Ключ к теософии - Блаватская Елена Петровна (книги онлайн полные .TXT) 📗

О награде и наказании Я

Спрашивающий. Вы говорили, что Я – какова бы ни была жизнь той личности, в которую оно воплощалось на земле – никогда не бывает наказуемо после смерти.

Теософ. Никогда, разве что в тех исключительных и редких случаях, о которых мы здесь говорить не будем, поскольку природа этого «наказания» не имеет совершенно ничего общего с вашими богословскими представлениями о вечных муках.

Спрашивающий. Но если в этой жизни оно наказывается за злодеяния, совершённые в прошлой жизни, тогда именно это Я должно получать и награду – либо здесь, на Земле, либо в развоплощённом состоянии.

Теософ. Так оно и есть. И если мы не признаём какого-либо наказания вне этой земли, то лишь потому, что единственное состояние, которое знакомо Духовному Я в последующем бытии – это состояние чистого, ничем не омраченного блаженства.

Спрашивающий. Что вы имеете в виду?

Теософ. А вот что: преступления и грехи, совершённые на плане предметности, в материальном мире объектов, не могут быть наказуемы в мире чистой субъектности. Мы не верим в ад и рай, как в какие-то места, как не верим мы в объективное существование ни вечного адского пламени, ни бессмертных червей, ни Иерусалимов с улицами, вымощенными сапфирами и алмазами. Во что мы верим – так это в посмертное существование или умственное состояние, подобное испытываемому нами, когда мы видим какой-нибудь живой и яркий сон. Мы верим в неизменный закон абсолютной Любви, Справедливости и Милосердия. И, веря в него, мы утверждаем: Каков бы ни был грех и каковы бы ни были ужасные результаты исходного кармического проступка воплощающихся теперь Я, [48] ни один человек (или же внешняя материальная и периодически появляющаяся форма, заключающая в себе духовное существо) по справедливости не может быть признан ответственным за последствия своего рождения. Он не просил, чтобы его родили, и не имел возможности выбрать родителей, давших ему жизнь. Во всех отношениях он жертва своего окружения, дитя обстоятельств, над которыми не властен; и если мы беспристрастно исследуем каждый совершённый им проступок, то окажется, что в девяти случаях из десяти он был не грешником, а скорее жертвой греха. Жизнь – в лучшем случае жестокая игра, бурное море, которое надо переплыть, и тяжкий груз, нести который часто не под силу. Величайшие философы тщетно пытались доискаться до смысла жизни, и все они – за исключением тех, у кого был ней ключ, а именно, восточных мудрецов – потерпели неудачу. Жизнь, как описывает её Шекспир:

Смысла нет в отдельных частях – но великий смысл есть в совокупности, или последовательности жизней. Как бы то ни было, а отдельная жизнь почти каждого человека на зрелом её этапе горестна и скорбна. И должны ли мы верить в то, что бедный, беспомощный человек, после того, как его швыряло, словно ломаную деревяшку, в яростном море жизни, будет подвергнут вечному осуждению или даже временному наказанию за то, что оказался слишком слаб, чтобы вынести эти испытания? Да никогда! В тот миг, когда великий или же заурядный грешник, добряк и злодей, виновный и невинный избавляется от бремени физической жизни, усталое и измождённое ману (мыслящее Я), получает, наконец, право на какой-то период абсолютного покоя и блаженства. Тот же, скорее непогрешимо мудрый и справедливый, чем просто милосердный, Закон, налагающий на воплощённое Я кармическое наказание за каждый грех прошлой земной жизни, предоставляет уже лишённому тела существу долгий отдых и позволяет ему забыть все печальные события, вплоть до малейшей неприятной мысли, имевшей место в его последней жизни в качестве личности, оставляя в «памяти души» лишь воспоминания прошлого блаженства и счастья. Плотин, который говорил, что наше тело и есть настоящая Лета, поскольку «души, погруженные в него, забывают всё», подразумевал под этим гораздо больше. Ведь если наше земное тело подобно Лете, то без сомнения таково же и наше небесное тело в дэвачане, и в значительно большей степени.

Спрашивающий. Должен ли я понимать это так, что убийца, человек, так или иначе преступивший закон божественный и человеческий, будет оставлен без наказания?

Теософ. Да кто же когда-либо утверждал такое?! Доктрина наказания в нашей философии по своей строгости и жесткости не уступает кальвинистской – она лишь гораздо более философична и согласуется с принципом абсолютной справедливости. Ни одно дело и даже ни одна греховная мысль не пройдут безнаказанными; и за последние наказание даже строже, чем за первые, поскольку мысль способна сотворить гораздо больше зла, чем действие. [49] Мы верим в безошибочный закон воздаяния, именуемый кармой, который проявляется в естественной связи причин с их неизбежными следствиями.

Спрашивающий. Как же и где он действует?

Теософ. «Трудящийся достоин пропитания», – гласит евангельская мудрость; «всякое действие, злое или доброе – плодовитый родитель», – гласит мудрость веков. Соедините два этих изречения, и вы получите ответ на вопрос «почему». Предоставив душе, вырвавшейся наконец из когтей личностной жизни, достаточную, даже стократную компенсацию, карма с целым полчищем скандх ожидает её на пороге дэвачана, откуда Я вновь появляется, чтобы принять новое воплощение. Именно в этот момент будущая судьба отдохнувшего Я колеблется на весах справедливого воздаяния – ведь теперь оно вновь подпадает под власть действующего кармического закона. Именно в этом ожидающем его рождении, в рождении, избранном и уготованном для него загадочным, неумолимым, но, по справедливости и мудрости приговоров, непогрешимым Законом, наказуются грехи, совершенные этим Я в предыдущей жизни. Только отправляется оно не в воображаемый ад с театральным пламенем и смехотворными рогатыми и хвостатыми чертями, а именно на эту землю – на план и место свершения его грехов, где ему придётся искупать всякую дурную мысль и плохое деяние. Что посеяло оно, то и пожнёт. Реинкарнация соберет вокруг него все те Я, которые прямо или косвенно пострадали от рук прошлой личности или даже при неосознанном её содействии. Немезида поставит их на пути нового человека, скрывающего в себе прежнее, вечное Я, и…

Спрашивающий. Но где же тут справедливость, о которой вы говорите, если новые личности даже не знают, что они согрешили или стали жертвами чужого греха?

Теософ. Если человек, которого ограбили, узнал свое пальто на плечах вора и, срывая его с похитителя, порвал, то можем ли мы сказать, что с этим пальто обошлись справедливо? Новая личность ничем в данном случае не отличается от новой одежды с её специфическими характеристиками, цветом, формой и качествами; но истинный человек, который её носит, – всё тот же преступник, как и в старину. Это индивидуальность страдает через посредство своей личности. Так, и только так можно объяснить страшную, но кажущуюся несправедливость в распределении различных уделов в жизни между людьми. Когда вашим современным философам удастся указать убедительную причину того, почему столько по всей видимости безвинных и добрых людей рождены лишь для страданий на протяжении всей жизни; почему столь многие появляются на свет в голодной нищете, в трущобах больших городов, покинутые судьбой и людьми; почему, в то время как они родились на дне, другие увидели свет во дворцах; почему высокое рождение и счастье, похоже, часто достаются худшим из людей и лишь редко выпадают на долю достойных; почему есть нищие, чьи внутренние я не уступают «я» высших и благороднейших людей – когда всё это, и не только это, будет удовлетворительно объяснено вашими философами и богословами, тогда и только тогда вы получите право отвергать теорию реинкарнации. Лучшие и величайшие поэты смутно чувствовали эту истину из истин. В неё верил Шелли, и должно быть, думал о ней и Шекспир, когда писал о никчёмности рождения. Вспомните его слова: