Шафранная мантия. (THE SAFRON ROBE) - Рампа Лобсанг (книги серии онлайн .txt) 📗

Старшие ламы всегда ели в одиночку, обычно размышляя о священных текстах или разглядывая священные пергаменты и книги.

Считалось большим проступком разговаривать во время еды. Того, кто имел несчастье быть пойманным за разговором, немедленно хватали прокторы и укладывали возле двери. Он должен был лежать там, пока все не выйдут. Выходящие переступали лежащего, заставляя жертву краснеть от стыда.

Мы, дети, всегда заканчивали первыми, но сидели и хранили молчание, ожидая остальных. Часто чтец продолжал читать, не замечая, что все уже давно ждут его. Иногда мы опаздывали на занятия, потому что чтец, увлеченный своим предметом, забывал о пространстве и времени.

Наконец, чтец закончил страницу и посмотрел на нас с некоторым удивлением. Он не стал продолжать, а накрыл книгу обложкой и связал ленточками. Подняв книгу, он протянул ее монаху, тот взял, поклонился и унес ее в хранилище. Главный монах подал знак, что мы свободны. Мы прошли в ту часть зала, где стояло множество кожаных мешков с чистым песком; одной горсти этого песка хватало, чтобы вычистить наши чашки — единственную столовую утварь, которая была нам доступна. Конечно, мы еще использовали пальцы — но никаких вилок и ножей.

— Лобсанг! Лобсанг! Сходи в типографию и принеси три листа, у которых есть чистая сторона. — Молодой лама стоял передо мной, отдавая приказ.

Я что-то недовольно пробормотал и поплелся по коридору. Это был один из видов работ, которые я ненавидел, потому что из-за этого мне приходилось выходить из Поталы и проходить весь путь до деревни Шо, где я должен был встретиться с человеком, у которого можно было получить требуемую бумагу.

Бумага была очень редкой, очень дорогой в Тибете. Она изготовлялась полностью вручную. Бумага рассматривалась как религиозный объект, потому что почти всегда использовалась для записи священных знаний, священных слов. Бумагой никогда не злоупотребляли, ее никогда не выбрасывали. Если при печатании книги что-то не получалось и бумага портилась, ее не рвали, а использовали чистую сторону для нашего обучения. Для этих целей всегда был под рукой большой запас такой бумаги. Мы печатали книги при помощи деревянных блоков, на которых были вырезаны надписи. Надписи вырезались вручную, и поэтому при их изготовлении и испытании портилось много бумаги.

Я вышел из Поталы через черный ход. Этот путь был намного круче, но короче, и я при этом меньше уставал. Мы обычно спускались по этому пути, придерживаясь за кусты, иначе можно было оступиться и полететь вниз в облаке пыли, протерев при этом в своей мантии дыру, причину возникновения которой потом будет трудно объяснить.

Я пробирался по узкой тропинке, вившейся среди высоких кустов. На небольшой поляне я остановился и посмотрел в направлении Лхасы в надежде увидеть долгожданную шафранную мантию, поднимающуюся на Бирюзовый мост или — вот была бы радость! — движущуюся по Кольцевой дороге. Но нет, там были лишь паломники, странствующие монахи и несколько обычных лам. Вздохнув и недовольно ворча, я продолжал свой скользкий путь вниз.

Наконец я добрался до здания суда и, обойдя его, вошел в типографию. Внутри находился старый-престарый монах. Он был весь вымазан краской, потому что постоянно имел дело с только что отпечатанной бумагой и деревянными штампами.

Я вошел и огляделся. Запах бумаги и типографской краски всегда привлекал меня. Я посмотрел на замысловато изрезанные деревянные доски, приготовленные для печатания новых книг. С нетерпением я ждал того времени, когда мне можно будет тоже вырезать такие штампы, меня очень тянуло к этому, а нам, монахам, всегда предоставляли возможность реализовать свои наклонности на благо общества.

— Ну, мальчик! Что ты хочешь? Быстрее.

Старый монах грозно посмотрел на меня, но я знал, что на самом деле он гораздо лучше, чем кажется. Он был довольно приятным стариком, пугавшим малышей, которые иногда по неловкости мяли прекрасные листы бумаги.

Я быстро пересказал свое послание, объяснив, что мне нужно три листа. Он проворчал что-то в ответ и, отвернувшись, стал подыскивать, что бы мне дать. Было похоже, что ему жаль расставаться со своей любимой бумагой. Он оглядывал каждый лист и, передумав, откладывал его. Наконец, мне надоело это, и я, взяв первые попавшиеся три листа, сказал:

— Спасибо, уважаемый Мастер, я возьму вот это. Этого достаточно.

Он оглянулся и посмотрел на меня, широко раскрыв от удивления рот. Но к этому времени я уже был у двери и, когда он снова раскрыл рот, на этот раз чтобы что-то сказать, я уже был далеко и ничего не слышал.

Я аккуратно свернул бумагу чистой стороной вовнутрь. Сунув ее за отворот мантии, я той же дорогой побрел обратно, цепляясь за крепкие кусты.

Выйдя на поляну, я снова остановился, чтобы перевести дыхание. На самом деле я сел на камень и некоторое время смотрел в сторону Серы на монастырь Роуз-Фене. Но, кроме обычного движения, я не видел ничего. Возможно, торговцев было немного больше, чем обычно, но человека, которого я ожидал увидеть, там не было.

Поднявшись на ноги, я продолжил путь наверх. Я вошел в маленькую дверь и принялся искать молодого ламу, который послал меня.

В комнате он был один. Было заметно, что он пытается собраться с мыслями. Я молча протянул ему три листа.

— О! Как долго! Ты что, сам делал эту бумагу? — спросил он.

Он взял листы, не сказав больше ни слова, даже не поблагодарив. Я повернулся и вышел, направившись в класс. Я думал, чем бы занять время, оставшееся до встречи с Наставником.

Глава 9

Приезд Наставника

Ожидание на крыше — Буря в долине — Я издалека вижу ламу Мингьяра Дондупа — Визит к парикмахеру — Монахи рассматривают индийские журналы — Мучительная стрижка

Я стоял на крыше склада, возвышаясь над окружавшим меня пейзажем. Передо мной простиралась вся долина Лхасы, зеленая и прекрасная, с раскрашенными домами и синеющим Бирюзовым мостом. Вдалеке ярко сияла золотая крыша лхасского собора. Он стоял там уже много столетий. Позади меня сверкала Счастливая Река, а за ней возвышалась цепь гор с многочисленными плато, ведущими еще выше и проваливающимися в огромные ущелья и каньоны. Горы тянулись дальше в сторону Индии, захватывая часть Непала и часть Сиккима, простиравшиеся вдоль их фронта. Все это было привычным и хорошо мне знакомым. Сейчас все мое внимание было привлечено к Лхасе.

Внизу справа, почти прямо подо мной, находились Западные ворота — вход в город. Как всегда, место перед ними было заполнено нищими, выпрашивающими милостыню, путниками, которые надеялись получить благословение лам, и торговцами. Я стоял, прикрывая глаза от резкого света, и мог хорошо все видеть. До меня доносились возбужденные голоса:

— Подайте! Подайте во имя любви Его Святейшества! Подайте, и в минуту горя кто-то поможет и вам! Потом с другой стороны:

— О! Это стоящая сделка, всего десять рупий. Десять индийских рупий, и вы — обладатель этой прекрасной покупки. Вы никогда не увидите ничего подобного — времена меняются. Или знаете, что я вам скажу — вы мне нравитесь, пусть будет девять рупий. Вы даете мне девять рупий, забираете это, и мы расстаемся хорошими друзьями!

Паломники проходили по Кольцевой дороге. Некоторые из них падали ниц, поднимались и снова падали, словно такой особенный способ передвижения мог принести им спасение. Другие шли прямо, разглядывая расцвеченные иззубренные скалы, самую удивительную достопримечательность здешних гор. Когда они подходили ближе, я мог слышать их бормотание:

— Смотри, кто-то выглядывает с крыши. Наверное, это лама.

Это заставляло меня смеяться. Я — маленький мальчик, стоящий наверху в развевающейся мантии — казался им ламой. Нет. Еще нет. Но со временем я стану им.

Произнеся свое извечное: «Ом мани падме хум!», паломники уходили прочь. Торговцы пытались продать им свои амулеты, молитвенные колеса, брелоки и гороскопы. Большинство этих вещей было сделано в Индии и завезено сюда, но паломники не знали об этом, не знали они и того, что все эти предметы никогда не были благословлены в требуемой манере. Но разве не то же самое происходит во всех других странах и со всеми другими религиями? Торговцы повсюду одинаковы.