Тайные учения Тибета (сборник) - Давид-Ниэль Александра (читать полную версию книги .txt) 📗
С помощью говорящего по-тибетски попутчика-купца убеждаю солдат, что ниже их достоинства обращать внимание на дикарей из Страны трав. Потом внушаю воинственному ламе – человеку его звания не пристало связываться с простыми солдатами.
Мир восстановлен.
Мне приходится познакомиться с гражданской войной и простым разбоем. В качестве добровольной сестры милосердия пытаюсь ухаживать за лишенными всякой помощи ранеными. Однажды утром моим взорам предстает букет из отрубленных голов, подвешенный над дверью нашей харчевни. Этот букет служит источником вдохновения для моего в высшей степени невозмутимого сына, излагающего некоторые философские соображения по этому поводу и по поводу смерти вообще.
Продвигаться дальше по дороге немыслимо. Всюду на пути идут сражения. Надеюсь избежать неприятных встреч, направившись в сторону Тянь-шу.
На следующий день после нашего прибытия в Тянь-шу он подвергается осаде. Наблюдаю штурм города, взобравшись на приставную лестницу, и смотрю, как осажденные на земляных укреплениях забрасывают нападающих градом камней. Мне кажется, будто я живу в одной из очень странных картин, изображающих войну давно минувших времен.
Нам удается бежать в один непогожий день во время грозы, когда «армия» спасается от дождя в укрытиях. Ночной поход. Река. Переправившись через нее, мы будем в безопасности. Взываем к перевозчику на пароме. В ответ в нас стреляют с противоположного берега.
Забавное воспоминание о чае у губернатора в Шенси. Город окружен неприятелем. Чай подают солдаты с револьверами за поясом и с ружьями наперевес, готовые отразить ожидаемую с минуты на минуту атаку. Несмотря ни на что, гости беседуют спокойно, с обходительной и внешне спокойной учтивостью, отличающей старинное китайское воспитание. Мы обсуждаем философские проблемы. Один из чиновников превосходно говорит по-французски и служит мне переводчиком. Каковы бы ни были чувства, волнующие в этот момент губернатора и его помощников, на их лицах они не отражаются. Это беседа ученых. Обмениваясь изысканными мыслями, они бесстрастно наслаждаются изящной игрой ума.
Как тонка, как восхитительна, несмотря на все свои недостатки, китайская раса!
В конце концов мне удается уйти из зоны военных действий. Я в Имдо и занимаю на территории монастыря Кум-Бум маленький домик при дворце ламы Пегиай… Моя тибетская жизнь возобновляется.
Стоя на террасе – крыше общей молельни, – несколько юношей (каждый с раковинообразной трубой) возглашают эту священную формулу и одинаковым движением все сразу подносят к губам инструменты. Раздается необычный воющий звук. Трубные переливы последовательно вздымаются и снова падают как волны прибоя, разбрызгиваясь и долго бурля над спящим монастырем.
Еще ночь. Безмолвный гомпа множеством своих низеньких, выступающих из мрака домиков похож на некрополь, а силуэты музыкантов, облаченных в ламаистские тоги, на фоне звездного неба напоминают посланцев иных миров, сошедших с небес, чтобы пробудить мертвецов от вечного сна.
Призывные звуки замирают. В окнах дворцов монастырских сановников начинают мелькать огоньки. Из скромных жилищ младшего духовенства доносится рокот голосов. Хлопают и скрипят двери, шум поспешных шагов раздается на всех улицах монастырского города: ламы идут на утреннее священнодействие.
Когда они появляются перед перистилем молельни, небо бледнеет, занимается день.
Монахи снимают войлочную обувь, оставляя ее снаружи беспорядочно разбросанными там и сям кучами, и торопливо простираются ниц на самом пороге большого входа – или же на паперти, если они еще не монахи, а только послушники. Затем все спешат на свои места.
В Кум-Буме и других больших монастырях часто собирается несколько тысяч монахов. Зловонная растерзанная толпа. Среди лохмотьев и рубищ странно выделяются роскошные одеяния из золотой парчи великих лам и украшенные драгоценными каменьями плащи избранных руководителей гомпа.
Масса полотнищ, стягов, подвешенных к потолку в галереях и прикрепленных к высоким опорным столбам, спускают на головы собравшихся великое множество Будд и богов, а на покрывающих стены фресках, среди когорт других героев, красуются святые и демоны в угрожающих или благодушных позах.
В глубине огромного помещения за несколькими рядами алтарных светильников мягко мерцают позолоченные статуи давно преставившихся великих лам и усыпанные драгоценностями ковчеги из серебра и золота, хранящие их мумии или кремационный пепел.
Устремив свои требовательные или повелительные взоры на монахов, подавляя их своим количеством, все эти существа: скульптурные, живописные или представленные материально собственными останками, – удивительным образом расширяют рамки конгрегации: кажется, будто прародители и божества смешиваются с толпой монахов. Мистическая атмосфера окутывает людей и предметы, застилает дымкой тривиальные детали, идеализируя лица и позы.
Собрание это являет собой зрелище, производящее неизгладимое впечатление даже на тех, кому хорошо известен низкий уровень умственного и духовного развития большинства присутствующих монахов.
Все сидят по-восточному, скрестив ноги: сановники на тронах разной высоты, зависящей от ранга их обладателей, а вся масса низшего духовенства на длинных, покрытых коврами скамьях, почти вровень с полом.
Священные песнопения начинаются с глубокой низкой ноты в очень медленном темпе. Колокольчики, жалобные голоса гиалингов, оглушительные раскаты огромных труб, тамбурины всех размеров – от гигантских до крошечных – отмечают ритм хора и время от времени сопровождают пение.
Для послушников-детей отведены места на концах скамеек возле дверей. Мальчики едва осмеливаются дышать. Они знают, что стоокий четимпа мгновенно подметит малейший шепот или игривый жест. Им внушает ужас бич, висящий у него под рукой на столбе возле его высокого трона.
Это орудие воздействия предназначается не только для мальчиков: вся монашеская братия за исключением сановников и старцев рискует при случае с ним познакомиться.
Мне довелось несколько раз быть свидетельницей бичеваний. Одно из них имело место в гомпа секты «Сакия-па».
В тот раз в молельне собралось около тысячи монахов, и, как обычно, звуки песнопений и музыки наполнили весь огромный зал своей суровой гармонией. Вдруг трое участников хора возымели неосторожность жестами что-то сообщить друг другу. Без сомнения, за спинами сидящих перед ними монахов они были уверены в своей безопасности, думая, что главный надзиратель не сможет заметить взгляды и легкие движения рук, которыми они объяснялись. Но, должно быть, боги-покровители ламаистских молелен наделяют своих служителей сверхъестественной прозорливостью. Надзиратель видел все и тотчас же поднялся со своего места.
Это был кхампа колоссального роста, с темной кожей. Стоя на ступенях своего трона, он казался бронзовой статуей. Величественным жестом сняв со столба бич, он внушающей ужас поступью, с грозным взглядом карающего небожителя большими шагами пересек зал.
Явившись перед преступниками, он одним рывком поднял их за шиворот одного за другим со скамьи.
Не было ни малейшей возможности избежать наказания. Покорившись своей участи, монахи пробились через ряды своих собратьев и распростерлись ничком в проходе, прижав лоб к полу. Несколько звонких ударов бича легло на спину каждого провинившегося, и рослый блюститель порядка все с той же свирепой величавостью вернулся на свое место.
Только нарушения правил поведения наказываются незамедлительно при всем честном народе. Кара за тяжелые проступки или за проступки, совершенные за пределами молельни, воздается в специальном месте и только после судебного дознания и решения, вынесенного монастырскими судебными органами.
