вчерашний предметный мир.
