После Кастанеды: дальнейшее исследование - Ксендзюк Алексей Петрович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
2. Отражение, или рефлекс (1), порождено единственным квантом перцептивного процесса. Этот пункт обозначен и смещение его невозможно. Точка сборки, имевшая у высших млекопитающих целую область свободного плавания, застыла в том положении, где ее настигла рефлексия. Если бы в этот исторически важнейший момент значительная часть мутировавших приматов зафиксировала точку сборки в другом месте, то возникло бы два вида разумных существ, совершенно не понимающих друг друга (что, возможно, и случилось, но это уже выходит за рамки данной книги).
3. Индукция энергетических процессов привела к тому, что целые племена, пережившие возникновение рефлексии, установили свою точку сборки в одном и том же положении. "Ваша команда становится командой Орла". (Подобным же образом развивается индуцированный психоз.)
4. Рефлексия испытала немедленную потребность отделения себя от неба, земли, солнца, моря, деревьев, животных и себе подобных тварей. Образ себя породил ВРЕМЯ: я был, я есть, я стану. Образ себя породил ЦЕЛЬ. Весь пространственно-временной континуум вырос из этих примитивных посылок, поскольку рефлексия позволяет создавать проекции (например, в завтра): "Начнутся ли завтра дожди, ведь нам надо достроить хижину?" — такой вопрос мог задать только примат, владеющий рефлексией и образом себя.
"Я — сын Орла. Мы — те, кто живет в этой долине до сельвы, где восходит солнце, — все дети Орла. Ты — чужой". Чаще всего антропологов, забравшихся к первобытным племенам, ждал именно такой прием. Только один этот факт мог бы подтолкнуть лингвиста к простой идее: язык предназначен не для освоения мира или его усовершенствования. Его изначальная цель — отчуждение, отсекание факта восприятия от воспринимающего Я.
5. Именно поэтому язык создавали шаманы. Поэтому язык был магией, останавливающей бестолковую круговерть сенсорного изобилия. Владение именем приравнивалось к владению объектом, стихией, областью мира, иначе говоря.
Развитие языка являлось упорядочением мира, нарастающей дискретностью воспринимаемых характеристик, аспектов, углов, овладением тонкостями процессуальности в выдуманном времени (начало процесса, развитие, кульминация, угасание, прекращение). Временная и пространственная перспектива дробилась с помощью языка не столько для удобства коллективных набегов на природу, сколько для увеличения числа границ между Я и воспринимаемым.
6. Затем включился обратный процесс: имена и понятия, окончательно отрешившиеся от Реальности, принялись возводить разнообразные здания из себя самих. В первую очередь — чтобы отделить коллективное Я (племя, этническое сообщество) от других коллективных Я. Для этого шаманы сотворили миф — сначала один, затем другой, в конце концов — целый космос мифов, где разросшееся Я (род, племя, этнос, нация) выталкивало в шею непрошеных чужеземцев — на другие земли, в другой (с точки зрения шамана) космос.
Язык был мифом с самого момента своего возникновения. В языке нет ничего Реального. Когда вы указуете на вполне определенное дерево и говорите «береза», реальный пучок сенсорных сигналов ("весть извне") уничтожается языком. За долю секунды на его месте возникает галлюцинация — довольно сложная, и все же мифологическая конструкция, поскольку вы в нее верите, усмотрев в этот кратчайший миг совокупность подобных черт, когда-то признанных шаманом, живущим в глубинах вашего бессознательного, — что это именно "береза".
Внутренний диалог, остановить который требует дон Хуан, и есть ваша интимная беседа с шаманом, сколотившим это описание мира. Любое восприятие встречается с этим мастером галлюцинаций, и за долю секунды отсекает вас от Реального Мира при помощи обыкновенного языка — сети фантомов с их ослепительной ясностью.
Процесс отчуждения от собственных мыслеобразов, "психических знаков", от речи, происходит у ребенка в 5–6 лет. Не достигнув определенного развития рефлексии, человек говорит, но не мыслит. Ребенок научается продуцировать акустические комплексы, используя условно-рефлекторные механизмы. Его речь исключительно прагматична: «хочу», "не хочу", «дай», «боюсь» и т. д. и т. п. Он не испытывает необходимости в отделении внешнего мира от себя самого, поскольку его образ себя еще не полноценен — личность отсутствует, и дистанция между собой и воспринимаемым не может стать актуальным психологическим фактом. Формирование внутренней речи свидетельствует становление эго — механизма, в лабиринтах которого возможно самоотражение; называние себя и другого как закрепление сложившейся психической ситуации — неминуемый мыслительный акт.
Безусловно, когда рефлексирующая личность привыкла иметь дело с дискретным типом восприятия, порожденным языком, который стал способом существования разума на всех уровнях, она может конструировать высказывания, отталкиваясь от перцептивной матрицы, лингвистическое развертывание которой демонстрирует безнадежно искаженный под влиянием языка мир.
И все же другого способа обработки сенсорных сигналов человек не имеет. Абстрактно-логический анализ, моментальное о-смысление сложных сенсорных комплексов (гештальтов) — единственная возможность построения картины мира. Физиологически эта функция возложена на левое полушарие головного мозга — по крайней мере она проецируется там. Правое полушарие воспринимает одновременно весь перцептивный поток, там и складывается целостная картина, которая редактируется, расчленяется и вновь собирается в левом полушарии. Правое полушарие проверяет результат работы левого и, если последнее удовлетворено, допускает перцептивный пучок к осознанию.
Гюстав Гийом высказался просто: "Человеческий язык существует только с того момента, когда пережитый опыт преобразуется в представление". Если же мы взглянем на любой человеческий опыт, то обязательно обнаружим в нем как минимум два компонента: объект, встреча с которым составила данный опыт, и субъект, переживший встречу с объектом. Как видим, представление о себе — неотъемлемая часть любого опыта, который может быть представлен в языке.
Таким образом, за последние 10–15 тысяч лет человек создал не просто язык: он создал целый банк представлений, вполне однозначных, связанных между собой по законам как самого языка, так и мышления. Трудно определить, на каком этапе законы человеческой ментальности преобразуются или перерождаются в лингвистическую модель, и тем не менее очевидно, что мышление манифестирует себя в языке, используя для этого логико-грамматические сращения. Все усилия мыслительного и языкового аппарата направлены на удержание перцептивной стабильности, преодолеть которую — задача магических, оккультных, мистических дисциплин, возможно, со времен построения египетских пирамид и создания древнейших Вед.
"Пузырь восприятия", о котором говорил дон Хуан, захлопнулся очень давно. Язык закрепил процесс отчуждения от реальности, начатый разумом. С тех пор мы пребываем в условном пространстве, где всякий воспринимаемый факт — феномен, являющийся синтезом абстрактной идеи и ее лингвистически зафиксированного отражения.
Необходимо сделать несколько шагов назад — остановить язык и мышление, а затем отделить их от восприятия, т. е. создать психологическую дистанцию между сигналом и аппаратом его обработки. Задача не из легких, поскольку требует разрушения целого ряда автоматизмов, существующих в нашей голове не одну эпоху.
Пока же мы вынуждены приравнять язык к мифу. Языковая модель мира, невольно навязавшая сознанию стереотипы, охватывающие все стороны нашего бытия, мифологична, поскольку, целиком описывая мир, делает все факты описания реальными и не-реальными одновременно. Как раз на этой ускользающей грани правдоподобия и вымысла, целостного подобия, тщательной имитации и полного отсутствия опоры за пределами самодовлеющей системы и существует подлинный миф, в котором умещается длительная история человека и известной ему вселенной.
Нам нечего возразить против утверждения бостонского антрополога М.Ландау, что язык — "в первую очередь, определенный инструмент для приведения мира в существование. Реальность не просто «переживается» или «отражается» в языке — она действительно создается языком".
