В поисках Шамбалы - Сидоров Валентин (читать лучшие читаемые книги .txt) 📗
"И не себя ли… чувствует гонцом и Рерих, когда он идет по миру, пересаживаясь с корабля на поезд, с поезда на автомобиль, подчас рискуя своей собственной жизнью? Какая неслыханная сила влечет его за собой, толкает, заставляет обращаться к миру со своими потрясающими душу картинами, со своими глубокими проповедями?..
Это — и есть подвиг. Это — требование подвига. Это — сознание необходимости подвига для всего живущего, сознание его неотвратимости, необорности… Из России несет Рерих этот зов, из той удивительной России, в которой всегда главным вопросом человеческого существования было:
— Как жить, чтобы святу быть?
Собственно, вопрос заключает в себе утверждение и приказ (если уж таким словом назвать пришедшую весть), это «приказ, выводящий из сумерек, — РАДУЙСЯ». Нет и не может быть такого положения, в котором бодрый человеческий дух не разглядел бы просвета.
"Каждая радость уже есть новый путь, новая возможность. А каждое уныние уже будет потерею даже того малого, чем в данный час мы располагали. Каждое взаимное ожесточение, каждое рощение обиды уже будет прямым самоубийством или явною попыткою к нему.
Окриком не спасешь, приказом не убедишь, но светлое «радуйся» истинно, как светильник во тьме, рассеет все сердечное стеснение и затемнения".
В то время, когда писались эти строки, среди части творческой интеллигенции Запада, так или иначе заблудившейся в сумерках буржуазного мира, растерявшейся на трудных путях земных, распространилось настроение, которое Горький ядовито и метко окрестил «космическим пессимизмом». Отношение Рериха к действительности, к процессам, преобразующим ее, можно назвать прямо противоположными словами: космическим оптимизмом. Радость, убежденная и воистину всеобъемлющая, одухотворяет его творчество.
Вспомним полотна, на которых с такой дерзостью запечатлены безбрежные пространства, залитые волнами победоносного света. Вспомним синеющие горные вершины, устремленные к облакам — и даже не к облакам, а куда-то выше, в солнечные и космические бездны. Вспомним яростную борьбу света и тьмы, которую Рерих изображает с экспрессией неведомого автора «Слова о полку Игореве». Вспомним лейтмотив его полотен — мотив торжества человеческого и созидательного начала над необузданным хаосом…
Наверное, полотна Рериха ярче, грандиозней, монументальней его маленьких поэм, но и эти — драгоценны, и в них с не меньшей силой проявился тот универсальный оптимизм, который вообще характерен Для внутреннего мира художника.
Как мы уже неоднократно убеждались, поэзию Рериха трудно отделить от его публицистики, и не только потому, что в ней разрабатываются те же мотивы, но и потому, что она — поэтична. Стихи Рериха и его философско-поэтическая публицистика все время подкрепляют друг друга. Мысль о всепобеждающей волне радости, воплощенная в афористичные строчки стихов, находит столь же чеканное выражение в многочисленных статьях художника.
"Не для слез и отчаяния, но для радости духа созданы красоты Вселенские. Но радость должна быть осознана, а без языка сердца где же раскинет радость светоносный шатер свой? Где же, как не в сердце, твердыня радости?
Осознавший область сердца неминуемо пристает к берегам творчества".
Радость — это особого рода мудрость. Мудрость творческая, преобразующая. Выявленная созидательным духом человека, она — оружие света; она, как гласит афоризм древней мудрости, — «сила непобедимая». «Ведь если бы весь мир возрадовался хотя бы на одну минуту, то все Иерихонские силы тьмы пали бы немедленно».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
«ПОДУМАТЬ О ВЕЧНОМ»
Уже при самом беглом ознакомлении со стихами Рериха замечаешь одно обстоятельство, которое поначалу кажется парадоксальным. Поэт, отличающийся такой неповторимой индивидуальностью, как бы озабочен стремлением растворить свою индивидуальность в какой-то философско-художественной стихии. Перед нами лирика, ибо мы видим в стихах Рериха то субъективное начало, которое составляет основу данного рода поэзии. Но какая странная лирика. Автор показывается на миг — и сейчас же уступает свое место некоему синтетическому образу человека, образу Учителя, который хочет запечатлеть на новых скрижалях мудрость, созревавшую в сознании и в практической деятельности многих поколений.
Подчеркнуто безличны и стихи, объединенные названием «Мальчику». Именно в них особенно резко проступает и сходство с индийской традицией (форма обращения к Учителю), и различие (здесь не ученик обращаеться к Учителю, а Учитель — к ученику, который в его глазах не более как мальчик). Стихи носят характер внутренних бесед. Я думаю, что почти каждому из нас знакомо то состояние духа, когда во время усиленной внутренней работы или подготовки к чему-то важному, как бы утешая и поддерживая себя, обращаешься к себе во втором лице. В стихотворной сюите Рериха это становится организующим принципом.
«Мальчик, ты говоришь, что к вечеру в путь соберешься. Мальчик мой милый, не медли… Если ты медлишь идти, значит, еще ты не знаешь, что есть начало и радость, первоначало и вечность». «Мальчик, с сердечной печалью ты сказал мне, что стал день короче, что становится снова темнее. Это затем, чтобы новая радость возникла, ликованье рождению света».
Мысль достигает высочайшего накала, ибо человек поставлен лицом к лицу с беспредельностью, ошеломляющей его своей необъятностью, грозящей растворить его в себе. «Приятель, опять мы не знаем? Опять нам все неизвестно. Опять должны мы начать. Кончить ничто мы не можем».
Философия Рериха, сгущенная в стихотворные строчки, лишена и намека на пассивность. Это философия активного действия. На первый план выступает требование углубленной работы человеческой мысли. («Мальчик, опять ты ошибся. Ты сказал, что лишь чувствам своим ты поверишь. Для начала похвально, но как быть нам с чувствами теми, что тебе незнакомы сегодня, но которые ведомы мне».)
Круговорот событий стремителен и непостижим. Картины мира, не успев уложиться в сознании, меняются с пугающей быстротой. («Смотри, пока мы говорили, кругом уже все изменилось. Ново все. То, что нам угрожало, нас теперь призывает. Звавшее нас ушло без возврата».)
Как устоять, как разобраться в этом вечно подвижном разнообразии форм? Есть ли ариаднина нить, ведущая из нескончаемого лабиринта? Есть.
